Благословенно воинство Небесного Царя

Благословенно воинство Небесного Царя



Разрешение иконы 4000*1415

Название иконы «Благословенно воинство Небесного Царя...» – это первые слова стихиры, с которых на вечерней и утренней службе начинается песнопение в честь воинов-мучеников. Появление этого сюжета в середине XVI века исследователи связывают с покорением Казани царем Иваном Грозным в 1552 году. Надписи на иконе не сохранились.

От охваченного пламенем «Казань-города» святые воины тремя рядами движутся к небесному Иерусалиму, который олицетворяет Москву. «Небесный град» изображен в виде храма в кругах «славы», с восседающими на престоле Богоматерью и Младенцем. Они вручают парящим ангелам венцы, предназначенные победителям.

В иконе «Церковь воинствующая» символически представлен весь религиозно-мистический и всемирно-исторический смысл бытия России на Земле, тот великий духовный смысл, который придавали бытию России древнерусские книжники. На иконе представлена панорама всемирной и русской истории — от битвы византийского имп. Константина с его противником Максенцием до взятия Казани. Т. о., победа над «бусурманской» Казанью приравнивается к великим битвам христиан во имя Христово, во имя защиты святой веры.

На иконе движущееся православное воинство предводительствует сам архангел Михаил. Вслед архангелу Михаилу устремились 3 вереницы воинов. В рядах воинства — знаменитые русские князья. В среднем ряду во главе всего русского воинства с огромным красным стягом, вероятно, Иван Грозный. В центре композиции в царском венце и с крестом в руках — либо имп. Константин, либо Владимир Мономах. За ним — Владимир Святой с сыновьями Борисом и Глебом. Во главе верхней колонны воинов — Дмитрий Донской, со своим небесным покровителем Дмитрием Солунским, нижнюю колонну возглавляют Александр Невский и Георгий Победоносец.

Православное воинство движется от горящей крепости (видимо, взятой в 1552 Казани) к Небесному Иерусалиму. А это значит, что Русь теперь окончательно осознала духовный смысл своего земного существования и цель своего исторического развития — устроение Царствия Небесного, спасение и вечная жизнь в Небесном Иерусалиме. Поэтому Святая Русь отныне стала ассоциироваться не только с «Третьим Римом», но и с «Новым Иерусалимом».

Икона «Благословенно воинство Небесного Царя» не случайно была создана во время или же сразу же после взятия Казани в 1552. В сознании русских книжников XVI в. Казань ассоциировалась с важнейшими для отечественной мысли религиозно-философскими символами — Царьградом и Иерусалимом. Напомним, что Казань была столицей Казанского царства, первого царства, покоренного московским царем. Следовательно, взятию Казани придавалось глубоко символическое значение — с покорения Казани начинается богоизбранный путь России как защитницы истинной правой веры.

Эти идеи нашли отражение в т. н. «Казанской истории», создание первых редакций которой относится к 60—80-м XVI в. В одной из версий этого памятника взятие Казани представлено как взятие Царьграда, а сама Казань представлена тем царственным градом, овладение которым приводит к окончательному воцарению Ивана IV Васильевича. Более того, предшественники царя, вел. князья поминаются как неудачливые завоеватели Казани — они брали ее, но не умели удержать, поэтому и не могли быть царями: «И вземше единою Казань, и удержати за собою царства, и укрепити его не разумеша, лукавства ради поганых казанцев». Само же взятие Казани ставится в ряд древних походов русских князей на Царьград. Интересно, что и в др. памятниках XVI—XVII вв. представлен символический статус Казани как источника русского царения.

Но помимо этого Казань напрямую связывается с образом Иерусалима. Сама тема гибнущего Иерусалима вводится в «Казанскую историю» через воспоминание о гибели г. Владимира и затем всей Русской земли в годы монголо-татарского нашествия: «Осироте бо тогда и обнища великая наша Руская земля, и отъяся слава и честь ея <…> и предана бысть, яко Иерусалим в наказание Навходоносору, царю вавилонскому, яко да тем смирится». А поход Ивана IV дважды сравнивается с приходом римлян к Иерусалиму. В первом случае русский царь уподоблен Навуходоносору, во втором — Антиоху, пришедшему «пленовать Иерусалим». Причем в обоих случаях рассказ сопровождается парафразами из ветхозаветной книги прор. Иеремии. Т. о., книжная традиция, выраженная в «Казанской истории», стала своего рода продолжением зримых символов иконы «Благословенно воинство Небесного Царя».

Движение русского воинства к Небесному Иерусалиму, столь ярко представленное на иконе, неизбежно имело эсхатологический смысл, ибо устроение Небесного Иерусалима возможно только после свершения Последней битвы и Страшного суда. Иначе говоря, русские мыслители XVI в. четко осознавали, что полная духовная победа русского воинства означает одновременно и гибель Русского государства в его земном воплощении. Иначе говоря, спасение и обретение вечной жизни в Небесном Иерусалиме невозможно без прекращения земного существования Русского царства. Эти настроения представлены и в той версии «Казанской истории», о которой шла речь выше. Ведь Казань в «Казанской истории» представлена как гибнущий Иерусалим, а взятие Казани представлено не только как прославление победы, но и как скорбный плач о гибели царственного города. Кстати, в русском фольклоре гибнущая Казань ассоциируется с именно русским городом-страдальцем. Следовательно, и автор иконы, и автор «Казанской истории» видели эту сложную диалектику победы-гибели, выраженную в идее христианского подвига, видели и стремились донести ее до сознания современников.

Т. о., икона «Церковь воинствующая» стала зримым воплощением устремлений Российского государства к созиданию Святой Руси.



Прорисовка фрагмента иконы «Благословенно воинство Царя Небесного»

Сконцентрированное выражение идеи «Третьего Рима» обрело свою графическую форму в гербе России, и мы сегодня можем достаточно точно определить время окончательного соединения в одном изображении всех геральдико-смысловых компонентов этого главного символа страны. Вскоре после победного завершения Казанского похода (1552 г.) в Москве была написана огромная (394x144 см) парадная икона «Благословенно воинство Царя Небесного», или «Церковь воинствующая». Большую часть горизонтальной иконной доски занимает разделившееся на три потока торжественное шествие пеших и конных воинов, идущих от горящей крепости (символизирующей покоренную Казань) к небесному граду Иерусалиму, олицетворяющему стольную Москву. Весьма показателен способ изображения конных полков, когда все внимание уделено исключительно всадникам, за соприкасающимися фигурами которых скрыты головы и шеи коней. Смысл иконы сложен и многозначен — это и прославление первого русского царя Ивана IV Васильевича (чье портретное изображение верхом на коне помещено среди пешей рати), и победа Православия, и торжество христианской державы, и утверждение идеи великорусского самодержавия, наследующего величие Византии и Древнего Рима. Но слава победителя и его, приравненного к чину святых, воинства подчеркнута не только общей символичностью этого нетрадиционного сюжета, но и целым рядом конкретных деталей изображения.

Икона являет нам парадную сторону русской воинской символики середины XVI в., представленной двумя своими основными компонентами — стягами и гербовыми изображениями на разнообразных и многочисленных щитах. Анализ исторической достоверности изображенного начнем со стягов, сохранивших еще характерную для Древней Руси вытянутую треугольную форму. На трех стягах алые полотнища традиционно украшены золотыми православными крестами на Голгофе, с орудиями страстей Господних, заключенными в черные кольца, и лишь на четвертом, также алом, вокруг этого символа кольцо золотое. Тот факт, что на хранящихся в Оружейной палате знаменах стрелецких и солдатских полков, созданных уже в XVII в., геральдические клейма помешены в точно таких же кольцах, указывает на прямое родство традиций построения знамен реальных и иконописных. Иными словами, изображение на иконе воинских стягов скорее всего соответствует исторической действительности. Тогда подобный тип стягов явился переходным этапом между древнерусскими треугольными полотнищами небольших размеров и прямоугольными знаменами XVII в., многие из которых были к тому же обшиты широкой цветной каймой. Ее предтечей можно считать внутреннюю тонкую (нитяную) кайму, золотящуюся на иконописных стягах, где она помещена параллельно древку и верхнему горизонтальному краю полотнища, оканчивающегося длинной косицей.

Ключевым доказательством достоверности изображенных на иконе вексиллологических и геральдических реалий середины XVI в. нам представляется фигура знаменосца, скачущего во главе нижнего от зрителя конного полка. Мы видим не причисленного к сонму святых воина в стереотипных иконографических одеяниях, а вполне конкретного ратника в стеганом тегиляе, пусть весьма условно изображенном. При сопоставлении этого факта с очевидным отсутствием изображений других характерных для того времени доспехов — байдан, куяков, бахтерцов, юшманови конских чалда-ров, более того — при сопоставлении даже с относительной не многочисленностью традиционных для иконописания золоченых пластинчатых или чешуйчатых доспехов, можно сделать следующий вывод. Несмотря на сложную теологическую составляющую сюжета он достаточно прост: перед нами картина одновременно эпохальная и хроникальная. Победное возвращение царских полков со Средней Волги в Москву происходило глубокой осенью 1552 г., когда теплая одежда оказывалась куда нужнее брони. Недаром у следующего за знаменосцем всадника из-под алого плаща выглядывает короткий хитон (тельник) из горностаевого меха, и подобных ему меховых разноцветных одеяний можно насчитать достаточно много. Поэтому-то тегиляй в данном примере представляет как раз теплое сезонное, а не боевое облачение воина. И пусть такие «документально-хроникальные» оказии не сразу бросаются в глаза, затерявшись в массе иконографических стереотипов, они далеко не случайны.

К свидетельствам достоверности изображенного на иконе можно отнести типологию древкового оружия, седел и щитов. У сотен поднятых над полками копий тщательно выписаны их массивные стальные наконечники — и узкие четырехгранные (особенно в строю пешей рати), и ромбовидные, лавролистные и широкие клиновидные — именно такие, какие (на основании археологических данных) применялись русскими воинами XV—XVII вв. Низкая и отлогая задняя лука русских седел не стесняла столь необходимый при скоротечных стычках со степняками поворот всадника в седле, что также полностью соответствует исторической действительности. И, наконец, при ярком разнообразии многочисленных щитов, в том числе и небольших по размеру кулачных, нельзя пройти мимо одной малозаметной, но существенной детали — бахромы, свисающей с нижних краев («венцов») некоторых из них. Казалось бы, ну что могут добавить к торжественной многофигурности и красочности всей композиции эти маловыразительные ряды темных штришков? Мы убеждены: они придают ей дополнительную достоверность. К сожалению, на сегодняшний день о бахроме боевых щитов на Руси практически ничего не известно, и образцы подобного украшения можно встретить лишь на немногих из сохранившихся парадных щитов. Но обнаружение этой характерной принадлежности национального боевого убранства заставляет шире взглянуть на подлинные традиции отечественной геральдики.

Опираясь на вышеназванные особенности иконы «Благословенно воинство Царя Небесного», мы можем вполне обоснованно полагаться на историческую достоверность представленных на ней гербовых щитов. Прежде всего, их форма и размеры полностью соответствуют известным на Руси образцам этой все еще актуальной в середине XVI в. принадлежности защитного вооружения. Круглые, треугольные, трапецеидальные и миндалевидные («русские») щиты на всем протяжении XIII—XVI вв. уверенно сосуществовали в отечественном военном обиходе, причем предпочтение, отдаваемое какому-нибудь одному из этих типов, носило лишь временный характер. Изображения всех указанных типов щитов встречаются в миниатюрах древнерусских богослужебных книг и лицевых летописных сводов, на клеймах целого ряда житийных икон, что подтверждает стабильность их формы. Весьма показательным является отсутствие у русского воинства не только фантастических, но и реально существовавших асимметричных вырезных западноевропейских тарчей, безусловно известных на Руси вследствие постоянных военных конфликтов с ливонскими немцами и польско-литовскими недругами. Этот факт, как и традиционная для иконописи трактовка русских доспехов, свидетельствует об отсутствии зарубежного влияния на изображение воинов Ивана Грозного, что исключает и саму мысль о возможности перенесения рисунка их гербовых эмблем из какого-нибудь западноевропейского источника в композицию иконы. Здесь мы впервые сталкиваемся с удивительным разнообразием этих эмблем, подтверждающим (вопреки сложившимся представлениям) существование самобытного геральдического обычая в Московской Руси уже в XVI в.

Признание факта существования, по крайней мере с конца XV в., устойчивого геральдического обычая в московских княжеско-боярских и дворянских кругах не только отодвигает в глубь веков начальный этап зарождения и развития отечественной геральдики в целом, но и позволяет рассматривать появление и эволюцию государственного герба России в естественных условиях этого общенационального процесса. Читатель вполне согласится с тем, что никем еще до сих пор не опровергнутая версия о начале широкого распространения гербов в нашей стране лишь со второй половины XVII в. плохо согласуется с бесспорным фактом окончательного выбора основных эмблем государственного герба уже ко времени Ивана III. Некритичное согласие с указанной версией означало бы, что государев герб в качестве непонятной диковинки влачил одинокое существование с 1470—1490 гг. вплоть до появления Титулярника царя Алексея Михайловича (1672 г.) или даже до создания Петром I Герольдмейстерской конторы в 1722 г. Но нет же — на двух десятках щитов в колоннах «Церкви воинствующей» помещены однозначно распознаваемые гербовые эмблемы, геральдическое совершенство которых ни в чем не уступает их западноевропейским современникам. Детальное рассмотрение этих уникальных русских гербов (пусть даже «предгербов») далеко вы ходит за рамки нашей темы, однако в сохраненном иконописью представительном ряду орнаментальных, геометрических и зооморфных гербовых фигур оказались и два сдвоенноголовых некоронованных орла — один золотой, другой — черный. Иконография этих птиц близка изображениям на печатях Ивана III и Васи лия III, лишь более удлиненные пропорции фигур позволяют им лучше вписываться в поле гербового щита. Едущий на коне в окружении пешей рати Иван IV Васильевич держит в руках удлиненный крест, в то время как на щитах «пешцев» помещены разнообразные, еще не разгаданные нашей наукой индивидуальные (родовые?) эмблемы. Но нигде в представленной на иконе воинской символике не просматривается изображение московского «ездеца», что может лишний раз свидетельствовать о сугубо светском характере этой эмблемы, в то время как символика стягов и различные эмблемы на щитах самим своим присутствием на иконе признавались священными.

Наличие изображений двуглавого орла на щитах русских воинов однозначно свидетельствует об уже распространившемся на Руси особом отношении к этому символу. Одно только включение этой царственной фигуры в русскую воинскую символику придает ей по геральдическим меркам статус герба независимо от использования ее на государственных печатях. Но как сам государственный герб вобрал в себя миропонимание великороссов XV—XVI вв., так и толкование его смысла оставалось в рамках религиозных традиций своего времени. Двуглавие коронованного орла, следуя логике развития русской религиозно-философской мысли, могло символизировать Россию и «Ромейское царство» — неразрывно связанные между собой реальное государство и уготованную Божиим Промыслом духовную миссию единственного хранителя и защитника истинной веры до конца истории.






Данный текст является фрагментом из книги "Истоки Русской геральдики"