Кибинь А.С. От Ятвязи до Литвы - русское пограничье с Ятвягами и Литвой в X - XIII веках
М.: Квадрига, 2014. С. 30-40.
Цитата
Славянское население южной части Понеманья в X-XI вв. считается смесью разных этнических групп — дреговичей, волынян, древлян, кривичей и мазовшан. Конечно, здесь могли существовать устойчивые группы, обладавшие собственной идентичностью. Но есть ли основания считать, что этими группами являлись перечисленные «племена»?
Дреговичей многие исследователи называли одной из основных славянских этнических групп, заселившей южную часть Понеманья. Традиционно они считаются отдельным племенем, занимавшим бассейн Припяти, частично Днепра, Буга и Немана, имевшим собственное племенное княжение. Колонизация дреговичами земель к северу от Припяти связывается с распространением здесь курганов с трупосожжениями, зерненными бусами, лепной и гончарной керамикой в IX-X вв. В Верхнем Понеманье подобные курганы известны преимущественно в округе Новогрудка и датируются X вв.
Подобный взгляд основывается на допущении, что дреговичи были монолитным этническим организмом с четкими культурными признаками (не важно, называть ли его «племенем», «союзом племен» или «княжением»). Археологические данные свидетельствуют о социальных переменах в бассейне верховьев Днепра, Припяти в IX-X в., появлении групп, практиковавших нововведения в погребальном обряде. На основании культурных связей можно говорить о славяноязычии этого населения, но они никак не подтверждают его дреговичскую идентичность.
При описании событий IX-XI вв. в летописных источниках дреговичи ни разу не упомянуты. Для русских летописцев эта группа определенно не была важной — ее имя отсутствовало в начальном своде, а все известия о дреговичах были внесены в начале XII в. при составлении ПВЛ, когда название уже использовалось в качестве территориального обозначения округи Случеска. Напомним в связи с этим незаслуженно забытую мысль С. М. Середонина, что этот термин был современным летописцу территориальным, а не этническим обозначением околицы Случеска и Клеческа, подчиненной киевским князьям.
Впервые термин другувиты (δροογουβίται) встречается ок. 950 г. в девятой главе трактата Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» в числе данников, к которым киевские князья «со всеми росами» отправляются в ноябрьские полюдья. Вновь это название упомянуто в начале XII в. во вводной части ПВЛ, в рассказе о расселении славян: «а друзии сЬдоша межю Припетью и Двиною и наркошася Дреговичи», затем «держати почаша родъ ихъ княженье в ПОЛАХЪ, в ДеревлАхъ свое, а Дреговичи свое, а СловЬни свое в НовЬгородь, а другое на ПолотЬ...», и «се бо токмо СловЪнескъ языкъ в Руси: Поляне ДеревлАне Ноугородьци Полочане Дреговичи СЪверъ Бужане зане сьдоша по Бугу послЪже же ВелынАне». В то время, когда составлялись эти перечни, термин уже использовался по отношению к территории по соседству с Понеманьем вокруг Случеска (1116 г.: «Гльбъ бо бяше вое-валъ ДрЪговичи и Случескъ пожегъ», 1149 г.: «Слоучьскъ и Кльчьскъ и вси Дрегвичъ»).
Можно ли из этих данных сделать вывод, что дреговичи были отдельным этно-политическим организмом на территории между Припятью, Неманом, Бугом и Днепром в X в.? Конечно, невозможно игнорировать упоминание δροογουβίται. Но император Константин фиксирует появление дреговичей как категории классификации уже в период складывания системы даннических взаимоотношений обитателей Поприпятья и верховьев Днепра с киевской Русью, когда название стало обозначением населения западной части Верхнего Поднепровья, с которого собирала дань русская дружина, отправляясь в полюдье. В таком виде оно попало на страницы трактата императора, который, проецируя на дреговичей свои понятия о политическом устройстве, назвал их отдельной «славинией». Естественно полагать, что на приписываемой дреговичам территории существовали единицы социально-политической структуры (вождества, малые общины). Но их реальная конфигурация, социальное устройство, так и идентичность населения, остаются для нас недосягаемыми. Термин дреговичи мог быть как названием одной из этих групп, так и широким обозначением обитателей болотного ландшафта, подобно более позднему термину «полешуки», но нет никаких оснований полагать, что им выражалось широкое этническое самосознание обитателей всей территории Побужья, Поприпятья и Понеманья.
Лингвистические данные не противоречат предположению о широком территориальном значении этого названия. Его происхождение традиционно связывается с белорусским дрыгва «топь, болото» и литовским dregvà «мокрые примятые щепки, сгнившее упавшее дерево», drêgnas 'сырой, влажный' (а также украинским диалектным драгва, дрягва «болото» и подобными словами в курском, брянском, калужском, тульском диалектах).
Г. А. Хабургаев, исходя из патронимического значения суффикса -ич, считал первоначальной формой слав, дреговичи балтское групповое обозначение dreguvà, восходящее к обозначению болотистого региона в балтских диалектах. Существование подобного балтского обозначения не подтверждается никакими языковыми данными. Еще более трудно согласиться с новейшей этимологией С. Каралюнаса, возводящей название к балтскому корню *drig- («ясный, понятный, яркий, светлый»), поскольку основным ее аргументом является упоминание слова drygi в словарике «Poganske gwary z Narewu», памятнике сомнительного происхождения, а приведенное название подляшской деревни Dryga вполне можно объяснить из польского {dryga «рыбацкая сеть»).
В то же время О. Н. Трубачев, горячо отвергая любые балтекие связи дреговичей, полагал, что они существовали в припятских болотах уже в праславянскую эпоху, и их название *dngbvitji образовано от общесл. *drbgbva 'трясина', восходящего к *dngati 'дрожать' (согласно той же словообразовательной модели, что в словах трясина и трясти). Пo мнению О. Н. Трубачева, подобный вывод можно подтвердить наличием похожих названий на Балканах, в нескольких местах Македонии и Фракии, появление которых следует объяснять великой славянской миграцией из припятских болот. Но название балканских другувитов никак не связано с «полесским болотным зыбуном». И. Дуйчев отмечал, что в различных местах Балкан названия появлялись независимо друг от друга, хотя могут содержать один и тот же корень. Этот корень он связал с обозначенями ландшафта (старосл. дрега, драга 'долина, впадина, лес'). М. Р. Фасмер предлагал другую этимологию—от слав, друговати (однокоренное с рус. «дружить»). Согласно еще одной версии, название может происходить от славянского имени Драг, Драгое, Дражко, Dragavitus/Drogoviz (по версии О. Прицака — даже от гунно-болгарского *Druguw «спокойный»). От имени Драго образовались и гораздо более поздние названия — например, сербский топоним Драговичи на северо-западе от Шкодера в Албании, и распространенная сербская фамилия.
Так или иначе, сходство имен северных и южных «дреговичей» оказывается лишь внешним — оно свидетельствует о единстве славянской языковой стихии, а не об общем происхождении от одного «племени». Удревнять его появление нет никаких оснований. Стоит обратить внимание, что этот этноним, в отличие от других (дулебы, кривичи, ятвяги и др.), никак не отразился в топонимическом материале. В письменных источниках дреговичи становятся известны только с середины X в., тогда как отсутствуют в более раннем «Описании городов и областей к северу от Дуная» («Баварском географе»), составленном в Швабии в IX в., хотя в нем приведены некоторые названия обитателей Побужья, Поднепровья и Поднестровья. Среди многих не поддающихся идентификации имен все же удается узнать русов (Ruzzi), бужан (Busaní), уличей (Utilizi), крайне гипотетически, волынян (Velunzanif). Высказывалась даже догадка (ни на чем, однако, не основанная), что составными частями будущих дреговичей и древлян могут быть какие-то неидентифицированные группы (Fresili, Seravici, Lucolanef).
Единственное из восточнославянских «племенных» названий, которое отразилось в топонимии Понеманья — кривичи. Но значение этого термина, впервые упомянутого в середине X в. императором Константином, не было неизменным. Для южнорусского летописца второй половины Xl в. кривичи — это собирательное название, используемое для обозначения «широкой кистью» обитателей лесистых верховий Двины, Днепра и Волги. На это указывают не только необычайно большой территориальный охват названия, отсутствие среди его обитателей политического единства, но и то, что в их состав могли зачисляться группы, обладавшие собственным названием. Одной из таких групп были полочане. Кроме того, в географическом перечне народов Восточной Европы отсутствует подданная Смоленску голядь, из чего можно сделать вывод, что и она может быть включенной в состав кривичей. Бросается и глаза, что этноним часто выступает с собирательным местоимением: не просто кривичи, но «все кривичи». По мнению В. Н. Топорова и В. В. Иванова, термин является патронимическим производным от славянского имени Кривь, Кривец, Krzywic. Некоторые исследователи придерживаются предположения о балтском происхождении корня этнонима. Вновь заметим, что нет уверенных подтверждений того, что кривичская идентичность была распространена на всей территории οι Верхнего Днепра до Волги. По крайней мере, на востоке кривичского ареала крайне мало топонимов, которые можно связать с данным этнонимом (например, деревня Кривское в Калужской области, на территории летописной Голяди, но она вполне может иметь не связанную с кривичами этимологию).
Самое важное для нас обстоятельство — в том, что термин продолжал использоваться на протяжении X-XII вв., в связи с чем установить время возникновения топонимов типа Кривичи в Понеманье не представляется возможным. Мы рассмотрим их подробнее, когда речь поидет об именовании новогрудской округи «terra Criwicie» в орденских источниках. По археологическим данным, влияние со стороны кривичского ареала в культуре Понеманья не было значительным.
Данные замечания, разумеется, касаются только этнических названий. Наличие в Понеманье переселенцев с территории Волыни, Полесья и Мазовии зафиксировано в особенностях погребального обряда и стилистике сосудов. Но анализ К. В. Павловой показал, что в одной и той же местности (на Новогрудской возвышенности) курганы конца X-XI вв. имеют и «дреговичские», и «древлянские», и (в меньшей степени) кривичские признаки, следовательно, погребальные традиции имели смешанное происхождение и модель племенной миграции в данном случае не работает.
Хотя археологические признаки славянской колонизации в бассейне Немана не позволяют датировать ее начало временем раньше X в., вопрос о первых балто-славянских контактах в Понеманье остается открытым. Во многом его решение зависит от исследования прилегающих регионов — Верхнего Поднепровья и Поприпятья.
Безусловно, на представления о славянизации этих территорий оказала сильное влияние общая концепция «Великой славянской миграции» во второй половине I тыс. Археологи и лингвисты разных стран рисовали сходную картину лавинообразного расселения славянских земледельческих обществ по территории Центральной, Восточной и Южной Европы, в результате которого здесь появлялись десятки новых «племен», сходные по языку, культуре, объединенные самоназванием славяне, давшие начало современным славянским нациям.
Пути миграций древних славян в работах разных археологов сильно различались, но, как правило, в основе их построений лежал общий культурно-исторический подход, ретроспективно отождествляющий славянский языковой «этнос» с теми или иными археологическими культурами. Многие лингвисты, при этом, подчеркивали, что удивительное сходство славянских и балтских языков говорит о том, что в древности они либо активно контактировали, либо составляли единую диалектную протяженность. Петербургский археолог Д. А. Мачинский даже предполагал, что во времена культуры штрихованной керамики Верхнее Понеманье и Поднепровье могли входить в состав праславянской территории (по его мнению, здесь могли жить упомянутые Тацитом stavani = славяне), хотя подобной догадке противоречит преобладание на этой территории балтской гидронимии. М. Б. Щукин искал предков славян среди носителей лесных культур Восточной Европы позднеримского времени, в первую очередь — киевской, основной ареал которой расположен к востоку от Днепра. Она представлялась ему своеобразным «плавильным котлом», в котором потомки постзарубинецкого населения стали славянами и дно которого было пробито нашествием гуннов, после чего оттуда начали «вытекать» славяне, начавшие миграцию на Дунай.
В языкознании дискуссия о славянской прародине (между сторонниками дунайской, висло-одерской и бужско-днепровской гипотез) исходила из возможности определить древнюю зону распространения славянского языка по данным гидронимии. Многие исследователи, и среди них М. Р. Фасмер и Ю. Удольф, разместили «славянское ядро» к югу от Припяти — в Северном Прикарпатье, на Галичине, Волыни и Подолье. О. Н. Трубачев отстаивал мнение о центральной роли карпато-дунайского региона в формировании славянского языка в период до н. э., хотя Прикарпатье и перечисленные территории также счел достаточно древней зоной расселения славян.
Распространенным в науке остается взгляд, приписывающий славянство Пражской, Корчакской и иногда Пеньковской культурам. Простоту и даже примитивизм Пражской культуры А. Буко недавно объяснил тем, что оставившее их земледельческое население находилось «на марше», постоянно колонизируя новые просторы, не объяснив, впрочем, что гнало земледельческое население все дальше на север, запад и юг.
В любом случае, чаще славянизация представлялась ученым в виде физического распространения массы славянского этноса из небольшой прародины и последующей ассимиляции соседей. На примере Нижнего Подунавья Ф. Курта попытался внести существенные коррективы в эту модель «Великой миграции». Он продемонстрировал что, в этом районе передвижения населения в период «Великой славянской миграции» были гораздо менее масштабными, чем представлялось ранее. В связи с этим возник вопрос: какие же особые коммуникативные функции славянского языка в «варварском» мире позволили ему вытеснить иранские, тюркские, романские, германские, балтские и финно-угорские диалекты?
Ф. Курта поддержал гипотезу о lingua franca, согласно которой на определенном этапе своего развития общеславянский стал языком «международного» общения разноязычных групп внутри и на периферии Аварского каганата, созданного во второй половине VI в., и разбитого франками в конце VIII в. Как отметил П. Барфорд, о построении общей социолингвистической модели славянизации на основании этой гипотезы говорить еще рано, но она хорошо объясняет тот факт, что славянский язык смог распространиться на столь широком пространстве, сохранив внутреннюю однородность накануне деятельности св. Кирилла и Мефодия. Предположение об особой роли славянского языка в позднем Аварском каганате не снимает, в прочем, с повестки дня вопрос о возможном более раннем распространении праславянских диалектов в Центрально-Восточной Европе.
Кроме того, замечания румынского исследователя показали, что византийские упоминания о склавенах не позволяют сделать определенного вывода, на каком языке они говорили, и была ли славянская идентичность изначально свойственна всем славяноязычным жителям Восточной и Центральной Европы. Подвергая сомнению достаточно распространенный взгляд, согласно которому термин славяне восходит к самоназванию *slovène в значении «говорящие», он сформулировал тезис, что славянская идентичность «формировалась в тени крепостей Юстиниана, а не в припятских болотах». Данная гипотеза румынского исследователя вызвала наиболее активные возражения.
В рамках новой схемы не затрагивался вопрос о том, как и когда по-славянски заговорили на далеких от Среднего Подунавья территориях Восточной Европы. Предполагая, что начало славянизации земель Чехии и Польши может совпадать по времени с распространением там во второй половине VII в. аварской материальной культуры, Ф. Курта обошел стороной происходящее в более северных и восточных землях. Археологическим материалом засвидетельствовано определенное среднедунайское влияние на культуру обитателей Восточной Европы в VIII-X вв. — прежде всего, на территории Западной Украины и Восточной Польши, но задача интерпретации этого явления стоит перед археологами.
Отметим лишь, что в связи с распространением славян в Полесье и центральной Белоруссии, по-видимому, находится дулебская топонимическая проблема. Значительное число сходных топонимов известны и разных районах Восточной Европы: остров Дулебы к юго-востоку от Пинска, деревни Дул ебы,Дулебня на территории Минской (Березинский район) и Могилевской областей (Кличевский район), гидроним Дулебка (приток Ольсы) в бассейне днепровской Березины, целый ряд подобных названий в Западной Украине (Дулеби, Дулiби). Далее дулебский след тянется по территории южной Чехии (замок Doudleby/ Dudlebi, впервые упомянутый в Chronica Воетоrит Козьмы Пражского), и заканчивается и районе Среднего Подунавья — в источниках IX в. неоднократно упоминаются Tudleipin и comitatus Dudleipa в районах между озером Балатон и р. Мурсой, а также в Карантании на верхней Драве.
Славянское обозначение *dudlebi имеет германское происхождение (от герм. *daudlaiba «наследство умершего» или же имени Dietlieb). Повестъ временных лет, единственный источник, который говорит о дулебах как об этнической группе, относит их существование к эпохе Аварского каганата и приводит сказание о насилии обров (авар) над дулебами и их женами. В то же время, несколькими строками ранее русский летописец называет дулебов древним населением Побужья («дулъби же живяху по Бугу, кде ныне волыняне»), что может отражать память о пребывании этой группы на территории Волыни. Также дулебы упомянуты в статье под 907 г., перечисляющей участников похода Олега на Константинополь, но здесь они введены составителем Повести временных лет в число участников похода искусственно.
Информация летописи в историографии XX в. считалась свидетельством существования на Волыни и прилегающих территориях крупного славянского догосударственного объединения, возникшего под влиянием контактов славян с готами и гепидами (что объясняет германское происхождение названия), которое было разгромлено в VI в. аварами, после чего состоялась миграция дулебов с территории Украины в Чехию и По-дунавье, в центр аварского владычества. Однако, отрывок летописи, по всей видимости, имеет книжное южнославянское или византийское происхождение, и речь в нем изначально шла о дулебах Среднего Подунавья.
На дулебскую проблему необходимо взглянуть иначе, поскольку нет оснований связывать сюжет об обрах и дулебах с Волынью. Археологическими данными не подтверждается перемещение каких-либо групп населения оттуда в Карантанию, да и теория славянской миграции из восточноевропейской прародины потеряла свою универсальную объясняющую роль. В Подунавье топонимы Tudleipin, Dudleipa встречаются как в центральном районе Карпатской котловины — в районе озера Балатон, где аварская власть была непосредственной, так и по периметру каганата, а также на периферии, которая не была ему подконтрольна. Размещение названий, зафиксированных в поставарский период в IX-X вв., позволяет, на наш взгляд, искать первоначальные корни дулебской идентичности в социальной структуре Аварского каганата, среди потомков гепидов и другого германоязычного населения.
Вход
Зарегистрироваться
Наверх
