152 ответов в этой теме

[Skalagrim]

этносы это (всего навсего) идеологический/социальный конструкт

вот на что похожа идея (идеология) Альбиноса в чёрном

[Приднестровец]

днако в своей работе 1967 г. С. И. Брук и В. И. Козлов при¬вели статистические данные, явно противоречащие этой точке зре¬ния. Оказывается, лингвисты насчитывают в мире до 2,5 тыс. языков, тогда как общее число народов па земном шаре можно свести примерно к тысяче или даже к несколько меньшей циф¬ре. Но если общее число народов, или этнических подразделе¬ний основного уровня, более чем в 2,5 раза меньше числа основ¬ных единиц языковой классификации, то каким образом можно утверждать, как это делает С. И. Брук в справочнике «Населе¬ние мира», что «лингвистическая группировка является тем са¬мым и этнической классификацией»?

Из разряда сам придумал сам смеюсь. Проблема язык-диалект известна?

[альбинос в черном]

вот на что похожа идея (идеология) Альбиноса в чёрном

Нет, ничего подобного. Вам кажется, что назвать что-то "природной данностью" - значит придать ценность, а назвать "конструктом" - значит принизить. Но это обычный стереотип. Приведу такой пример. Многие античные авторы (Аристотель, например) полагали, что варвары от природы предназначены к тому, чтобы быть рабами эллинов. Другие же (некоторые из софистов) считали отношения господства и подчинения всего лишь человеческим установлением, которое можно изменить. Рассудите сами, какая идеология является гуманистической и позволяющей человеку отстаивать свою свободу и достоинство.

Европейцы покорили Америку вовсе не потому, что проповедовали индейцам теорию о нереальности этносов. Нет, они считали индейцев вполне реальными, абсолютно природными дикарями, с которыми им, природным, натуральным культуртрегерам, можно на этом основании обращаться сколь-угодно подло и жестоко. Полагаю, в какие-то моменты такие же идеи могли приходить в голову царским администраторам в отношении прибалтов. Спросите себя ещё раз - Вам действительно симпатичен примордиализм, по самим целям своим предназначенный к тому, чтобы ранжировать людей на высшие и низшие сорта?

P.S. Государство вполне может, и даже в каких-то случаях обязано ограничивать миграцию, но глупо использовать для этого примордиализм - теорию о "природных сортах человека". Вполне достаточно рациональных, конструктивистских аргументов.

Из разряда сам придумал сам смеюсь. Проблема язык-диалект известна?

Известна именно как проблема. И в цитате об этом сказано.

"некоторые специалисты проявляют колебания в вопросе о том. возможно ли в принципе разграничение языка и диалекта собственно лингвистическими методами. Явно непоследовательна в данном вопросе позиции С. Арутюнова. Обращаясь в одной из своих недавних работ к характеристике мегрельского, сванского и других картвельских языков, он констатировал: «С лингвистической точки зрения бесспорно, что это особые языки, имеющие даже собственное внутреннее диалектное членение». Вместе с тем автор утверждал: «Нет достаточно четких и корректных чисто лингвистических критериев, по которым можно было бы провести разделение между понятиями «язык» и «диалект». Если это так, то данные языка в сущности утрачивают свое значение для решения вопроса о вычленении основных единиц этнической таксономии"

[Eugene_rus]

Государство вполне может, и даже в каких-то случаях обязано ограничивать миграцию, но глупо использовать для этого примордиализм - теорию о "природных сортах человека". Вполне достаточно рациональных, конструктивистских аргументов.

Государство и в особенности политика - это конкретные люди, конкретные решения.
Ограничивать миграцию извне - да, достаточно конструктивистского подхода.
А вот если миграции нужно инициировать? - вот с тех времен и растет примордиализм.

[Eugene_rus]

В целом примордиализм - это явный конструкт, который теже конструктивисты преподносят в случае кажущейся необходимости.
Причем можно конструировать как задним числом, так и в текущем времени. Обычно используют оба способа сразу - например древние укры появились в палеолите - мы укры совсем другие и отличные от остальных. И т.д.

[альбинос в черном]

В целом примордиализм - это явный конструкт, который теже конструктивисты преподносят в случае кажущейся необходимости.

Да, совершенно верно. Почему бы не конструировать мифы если в этом есть необходимость? Просто делать это нужно разумно, без фанатизма и слепой веры, спокойно отодвигая мифы в сторону когда они перестают приносить пользу.

[Eugene_rus]

Да, совершенно верно. Почему бы не конструировать мифы если в этом есть необходимость? Просто делать это нужно разумно, без фанатизма и слепой веры, спокойно отодвигая мифы в сторону когда они перестают приносить пользу.

Думаю тут проблема еще в том, для кого эти мифы создают.
Мы с Вами гибки в данном вопросе, а вот люди далекие от политики, лингвистики, истории и генетики не могут так быстро при необходимости менять позицию. Они хотят нечто стабильное и предрасположенное, чтобы как бы был "прям путь их".
Получается что конструктивисты сеют миф, потом его же извлекают и при необходимости сеют новый. Но ранее посеянные могут жить по инерции.

[Eugene_rus]

Еще миф примордиалистов в каком-то плане формирует вектор исторического развития для определенной группы. Если его вообще не будет, то сложно представить абсолютно хаотичное развитие как внутри группы, так и для неё в целом.
В общем до периода наций и гражданского общества примордиализм действительно должен быть характерным атрибутом. Причем формируются мифы естественно намного ранее, когда сами условные конструктивисты ввиде например вождей - вполне могли верить в свои же выдумки.

Сообщение изменено: Eugene_rus, 28 Август 2015 - 06:03.

[альбинос в черном]

Брубейкер, Р. Этничность без групп

Термин «этнический», как заметил Макс Вебер, объединяет «феномены, которые строгий социологический анализ... должен тщательно разделять: действительное субъективное воздействие обычаев, обусловленных наследственностью, с одной стороны, и традицией, с другой; различное воздействие меняющегося содержания обычая; совместное влияние языковой, религиозной и политической общности, прошлого и настоящего на формирование обычаев; степень, до которой такие факторы вызывают притяжение и отталкивание, и особенно степень, до которой они поощряют веру в кровное родство или чуждость; последствия всего вышеперечисленного для социального действия в целом, для разного рода сексуальных отношений и для разных типов социального действия, формирующихся на основании общего обычая или веры в общую кровь, — все это должно быть проанализировано по отдельности. В ходе такого анализа смешанное понятие „этнический", конечно, необходимо отбросить. Ведь оно совершенно бесполезно... для всякого по-настоящему точного исследования» [Weber, 1964 [1922], р. 313] (ср.: Weber, 1968 [1922], р. 394-395).

О нац. политике в СССР

Исторические и социальные работы о национализме в Восточной Европе — в значительно большей степени, чем работы о социальных движениях или этничности в Северной Америке — характеризовались довольно сильными, или жесткими, пониманиями групповой идентичности. Многие наблюдатели полагают, что посткоммунистическое возрождение этнического национализма в этом регионе объясняется крепкими и глубоко укорененными национальными идентичностями — идентичностями настолько сильными и эластичными, что они смогли пережить десятилетия беспощадного подавления антинациональными коммунистическими режимами. Но мнение о «возвращении подавленного» не является бесспорным.

Возьмем бывший Советский Союз. Нет основания рассматривать национальные конфликты как битвы за утверждение и выражение идентичностей, которые смогли каким-то образом выжить после попыток режима уничтожить их. Ведь советский режим, хотя и антинационалистический и, конечно, брутально репрессивный во всех возможных отношениях, совсем не был антинациональным. Далекий от безжалостного подавления национальности, режим сделал беспрецедентно серьезные шаги к ее институционализации и кодификации. Он раскроил советскую территорию более чем на пятьдесят якобы автономных национальных «родин», каждая из которых «принадлежала» конкретной этнонациональной группе; и он наделял каждого гражданина этнической «национальностью», которая приписывалась ему при рождении на основании происхождения, регистрировалась в личных идентификационных документах, фиксировалась в бюрократических реестрах и использовалась в целях контроля над доступом к высшему образованию и рабочим местам. Тем самым режим не просто признавал или ратифицировал уже существующее положение дел; он вновь создавал и лица, и места как национальные. В этом контексте сильные понимания национальной идентичности как глубоко укорененной в докоммунистической истории данного региона, замороженной или подавленной беспощадным антинациональным режимом и возвращающейся после краха коммунизма являются в лучшем случае анахроническими, а в худшем — просто научным переложением националистической риторики.

Идентификация и категоризация

Идентификация — самого себя и других — неотъемлема от общественной жизни, в отличие от «идентичности» в сильном смысле этого термина.

Человеку бывает необходимо идентифицировать себя — охарактеризовать себя, определить свое место относительно знакомых ему других людей, найти себе место в нарративе, поместить себя в категорию — в различных контекстах. В ситуациях современной жизни, когда нам все чаще приходится взаимодействовать с другими людьми, с которыми мы не знакомы лично, таких поводов для индентификации особенно много. В их числе — бесчисленные ситуации повседневной жизни, а также более формальные и официальные контексты. То, как человек идентифицирует себя — и как он идентифицируется другими, — может чрезвычайно различаться в зависимости от контекста; самоидентификации и идентификации другими являются в основе своей ситуативными и контекстуальными.

Одно важнейшее различие имеется между реляционными и категориальными формами идентификации. Можно идентифицировать себя самого (или другого человека) по положению в реляционной сети (например, в сети родственных или дружеских отношений, в отношениях между хозяином и клиентом, в отношениях учителя и ученика). Кроме того, можно идентифицировать себя (или другого человека) по принадлежности к классу людей, имеющих некий общий категориальный атрибут, например: раса, этничность, язык, национальность, гражданство, тендер, сексуальная ориентация и т.д.

Социальная категоризация

Выступая против парадигмы «реалистической теории группового конфликта», согласно которой причиной межгрупповых конфликтов является четкое осознание порождающих их оснований конфликтов интересов, Таджфел продемонстрировал самостоятельное значение категоризации. Его эксперименты с «минимальной группой» открыли отчетливую тенденцию к внутригрупповой предвзятости — к предпочтению членов собственной категории — даже в том случае, если отсутствует межгрупповой конфликт или враждебность, в сущности, даже тогда, когда «группы» или категории формировались чисто произвольно (например, путем случайного приписывания субъектов в экспериментальных целях к искусственным категориям «красных» или «синих»). Другими словами, «простого чувства принадлежности к двум различным группам, т. е. социальной категоризации как таковой, достаточно для порождения межгрупповой дискриминации в пользу собственной группы»

Еще одним аспектом социальной категоризации (а в сущности — категоризации вообще), зафиксированным Таджфелом и его коллегами, является ее тенденция к порождению «эффектов акцентуации». Люди склонны преувеличивать как сходство между объектами одной категории, так и различия между объектами разных категорий. Когда идет речь о категориях «человеческих видов», преувеличение межкатегориальных различий и внутрикатегориальной (особенно внегрупповой) однородности способствует овеществлению групп. Этническая классификация обезличивает индивидов, превращая их «из уникальных личностей в образчики названной группы». Вкупе с недавним исследованием причин и последствий осознания «реального существования», т.е. единства и когерентности, социальных категорий или групп, эти открытия помогают объяснить живучесть «группистских» репрезентаций социального мира.

По самой своей природе категоризация создает «группы» и приписывает к ним членов; но созданные таким образом группы не существуют независимо от бесчисленных актов категоризации, публичных и частных, благодаря которым они удерживаются изо дня в день. Раса, этничность и национальность существуют только в наших восприятиях, интерпретациях, представлениях, классификациях, категоризациях и идентификациях—и только через них. Они — не вещи-в-мире, а точки зрения на мир, не онтологические, а эпистемологические реальности

Сообщение изменено: альбинос в черном, 07 Ноябрь 2015 - 09:47.

[Eugene_rus]

Исторические и социальные работы о национализме в Восточной Европе — в значительно большей степени,
чем работы о социальных движениях или этничности в Северной Америке — характеризовались довольно
сильными, или жесткими, пониманиями групповой идентичности.

Это же несколько противоречит Вашей версии на счет отсутствия этносов в Восточной Европе, в отличие от западной Европы.
?

[альбинос в черном]

Брубейкер Р. «Гражданский» и «этнический» национализм

Позвольте мне начать с того, что я расцениваю как аналитические недостатки различия между гражданским и этническим национализмом. Оба термина чрезвычайно двусмысленны. Их неясность становится очевидной, если спросить, каким образом культура вписывается в схему «гражданское — этническое». Фактически имеется два совершенно различных способа наложения культуры на различие между гражданским и этническим, но я докажу, что ни один из них не является вполне удовлетворительным.


Что представляет собой «этническое» в этническом национализме? Защитники различия между гражданским и этническим имеют готовый ответ: принадлежность к нации, полагают они, основывается на этничности. Но это просто отодвигает вопрос на шаг назад. Что такое «этничность»? Аналитики вслед за Максом Вебером подчеркивали, что «этничность» — чрезвычайно неясное понятие. Рассмотрим здесь лишь один аспект этой неясности, включающий отношение между «этничностью» и культурой.

С одной стороны, этнический национализм может пониматься узко, как опирающийся на происхождение и, в конечном счете, на биологию. «Строго говоря, — отмечает Энтони Смит в своей первой книге о национализме, — этничность предполагает общее происхождение». Однако узкое понимание этничности в этом смысле жестко ограничивает область этнического национализма. Ведь, как далее замечает сам Смит, многие «общепризнанные „нации"... не взывают к общему предку», и даже когда националистическая аргументация действительно включает «приписанное общее происхождение», это является «обычно второстепенным требованием». Согласно этому жесткому пониманию этничности, националистическая риторика, подчеркивающая общую культуру, но не общее происхождение, должна кодироваться как вид гражданского национализма. Но тогда категория гражданского национализма становится слишком разнородной и потому бесполезной, а категория этнического национализма — крайне малопредставленной.

С другой стороны, «этническое» может пониматься широко, как этнокультурное. Именно этот путь выбирает Смит в книге «Theories of Nationalism» («Теории национализма»), трактуя «„этническое" [как] тождественное термину „культурное" без дальнейших уточнений». В этом случае возникает прямо противоположная проблема: буквально всякий национализм должен будет кодироваться как этнический. Так, по мнению Эрика Хобсбаума, «Всякое сепаратистское движение в Европе, которое только может прийти мне в голову, опирается на принцип „этнической принадлежности" (ethnicity) в языковой или какой-либо иной форме, то есть на предположение о том, что „мы" — баски, каталонцы, шотландцы, хорваты или грузины — представляем собой особый народ, отличный от испанцев, англичан, сербов или русских». Определяя «этничность» столь широко, что она оказывается сопротяженной со смыслом отдельной «народности», как бы ни обосновывался этот смысл «народности», Хобсбаум кодирует как «этническое» то, что другие часто классифицируют как «гражданское» — каталонский и шотландский национализм, например. Гражданский национализм тем самым превращается в пустое множество или, согласно объяснению Хобсбаума, низводится до более ранней фазы исторического развития.

Но неясность не ограничивается термином «этнический». Категория «гражданский» столь же неясна. С одной стороны, гражданский национализм может пониматься в строгом смысле, в котором он предполагает акультурное, аисторическое, универсалистское, волюнтаристское, рационалистическое понимание национальности. «Нация» в таком случае истолковывается как добровольное объединение культурно не дифференцированных индивидов. Принадлежность к нации понимается как выбранная, а не как данная, как «ежедневный плебисцит», если воспользоваться знаменитой метафорой Ренана.

Однако такое строгое понимание гражданского национализма опасно тем, что может подразумевать несуществующий феномен. Даже случаи Франции и Америки, которые чаще всего приводятся в качестве парадигматических примеров гражданского национализма, содержат решающий культурный компонент или, говоря словами Хобсбаума, строгое осознание себя как отдельной народности. Исключительно акультурное понимание национальности никогда не получает широкого распространения. Такая модель национальности никогда не имеет реального соответствия, существуя только как концептуальный идеальный тип.

Суммируем приведенные аргументы. Узкое понимание этничности жестко ограничивает область этнического национализма и оставляет определенную по остаточному принципу гражданскую категорию слишком большой и разнородной и потому бесполезной. Напротив, узкое понимание «гражданского» жестко ограничивает область гражданского национализма и оставляет определенную по остаточному принципу этническую категорию слишком большой и разнородной, а значит, бесполезной. Если мы соединим строгое понимание гражданского и строгое понимание этнического национализма, то останутся немногочисленные примеры каждого из них и большая срединная земля, которая считается ничьей, и в таком случае мы уже не можем расценивать различие между гражданским и этническим как исчерпывающий способ классификации типов или проявлений национализма. Если мы соединим, наконец, широкое понимание гражданского и широкое понимание этнического национализма, то получим большую срединную землю, которую можно классифицировать и как «гражданскую», и как «этническую», и в таком случае оказывается, что уже невозможно мыслить различие между гражданским и этническим как взаимноисключающее.

Защитники различия между гражданским и этническим национализмом станут доказывать, что эта большая срединная группа состоит из конкретных случаев, соединяющих в себе различными способами гражданский и этнический элементы. Но проблема заключается не в том, что трудно понять, как в конечном итоге следует классифицировать некий «случай». Проблема состоит в том, что глубокая неясность терминов «гражданский» и «этнический», и в частности неопределенное место культуры в схеме «гражданское-этническое», ставит под вопрос полезность самого этого различия. Классифицировать «элемент» может быть точно так же трудно, как классифицировать целый «случай».

Как, например, следует классифицировать политики, призванные продвигать конкретный язык на государственном или провинциальном уровне? С точки зрения, лирически выраженной Бенедиктом Андерсоном, для которого нация представляет собой «общность языка, а не крови», а следовательно, «соединима во времени», в таких политиках может не быть ничего этнического, хотя их и можно было бы расценить как ограничительные, нелиберальные или даже шовинистские. Правда, с другой точки зрения можно пойти дальше и охарактеризовать такие политики как положительно гражданские, т. е. необходимые для установления республиканского гражданства. Ассимиляционистская языковая политика Французской революции получила обоснование именно средствами такой гражданской идиомы в докладе аббата Грегуара «О необходимости и средствах упразднения патуа и распространении употребления французского языка». В докладе доказывалось, что только в том случае, если все граждане говорят на одном языке, все они могут «беспрепятственно сообщать свои мысли» и пользоваться равным доступом к государственным должностям. А Джон Стюарт Милль сформулировал эту мысль в «Considerations on Representative Government» («Рассуждениях о представительном правлении»): «Если в народе нет чувства солидарности, если он говорит и пишет на различных языках, то не может существовать объединенного общественного мнения, необходимого для действия предствительного правления».

С другой точки зрения, однако, языковой национализм является просто частным выражением этнического национализма. Когда термин «этнический» понимается широко, как этнокультурный или просто культурный вообще, тогда осмысление нации как языковой общности, требование автономии или независимости от имени такой общности, лимитирование доступа к гражданству по признаку знания языка и поощрение или требование обучения, публикации, радиовещания, управления или рекламы на этом языке должны рассматриваться как главные, даже парадигматические проявления этнического национализма.

Возьмем, например, характеристику гражданского национализма как включающего, а этнического национализма — как исключающего. В сущности, все понимания национальности и все формы национализма являются одновременно включающими и исключающими. Различие же заключается не в самом факте инклюзивности и эксклюзивности и даже не в их степени, но в основаниях и критериях включения и исключения.

Гражданские понимания национальности истолковываются как включающие по одной или двум причинам. Самая общая из них состоит в том, что гражданская нация основывается на гражданстве, а следовательно, включает всех граждан безотносительно к их частным особенностям. Но само гражданство по своей природе имеет не только включающий, но и исключающий статус. В глобальном масштабе гражданство является чрезвычайно мощным инструментом социальной закрытости. Оно защищает процветающие и мирные государства от огромного большинства тех, кто, не будь в мире границ и исключающего гражданства, захотел бы спастись от войны, гражданской вражды, голода, безработицы, деградации окружающей среды или решил бы поменять место проживания в надежде обеспечить лучшие возможности для своих детей. Возможность получения гражданства везде является ограниченной; и даже если она в принципе открыта для людей безотносительно к этничности, это служит малым утешением для тех, кто исключается из числа граждан и даже лишается возможности претендовать на гражданство, поскольку изгоняется с территории государства. Этот «гражданский» способ исключения чрезвычайно эффективен. В глобальном плане, пожалуй, он намного более важен для создания жизненных возможностей и поддержания масштабных и морально произвольных неравенств, чем любое исключение, основанное на предполагаемой этничности. Но он чаще всего остается незамеченным, поскольку мы считаем его само собой разумеющимся.

национализм не поддается четкому разбиению на типы с ясно очерченными эмпирическими и моральными профилями. Конечно, различения неминуемы и в аналитическом, и в нормативном исследовании, но не следует ожидать слишком многого от некоего единственного различия. Различие между гражданским и этническим оказывается перегруженным; на него взваливают слишком много работы

[альбинос в черном]

Это же несколько противоречит Вашей версии на счет отсутствия этносов в Восточной Европе, в отличие от западной Европы.
?

Такого я не говорил. Я говорил, что в Восточной Европе сравнительно с Западной гораздо слабей проявляются тенденции к формированию общей идентичности. При этом региональные идентичности могут не только активно формироваться, но и прямо создаваться и насаждаться властями.

[альбинос в черном]

Брубейкер Р. Государственность в Европе после холодной войны

Перестройка государства является главной проблемой для всей Европы. Но и в этой области в разных частях Европы вопрос ставится совершенно по-разному.

Самым поразительным различием кажется следующее: в то время как реорганизация политического пространства в Западной Европе устремлена — по крайней мере, насколько можно судить сегодня — к выходу за рамки государства-нации, впечатляющая реконфигурация Центральной и Восточной Европы после окончания холодной войны включает движение назад к государству-нации. Не считая объединенной Германии, девятнадцать из двадцати трех государств на территории бывшего многонационального Советского Союза, некогда многонациональной Югославии и двунациональной Чехословакии принято считать государствами-нациями, т.е. государствами конкретных наций и на службе интересам этих наций, по имени которых они и называются (а три исключения — Российская Федерация, остатки Югославии и Босния-Герцеговина — тесно связаны с конкретными нациями). Если Западная Европа вступает в постнациональную эпоху, то политический контекст для большей части Восточной Европы можно было бы назвать постмногонационалъным. Как великие империи династии Романовых, Габсбургов и Оттоманская империя развалились в начале «короткого двадцатого века», оставив вместо себя множество национально-определенных государств, точно так же в конце этого отрезка времени многонациональные государства снова рассыпались на многочисленные так называемые государства-нации.

Однако эта точка зрения требует оговорки, и не только потому, что произошедшее в мае 2004 года масштабное расширение ЕС на восток размывает различие между востоком и западом. Что важнее, ЕС не демонстрирует линейного или однозначного движения «за рамки государства-нации» к наднациональной форме политической власти. Происходил сложный процесс детального пересмотра и перераспределения в различных направлениях — вверх, вниз и вкось — ранее тесно связанных полномочий и компетенций. Возникающее в результате «многоуровневое» или даже «неосредневековое» государственное образование не выглядит наднациональным супергосударством: в часто цитируемом замечании ЕС описывается как «экономический гигант, политический карлик и военный червь». События последнего десятилетия, несмотря на Маастрихтский договор и объявленное формирование общей политики в сфере безопасности и обороны, мало способствуют опровержению этой точки зрения.

Хотя отчетливого движения за рамки государства-нации пока не наблюдается, классическая модель унитарной, централизованной, суверенной государственности, в которой вся власть концентрируется в единственной центральной точке, уже не соответствует политической реальности. Власть была реконфигурирована, компетенции разграничены и переданы — не только ЕС (который сам является совокупностью институтов и полномочий, а не единой сущностью), но и другим международным организациям и субнациональным образованиям и юрисдикциям.

В Восточной Европе вопросы государственности и государственного существования стоят совершенно иначе. Во-первых, здесь поражает возникновение ряда новых государств. Почти все они, как отмечалось выше, самоопределились и конституировались как суверенные государства-нации, основываясь на совершенно стандартных — пусть и устаревших — риторике и моделях суверенности и национального существования. Эти институционализированные «исполнения» суверенной государственности-нации не означают решительного движения «обратно к государству-нации». Почти все новые государства участвуют так или иначе в процессах региональной интеграции, главным образом как члены или кандидаты на вступление в Североатлантический альянс (НАТО) и ЕС, с одной стороны, и члены Содружества Независимых Государств — с другой. Однако заклинания о суверенности и национальном существовании не являются всего лишь риторикой. Имеется реальное противоречие между моделью суверенной государственности-нации и моделью наднациональной интеграции, причем последняя не имеет безусловного превосходства. Модель суверенной государственности-нации остается нормативно более подходящей для Восточной Европы, чем для Западной, и она не лишена достоинств не только для вновь созданных государств, но и для государств, недавно освободившихся от советского влияния в сферах экономики и безопасности.

Наступивший после окончания холодной войны момент торжества антиэтатизма миновал. Как утверждают Стивен Холмс и другие исследователи применительно к России — хотя эта мысль имеет более широкое значение и относится ко всему региону — не сила, а слабость государства угрожает основным правам и благополучию граждан. «Ослабление государства» в России и других странах в 1990-х годах лишило его способности обеспечить самые элементарные общественные блага и услуги. Неолибералы все больше признают то, что палеолибералы знали всегда: сильное, даже могущественное государство является необходимым условием для всего, что им дорого, включая упорядоченное функционирование рынков, защиту граждан от насилия и уважение к правам человека. Отсюда призывы усилить и надстроить государство, высвободить те публичные полномочия, которые теоретически принадлежат именно государству, из тисков тех, кто их экспроприировал и даже приватизировал.

Сила возобновившихся призывов к «сильному» или «властному» государству зависит, конечно, от того, как мы понимаем эти термины. Здесь полезно сделанное Майклом Манном различие между «деспотической» и «инфраструктурной» властью, где первая означает произвольную власть над гражданским обществом, а вторая — власть государственных институтов координировать и регламентировать социальную жизнь через проникновение и работу в гражданском обществе. Деспотически «сильные» государства могут быть инфраструктурно «слабыми», и наоборот. Что настоятельно необходимо для большей части Восточной Европы — и для всего третьего мира, — это инфраструктурно сильное государство, которое может удерживать мир, карать за насилие и жульничество, гарантировать соблюдение договоров, собирать налоги, предоставлять базовые услуги, защищать здоровье общества, обеспечивать исполнение законодательства и предотвращать крупномасштабное разграбление преступными и квазипреступными сетями.

[альбинос в черном]

Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности

в ЮАР лет 20 назад было принято решение классифицировать японских предпринимателей, посещающих страну, не в качестве «азиатов» (как называют местных китайцев), но в качестве «почетных белых». Вроде бы считалось, что законы в Южной Африке основаны на неизменности генетических категорий. А тут вдруг оказывается, что генетика зависит от избирательных приоритетов мировой экономики. С. 95.

Возьмем, к примеру, случай народа сахрави. Существует ли сахравийская нация? Если вы
спросите у членов движения национального освобождения Полисарио, то ответ будет утвердительным, причем они добавят, что сахравийская нация существует уже тысячу лет. Если вы зададите этот же вопрос марокканцам, то они ответят, что сахравийской нации никогда не было и что эти люди, хотя они проживают на некогда колониальной территории Испанской Сахары, всегда были частью марокканской нации. Можно ли с концептуальной точки разрешить данное противоречие? Полагаю, что нет. Если в 2000 или 2020 году Полисарио победит в идущей сегодня войне, то сахравийская нация окажется существующей. А если победит Марокко, то этого и не случится. И для любой исторической работы будущего, года 2100, вопрос будет предельно ясен, а вернее, и вопроса никакого не будет. С. 96-97.

В современном мире раса - единственная международная статусная категория. Она заняла место религии, которая играла эту роль, по крайней мере начиная с VIII века нашей эры. В этой системе ранг, а не сам цвет кожи, определяет принадлежность к статусной группе. Так, в Тринидаде может появиться движение, называемое «Black power» ("Чёрная сила»), направленное на борьбу с правительством состоящим полностью из чернокожих, на том основании, что оно действуеткак союзних североамериканского империализма. Следуя той же логике, сепаратисты Квебека называют самих себя «белыми неграми» Северной Америки. Так, панафриканизм может распространяться на белокожих арабов Северной Африки, но исключать белых африканеров ЮАР. С. 235-236.

Сообщение изменено: альбинос в черном, 10 Ноябрь 2015 - 06:54.

[Eugene_rus]

Но при этом в брачных отношениях раса один из главнейших критериев выбора партнёра после экономического критерия.
А в политике свои законы, ведь по сути группа не может обладать человеческими качествами.

[альбинос в черном]

в брачных отношениях раса один из главнейших критериев выбора партнёра

Что чему предшествует - брачный выбор расе, или раса брачному выбору?

[Eugene_rus]

Что чему предшествует - брачный выбор расе, или раса брачному выбору?

Дело не в предшествовании, а в том что расовые предпочтения и вообще антропологические один из важнейших критериев после статусного и экономического. По крайней мере с позднего средневековья по сегодня.

Сообщение изменено: Eugene_rus, 10 Ноябрь 2015 - 07:37.

[альбинос в черном]

расовые предпочтения и вообще антропологические один из важнейших критериев

Так раса формирует предпочтения, или предпочтения - расу?

[Eugene_rus]

Так раса формирует предпочтения, или предпочтения - расу?

Вопрос некорректным.
Люди формируют предпочтения. Но дело и не в этом, а в том что раса один из главных критериев отношения к этносу.

[Ruotsi]

Но дело и не в этом, а в том что раса один из главных критериев отношения к этносу.

Какой расы кубинцы, например? Или кубинцев не существует, потому что смесь рас?

[Eugene_rus]

Какой расы кубинцы, например? Или кубинцев не существует, потому что смесь рас?

У них даже название территориальное. Наверно они вообще хронологически соединили формирование этноса и нации )) Хотя и национальной идентичности у них слабые. Потому и фенотипически могут различаться, ведь утних вообще не было периода культурной и генетической изоляции.

[альбинос в черном]

Но дело и не в этом

Дело здесь в том, что раса - это объект манипуляций и интерпретаций, сплошь и рядом имеющих весьма опосредованное отношение к реальности, причём даже там, где формально декларируется чисто биологизаторский подход.

[Eugene_rus]

Дело здесь в том, что раса - это объект манипуляций и интерпретаций, сплошь и рядом имеющих весьма опосредованное отношение к реальности, причём даже там, где формально декларируется чисто биологизаторский подход.

Тем не менее люди различаются по расе, т.е. когда-то в давние времена в период изоляции складывались антропологически различные типы и расы.
Т.е. расы существуют.

[альбинос в черном]

расы существуют

Или, может быть, точней было бы сказать, что расы создаются на основе предпочтений?

[альбинос в черном]

Харальд Эйдхейм. Когда этническая идентичность становится социальным стигматом?

"У фьордов и в особенности в западной части губернии, о которой сейчас идет речь, видимые признаки «саамского», которые превалируют, например, во внутренних регионах (такие, как оленеводство и кочевой образ жизни, саамский костюм и публичное использование саамского языка), у местного населения либо отсутствуют, либо служат крайне ненадежным критерием для классификации конкретных индивидов (равно как и физический тип). Люди живут рыболовством и мелким фермерством, так же как и в других провинциальных поселениях по всему северному побережью Норвегии. Одежда, пища, жилище, основные формы социальных институтов, идеалы и ценности — все это распределено так равномерно, что различия, которые можно наблюдать от поселения к поселению, крайне незначительны. Короче говоря, внешний наблюдатель, эпизодически и ненадолго посещающий эти территории, не заметит никаких признаков этнического раз-
нообразия, не говоря уж об этнической границе. Таковы были и мои первые впечатления, когда я начал свое полевое исследование. Я, разумеется, знал, что нахожусь в саамских краях, но мои глаза и уши твердили мне, что я окружен норвежцами, живущими у фьордов...

я был человеком, в присутствии которого люди из местной общины считали нужным демонстрировать свою норвежскую идентичность. Они старались подчеркнуть это
свое качество, обнаруживая свои познания в технологиях современного рыболовства и сельского хозяйства и рассказывая о местных событиях, которые, по их мнению, свидетельствовали об этом качестве. Многим нравилось подчеркивать, что они много путешествовали, и делать вид, что им хорошо знакомы другие части Норвегии; они не забывали упомянуть, что люди с этого фьорда переселялись и в Осло, и в Германию, и в Австралию. Кроме того, у них была маниакальная, на мой взгляд, любовь к чистоте, и они часами развлекали меня рассказами о всех мерах, которые они принимают для правильного ведения домашнего хозяйства. (По местной норвежской теории, нечистоплотность — один из саамских пороков.)

В моей фьордовой общине саамский был домашним языком примерно в 40 из 50 с лишним семей. В каждой из 10 семей, где говорили по-норвежски, по крайней мере один человек знал саамский и пользовался им в других социальных контекстах. Вне семьи саамский язык используется в этой местности как средство коммуникации, но языковое поведение строится так, что саамский может рассматриваться как тайный язык или код, к которому обращаются в тех ситуациях, когда все участники могут безусловно квалифицироваться как саамы.

В моей статье, посвященной отношениям между хозяевами и гостями, я показал, как люди, живущие на этом фьорде, ведут себя с кочевыми саамами. Оказывая предпочтение
договорным отношениям, демонстрируя свои новые комфортабельные дома, свою чистоплотность и хорошее владение норвежским, обитатели фьорда нарочито разыгрывали «норвежскую» идентичность.

Люди из фьордовой общины считают «необходимым», а следовательно, «правильным» говорить с детьми по-норвежски. «У них не будет таких трудностей, какие были у нас», — заявляют они. Взаимодействие между горсткой покупателей и продавцом в местном магазине также принадлежит к публичной сфере. Даже если при этом не присутствует ни один норвежец (продавец — местный саам), люди считают это достаточным, чтобы определить ситуацию как публичную. Инициатором выступает сам продавец, резко отвечающий по-норвежски, если кому-то случится задать вопрос по-саамски. Как уже было отмечено, вербальный код в этой сфере взаимодействия — местный норвежский язык. Темы, вокруг которых концентрируется взаимодействие, — это домашнее хозяйство и обыденные проблемы, обусловленные повседневной жизнью как внутри, так и вне фьордовой общины, а оценки соответствуют ценностям северонорвежской прибрежной культуры. Когда люди находятся вне фьордовой общины, они точно так же определяют взаимодействия с норвежцами как события публичной сферы. Местные — как норвежцы, так и саамы — поведенчески выражают себя в стереотипах этой сферы, и, как я описывал выше, они пытались ограничить меня этими условностями, пока рассматривали меня как внешнего наблюдателя.

Саамская замкнутая сфера совпадает с родственными и соседскими отношениями между саамами, но также включает в себя лиц, о которых известно, что они — саамы, и которые при этом не являются ни родственниками, ни соседями. Кодом взаимодействия является саамский язык. Неумение пользоваться саамским языком в таких ситуациях санкционировано негативно; исключение составляет молодежь, которая слабо владеет языком или вовсе им не владеет. Принимая во внимание то обстоятельство, что саамы также участвуют в публичной сфере и при этом предпочитают использовать стигматизирующий код в общении с соседями, родственниками и друзьями, ясно, что повседневные события требуют быстрой ориентации в социальном пространстве и владения разработанной коллективной техникой определения и переопределения ситуаций.

Самым обычным происшествием в повседневной жизни общины было появление на предустановленной сцене одного из местных норвежцев. В таком случае люди немедленно переходили с саамского на норвежский и соответствующим образом меняли тему разговора. Норвежцы не только считают саамский языком второго сорта, но даже находят неподобающим и вызывающим, если кто-то говорит по-саамски в их присутствии (все норвежцы одноязычны) . Разумеется, нередко выходит так, что норвежцы слышат
происходящее на закрытых сценах и таким образом получают регулярное напоминание о том, в каком окружении они живут. "

[Eugene_rus]

Или, может быть, точней было бы сказать, что расы создаются на основе предпочтений?

Что Вы имеете ввиду? Что границу между расами можно провести по другим признакам?
Ну тем не менее негритосы,монголы, коренные европейцы различаются и они разных рас. А внутри они делятся еще на разные типы.
Где-то конечно есть переходные типы. А есть просто люди с неопределенной расой в некоторых популяциях - тем не менее большинство людей можно учесть в классификации расы первого порядка.
Да, это конструкт - как и лингвистическая классификация или как генетическая.

раса - это объект манипуляций и интерпретаций

Объекты манипуляций и интерпритаций - неотъемлимая и постоянная часть нашей жизни.
Например на человека, с которым у меня произоидет отрицательный контакт я найду характеристику в его внешности, о которой тоже можно выразиться отрицательно.
А после положительного контакта с тем же человеком я скажу о той же самой характеристике в положитеных тонах.
Все относительно.) Это основы психологии.

[альбинос в черном]

Что Вы имеете ввиду?

Половой отбор.

различаются и они разных рас

Это если следовать научным оценкам. А Вы говорите о личном выборе в повседневной жизни. В сфере человеческих интересов любые объективные признаки становятся очень пластичными. Расовых признаков это тоже касается, как мы уже видели. Если ему понадобится, человек будет отрицать явное сходство и преуменьшать очевидные различия.

[Eugene_rus]

Половой отбор.

Да пускай хоть половой отбор, хоть изоляция, хоть генетический дрейф, хоть все вместе.
Я не совсем пойму что от этого меняется - если люди внешне отличаются. А вот трактование и этих отличий - можно назвать хоть как, но это другой вопрос.

Если ему понадобится, человек будет отрицать
явное сходство и преуменьшать очевидные различия.

Несомненно. Что это меняет?

[Ruotsi]

тем не менее большинство людей можно учесть в классификации расы первого порядка.

Знать бы ещё, что такое раса первого порядка. Их, видимо, побольше, чем штуки 4... Те же капоиды ещё, да вряд ли только они...

[альбинос в черном]

что от этого меняется

Если отличия формируются самими людьми, их трудно принимать за какой-то объективный показатель