Византия и Русь
Что и зачем заимствовала Русь у Константинополя
Автор Сергей Иванов
Роль Византии в культурном становлении Древней Руси была огромна. Даже название нашей страны является, в сущности, выдумкой константинопольского патриарха Фотия. Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему государство у нас именуется Россией (через «о»), а язык — русским (через «у»)? Когда в 860 году под стенами Константинополя появился флот воинственного племени, именовавшего себя «рус», Фотий, в духе византийской архаизации, из стремления все новое возводить к чему-нибудь старому, интерпретировал происходящее в духе библейского пророчества Иезекииля, в котором фигурирует некий Рос. Так потом и утвердилось. Византийцы звали северное государство Росия (с одним «с»), а потом, через церковные документы, это название начали употреблять и на самой Руси.
Итак, первый военный поход Русь совершила на Константинополь. Но и свой первый государственный визит она совершила туда же: именно в Царьград — вслушайтесь в набатный звук самого этого именования — Царь-град! — приехала с дипломатической миссией княгиня Ольга. Именно тогда две цивилизации — очень молодая, еще младенческая, и очень старая, весьма умудренная — впервые пристально взглянули друг на друга. Могли ли они понять друг друга, а тем паче друг другу понравиться? Вряд ли. Хотя император Константин Багрянородный и постарался принять Ольгу со всеми положенными почестями, княгиня почувствовала себя униженной. Во всяком случае, древнерусская летопись содержит не только широко известный и абсолютно недостоверный анекдот о сватовстве императора, на самом деле женатого, к своей гостье, но и кажущееся подлинным злобное обещание Ольги продержать Константина в прихожей, если он приедет к ней в Киев.
И все-таки христианство Ольга приняла именно из Византии, и крещальное имя княгини — Елена — есть имя принимавшей ее византийской императрицы, видимо ставшей ее крестной матерью. Впоследствии внук Ольги Владимир, после знаменитого «испытания вер», также обратился в Константинополь, чтобы крестить уже не только самого себя, но всю свою обширную страну.
В общем, этот выбор Владимира не так уж и очевиден. Распространенное объяснение, что торговые контакты крепко связывали Русь именно с Византией, не вполне подтверждается археологическими данными: к примеру, арабских монет — дирхамов на нашей территории находят в сотни раз больше, чем византийских монет — номисм. Поэтому не исключено, что выбор был действительно сделан, как нас в том убеждает летописный рассказ, на основании эстетических или, во всяком случае, не до конца прагматических мотивов.
После 988 года контакты с Византией стали интенсифицироваться. Но при этом следует помнить, что греки не проявляли уж слишком большого миссионерского пыла. Достаточно сказать, что, отправив под военным давлением принцессу Анну замуж на Русь, ее венценосный брат Василий Второй и не подумал послать священников и необходимый для крещения инвентарь — и то и другое Владимиру пришлось самовольно вывезти из захваченного им Херсона. Да и позднее греки действовали с прохладцей: первые сведения о киевской митрополии у нас появляются лишь спустя полвека после крещения. Отдаленность затрудняла не только физический контакт, но и шансы на вовлечение новокрещенных северных территорий в культурно-политическую орбиту империи — так во имя чего же было грекам стараться?
Говоря о контактах двух стран, всегда следует помнить, что между ними пролегала огромная и очень опасная степь, в которой господствовали сначала хазары, потом печенеги, потом половцы, потом татары. О том, с какими ужасающими трудностями осуществлялся транзит торговых караванов по Днепру, подробно рассказывает император Константин Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей». Он называет путешествие русов «мучительным и страшным, невыносимым и тяжким» — явно с их собственных слов: их ждал долгий сплав по Днепру, через многочисленные пороги, вокруг которых челны нужно было перетаскивать на руках, под непрерывными налетами степняков; а ведь обратный путь был еще труднее — вверх по течению Днепра.
Здесь коренится важнейшее отличие Руси от ее сестры по «Византийскому Содружеству» — Болгарии, которая всегда была ближайшей соседкой империи. Да и в бытовом отношении — в климате, кухне, танцах, одежде — греки имели очень много общего с болгарами и сербами — и сильно отличались от Руси, страны суровой и северной. Конечно, из Константинополя добирались до Киева, до Новгорода и даже севернее греческие священники, монахи, дипломаты, купцы, ремесленники и художники, но это всегда были специальные случаи. В Киево-Печерском патерике рассказываются две истории о том, как греки попадают на Русь, и всякий раз дело представляется как невероятное, приуготованное высшими силами. В одном случае константинопольских архитекторов посылает в Киев сама Богородица в обличье императрицы, но они явно этим недовольны: «О госпожа царица! В чужую страну посылаешь ты нас, — к кому мы там придем?» Во втором эпизоде греческих иконописцев приглашают (и платят им) явившиеся с того света русские святые, и опять же византийцы недовольны: «…Нам они показали церковь малую, так мы и урядились с ними перед многими свидетелями, эта же церковь очень уж велика; вот возьмите ваше золото, а мы вернемся в Царьград».
И тем не менее контакты Византии с Русью постоянно расширялись. Нам видна лишь малая их часть — все-таки письменных источников дошло мало, да и произведений искусства уцелела лишь ничтожная толика, но зато уцелели лексические заимствования — драгоценные свидетельства низовых контактов.
Тут необходимо сделать важную оговорку. Конечно, с христианизацией на Русь были принесены сотни переведенных в Болгарии книг, и через них в наш письменный язык проникло около 1200 греческих слов: не только христианской лексики, но и политической, и военной, и всякой. Однако это изобилие само по себе еще не свидетельствует о том, что все слова находились в живом употреблении. Это мог быть искусственный язык ужайшего круга переводчиков и переписчиков.
Для того чтобы судить о реальных человеческих контактах, гораздо важнее оказывается сфера некнижных заимствований, отложившихся в непереводных, оригинальных древнерусских текстах — именно они и только они свидетельствуют о плотных и длительных связях на самом низовом, массовом уровне, и вот тут можно говорить о следах реального влияния Византии в разных сферах жизни. Достаточно назвать такие важные слова, как «огурец», «свекла», «уксус», «лохань», «скамья», «палаты», «литавры», «каморка», «финифть», «хрусталь», «парус» и многие другие. Самым значимым из всех заимствований, несомненно, является числительное «сорок» (вместо общеславянского «четырдесеть») — единственное заимствованное числительное русского языка, воспроизводящее греческое числительное «сараконта». Почему именно оно? Да потому что собольи шкурки на Руси продавали партиями по сорок штук. Очевидно, это и был самый желанный русский товар на константинопольских рынках, и оттого слово, которое произносили греческие покупатели, крепко засело в купеческом жаргоне, а из него перешло в общее употребление.
Кроме того, существуют (и еще мало исследованы) ареальные заимствования: например, в новгородском диалекте сохранилось слово «голокост», означающее свечу, которую ставят за упокой. Очевидно, что перед нами греческое holokaustos, заимствованное за тысячу лет до того, как это же слово в значении еврейской Катастрофы появилось в английском, а оттуда и во всех остальных языках.
Переводная литература играла в Древней Руси несоизмеримо бо́льшую роль, чем сегодня. Не менее 90 процентов всего корпуса древнерусской письменности составляли переводы, и на 99 процентов — с греческого. Подавляющее большинство переводных сочинений были в готовом виде привезены из Болгарии в процессе христианизации. Разумеется, прикладной характер этой литературы наложил сильнейший отпечаток на структуру переводного корпуса. Когда нам рассказывают, что Русь сызмлада чуть ли не приобщилась к Гомеру, то это романтическое заблуждение. Византийская литература действительно включала в себя языческий, античный компонент, но его ценила лишь светски ориентированная часть общества, тогда как христианство на Русь несла другая, клерикальная и монашеская часть, которая этот светский компонент ненавидела и уж точно не собиралась смущать им вчерашних язычников. В результате античные сочинения не существовали на славянском языке почти совсем (за исключением басен и сборников изречений), а современная византийская литература переводилась невероятно выборочно: всемирные хроники — но не авторская историография, гадательные книги — но не философия. Разумеется, никогда не переводилась светская поэзия, любовный роман, эпистолография, военные трактаты и т. д. Даже в собственно христианской литературе выбиралось далеко не все: например, догматическое богословие переводили мало, упор делался на более простые жанры — житийную литературу, вопросы и ответы и т. п. Непропорционально большую часть переводного корпуса составляют апокрифы, поскольку славяне, видимо, особо интересовались теми «тайнами» религии, которые, как им казалось, греки от них скрывали.
На Руси довольно рано начали переводить самостоятельно, то есть дополнительно к тому, что досталось от болгар. У исследователей только начинают вырабатываться критерии для выделения этого собственно древнерусского корпуса, конечно составлявшего ничтожную часть от корпуса болгарского. Однако уже сейчас понятно, что переводимые сочинения вырывались из той жанровой сетки, внутри которой они существовали в самой Византии. Таким образом, неправильно говорить, как это часто делают, о «трансплантации» греческой литературы — ничего подобного, на выходе получалась литература, лишь очень отдаленно напоминавшая византийскую. К примеру, светский и развлекательный роман о приключениях Александра Македонского воспринимался как часть Священной истории. Конечно, уровень грамотности в те времена был довольно низок (новгородские берестяные грамоты отражают бытовую, а не литературную грамотность), но тем не менее переводная литература была важным источником византийского влияния на древнерусскую культуру.
Это влияние было почти исключительно клерикальным, но все же имелось и исключение. Единственное произведение, переведенное не в церковной среде, — это византийский героический эпос о Дигенисе Акрите. Видимо, им увлеклись русские наемники, служившие в греческой армии. В результате появилось сочинение, именуемое «Девгениево деяние» и отражающее какую-то не дошедшую до нас версию этого эпоса: в ней герой побеждает императора и сам садится на трон. Очевидно, что эта версия не дошла по-гречески в силу ее крамольного характера, но именно она больше всего и приглянулась русам. Интересно, что произведение на Руси бытовало в той же самой дружинной среде, из которой вышло и «Слово о полку Игореве»: в единственной, погибшей рукописи, содержавшей «Слово», эти произведения шли друг за другом.
Сам объем переведенного еще не свидетельствует о силе влияния. Например, богатая юридическая литература империи переводилась, но вряд ли применялась на практике — судили все равно по «Русской правде».
Византийцы принесли с собой навыки каменного строительства, какого до них не было на Руси. Нет сомнений, что самый первый храм, построенный в Киеве, Десятинная церковь, имел вид типичной византийской базилики (от нее остались фундаменты). Однако второй храм, Святая София Киевская, уже отклоняется от норм византийского храмового строительства. То же касается и более поздних церквей, особенно Святой Софии Новгородской, у которой вообще обнаруживаются признаки влияния западной архитектуры. Таким образом, уже с первого шага строительство на Руси пошло несколько своими путями. Тут сыграло роль и отсутствие сейсмической угрозы, преследовавшей абсолютно все византийские территории, и разница в строительном материале, но все же в первую очередь — различие в эстетических представлениях.
То же касается монетной чеканки: с одной стороны, до появления византийцев своей монеты у Руси не было, и, казалось бы, первые монеты должны были быть «варварскими подражаниями», то есть точным воспроизведением греческого образца вплоть до портрета византийского императора. С подобным феноменом мы сталкиваемся повсеместно в раннесредневековой Европе. Однако первые монеты князя Владимира весьма непохожи на византийский образец. Дело не в одной лишь неискусности чеканщиков — самые легенды монеты, то есть надписи на них, не имеют аналогов в империи: фразы типа «Владимир на столе» или «Владимир, а се его серебро» беспрецедентны в нумизматике, ведь они поясняют то, что должно было быть понятно из самого изображения. Подобный способ саморепрезентации власти был жителям Руси еще в новинку.
Безусловно византийской оказывается древнерусская иконопись. Видимо, дело в том, что, в отличие от строительства и монетной чеканки, живопись могла твориться греками без всякого соучастия местных подмастерьев. Лишь очень исподволь русские мастера начинают различаться, особенно во фресковой живописи, но следование греческому образцу все равно достигает такой степени, что в отношении многих произведений мы вообще не можем отличить греческую руку от русской. Например, Мирожский монастырь в Пскове наверняка создавался той же разъездной бригадой греческих художников, что и ансамбль Мартораны в Палермо на Сицилии, в норманнском королевстве. В Новгороде найдена усадьба живописца Олисея Гречина, известного нам также и по письменным источникам. Скорее всего, он был человеком древнерусской культуры, однако провел много лет в Византии.
В таком же направлении, хотя и быстрее, развивалось стеклодувное производство. Археологи обнаружили остатки мастерских с некоторым оборудованием, да и сама продукция местного стеклопроизводства свидетельствует о том, что в течение первых двух столетий греческие мастера работали по византийским принципам и лекалам и получали продукцию, мало отличимую от той, что привозили из самой Византии. Однако постепенно они начали видоизменять ее, видимо, подстраиваясь под местные вкусы.
Мы уже отметили, что греки на Руси были скорее редкостью. Но не менее важно и то, что они держались замкнуто и не очень охотно вступали в общение с местным населением. Прежде всего, в силу греческого языкового снобизма очень немногие из них были готовы учить местный язык. Это относилось даже и к клирикам, которым это вроде бы полагалось по самой сути их миссионерской деятельности. До нас дошли сочинения митрополита Руси Никифора (XI век) в их славянском переводе, однако нет сомнений, что его проповеди произносились на греческом языке и лишь переводились местными толмачами — в одной из них Никифор прямо говорит: «Не был мне дан дар язычный, и потому безгласен пред вами стою и молчу много». До нас дошло несколько сочинений, написанных греческими клириками на Руси: все они не только созданы по-гречески, но и посвящены темам, совершенно не актуальным для новокрещенной страны, прежде всего антилатинской полемике, — ясно, что их писали с расчетом на византийского читателя.
Грекам было крайне неуютно в суровом климате Руси: у нас есть переписка митрополита Иоанна, который жалуется, что не только состояние благочестия у аборигенов оставляет желать лучшего, но и по причине морозов приходится нарушать правила и поддевать под литургическую одежду меха — иначе не выжить. В самых древних рукописных книгах Древней Руси сохранились миниатюры, выполненные греческими художниками, — в них они явно выражают свою ностальгию по далекой теплой родине: на полях славянских рукописей бродят львы, павлины, стоят сказочные дворцы, каких не было на Руси. А на могиле византийской принцессы, жившей в Суздале, замужем за местным князем, нарисованы пальмы, выглядящие довольно экзотично в холодной северной Кидекше, где принцесса нашла последнее упокоение.
Недавно обнаруженные на стенах Святой Софии Киевской граффити четко показывают, что греки (видимо, не клирики, а миряне) стояли в храме за литургией отдельно от местной паствы: надписи на греческом языке четко концентрируются на гранях одного опорного столба и отсутствуют в иных местах. Помимо банальных просьб к Богородице или святой Софии о заступничестве среди граффити встречаются и весьма необычные: например, автор одного из них признается, что совершил блуд с ослом. Возможно, это грехопадение отражало не столько сексуальные пристрастия конкретного человека, сколько затрудненность всяких контактов с местным человеческим населением.
Как же воспринимали византийцев сами русы? С одной стороны, паломники с благоговением описывали Царьград, куда они ходили почти как в Иерусалим. Гигантский каменный город производил ошеломляющее впечатление, отраженное в таком литературном жанре, как хождения — то есть наполовину мемуар, а наполовину путеводитель по священным местам. «А в Царьград аки в дубраву велику внити, — пишет в XIV веке Стефан Новгородец, — без добра вожа неможно ходити!» Греки признавались высшей цивилизацией — но при этом уже в самом раннем летописном свидетельстве мы читаем: «Суть бо греки льстивы и до сего дни», речь идет о неискренности. Жалобы на лукавство, двуличность греков встречаются в летописях и позднее. Это была естественная реакция на различие поведенческих и речевых стереотипов: вежливость, ритуальность, обильная риторика были украшением греческой речи в Средние века, но воспринимались неискушенным местным населением как затемняющие смысл. Византийцы представлялись смешными путаниками, которые топят в сложных, никому не нужных тонкостях прелесть простой веры.
Греческий язык на Руси мало кто знал. Конечно, клирики, дипломаты, купцы и наемники владели навыками устной речи, но письменная была доступна единицам, так что культурное взаимонепонимание усугублялось языковым. Был ли греческий язык, пусть и неизвестный, престижен? Мы уже отмечали, что самые первые монеты несут надписи по-славянски. При этом надписи на княжеских, митрополичьих и епископских печатях, указывающие обычно имя и должность обладателя, а зачастую и молитвенное обращение к Богу или патрональному святому, в XI веке сделаны все-таки по-гречески. Однако уже в XII веке князья переходят на славянский, а в XIII веке так же поступают и иерархи церкви. Интересно отметить, что если в Софии Киевской, законченной в середине XI века, мозаичные надписи выполнены по-гречески, то в Михайловском Златоверхом соборе в том же Киеве, относящемся к концу того же столетия, надписи уже на славянском, притом что техника мозаики в обеих церквях одинаковая — это значит, что при византийских мозаичистах состояли местные заказчики, приказывавшие им выкладывать надписи на местном языке. Все это свидетельствует о постепенном вытеснении греческого из всех сфер жизни.
Уже в конце XIV века, за полстолетия до гибели Византии, московские великие князья стали тяготиться необходимостью поминать за литургией византийского императора. Князь Василий Дмитриевич сформулировал это очень четко: «Церковь имеем, царя не имеем», — то есть, признавая церковный авторитет умиравшей империи, ее политический сюзеренитет, пусть и номинальный, русские властители признавать не хотели. Однако лишь много времени спустя после гибели Византии, в конце XVI века, Московское царство обзавелось собственным патриархом.
Измерить долю византийской религиозности в том, что составляет основу нашей культуры, совсем не просто. Априори понятно, что ни Византия, ни Русь не прошли через Реформацию и Контрреформацию, через «дисциплинарную революцию» и все то, что из нее последовало для западноевропейской цивилизации. Однако общее отсутствие каких-то черт не делает русскую цивилизацию похожей на византийскую. К примеру, византийцы были в целом весьма законопослушны, но это свойство не передалось Руси. Представление о святости у двух культур хоть и схожи во многом, но во многом и различаются: Борис и Глеб, первые русские святые, не имели прямых параллелей в Византии — там никогда не канонизировали неудачливых претендентов на престол, погибших во внутридинастической распре. Но зато таких святых много у западных соседей Руси — чехов, шведов, англичан.
Не только в этом, но и во многих других отношениях у Древней Руси находится больше сходства с ее западными соседями — Скандинавией, Польшей, Чехией. Образ правителя на Руси рождается, как и во всяком «варварском королевстве», из культа воинской доблести, плодородия — чего угодно, но только не той чиновно-бюрократической атмосферы, вне которой был немыслим византийский император и которая, в свою очередь, была немыслима в молодых государствах.
Таким образом, неверно было бы говорить о «византийском» характере древнерусской цивилизации в целом; здесь требуется куда более нюансированный ответ, который показал бы всю сложность усвоенного, отвергнутого, переосмысленного и преломленного опыта, различного для разных эпох и для разных регионов Руси.
https://arzamas.academy/materials/1460
Вход
Зарегистрироваться
Я реалист. Отрицать роль скандинавов в истории Восточной Европы по меньшей мере глупо. Сражение с ветряными мельницами. 
Наверх
Ответить
Цитировать
