11 ответов в этой теме

[Хмурый]

ИСТОРИЯ

Ливы – одни из древних коренных жителей Прибалтики. В настоящее время они получили статус “второго коренного народа Латвии”. Их язык, хозяйство, история и культура в последнее время всё больше привлекают внимание языковедов, этнологов и антропологов. Становится понятным, что изучение наследия ливов даёт уникальный материал по этнокультурной истории Прибалтики.
Кто же такие ливы? Каково их происхождение? Какое место они занимали раньше и занимают сейчас в культуре Латвии?
Есть народы, существование которых в историческом пространстве подобно движению кометы. Они появляются в отдаленном прошлом, исчезают и внезапно возникают опять. Судьба ливского народа – особенно яркий тому пример. Создаётся такое впечатление, что ливы имеют несколько разных, не очень-то совпадающих друг с другом “историй”: археологическую, антропологическую, лингвистическую, хозяйственную, культурно-мифологическую.
В Х1Х-нач.ХХ вв. появилось несколько теорий происхождения ливов. Некоторые из них противоречили друг другу. Пастор Август Биленштейн полагал, что ливы переселились на территорию Латвии из-за моря, и к Х111 в., оттеснив балтов в прибрежные части страны, стали здесь верховодить (1). Русский археолог С. Богоявленский, напротив, считал, что ливы пришли с востока, из земель Псковской и Витебской губерний (2). Латвийские археологи Ф.Балодис, Э. Штурмс, Э.Шноре, опираясь на данные раскопок 1920-30-ых гг., выводили ливов из западной области Латвии Курземе (3).

Эстонские археологи Х.Моора и Э.Тыниссон пришли к выводу, что ливы сформировались там, где были обнаружены в Х-Х111 в. и где жили до ХХ в., в результате сложных этнических процессов (4). Эта версия мне представляется наиболее вероятной. В этой связи особого внимания заслуживают обстоятельства формирования прибалтийско-финской языковой (а вероятно, и этнокультурной) группы. Х.Моора подчёркивал, что причины её сложения лежат во взаимодействии двух субстратов – балтского и финно-угорского. Возможно, тот и другой периодически становились друг для друга адстратами, то есть относительно поздними включениями? На этот вопрос мы пока не можем ответить однозначно.
В российской этнографической науке Х1Х- начала ХХ вв. этническое происхождение латышей было самым загадочным среди всех народов Прибалтики. Финский лингвист А.Кетунен назвал латышей Mischvolk – “смешанным народом”, появившимся в результате слияния балтов и прибалтийских финнов. Куршей одни исследователи (А.И. Шегрен, Ф. Видеман, А. Биленштейн) относили к финно-уграм, другие (Я. Эндзелин) - к балтам. Это было не случайно. В Северной Курземе тесно соединились прибалтийско-финская и западно-балтская этнические культуры; постепенно на этой основе сложился т.н. тамниекский диалект латышского языка. Немалую долю финно-угорский субстрат занимает, очевидно, и в Видземе, и в Северной Латгале.
Чтобы разобраться в вопросах происхождения ливов, необходимо обратиться к древнейшей истории Прибалтики. Начнём с того, что история людей начинается здесь примерно с 1Х тысячелетия до н.э. (5). К тому времени с юго-востока сюда пришли охотники на северного оленя и рыбаки. Судить об этнолингвистической принадлежности древних обитателей Прибалтики вплоть до 111 тыс до н.э. мы не можем – слишком мало сведений о них дошло до нас. Однако мы знаем, что после 1Х тысячелетия до н.э. на земли Прибалтики переселялись люди и с северо-востока, из современной Пярнуской области (об этом свидетельствуют археологические материалы поселения Звейниеки около озера Буртниеку). Антропологи свидетельствуют, что всё древнейшее население Прибалтики было европеоидным. На территории Латвии, в частности, в Латгале, в то время существовал - и сохранился до сих пор! – весьма архаический антропологический тип, возможно, палеолитический европейский.
К 111 тыс до н.э. на территории современной Эстонии, Латвии и частично Литвы распространяется новая культура – т.н. гребёнчато-ямочная. Её носители, часто полагают, были финно-уграми (6). При этом на ряду с существовавшим здесь массивным европеоидным антропологическим типом появляется второй – метисный, сочетающий основные европеоидные черты с некоторыми монголоидными признаками. Известный латвийский антрополог Раиса Денисова утверждает, что носители гребёнчато-ямочной керамики были широколицыми; на их основе сформировались антропологические типы эстонцев и финнов, в которых наблюдаются некоторые черты, хотя и сильно сглаженные, но весьма близкие современным якутам и бурятам (7). Однако в хозяйственном отношении до конца 111- начала 11 тыс. до н.э. глобальных изменений не происходило: преобладали охота и рыболовство. Эти народы не знали кузнечества, не имели обработки металла.
Перемены начались с распространением на территории Прибалтики с юга и юго-запада культуры шнуровой керамики и боевых топоров. Очевидно, это были балтские народы; они занимались скотоводством, знали земледелие, обрабатывали металл (8).

При взаимодействии народов, существовавших здесь до 111 тыс. до н.э. (возможно, палеоевропейцев, или народов другого происхождения, а также финно-угров народы) и появившихся в 111-11 тыс. индоевропейских (балтских, возможно также и иных) народов и возникали средневековые народы Прибалтики.

Согласно одним исследованиям (преимущественно лингвистическим), ливы – один из древнейших народов Прибалтики, по языку относящийся к прибалтийско-финской группе финно-угорской языковой семьи, населявший территорию Латвии в 3 тыс. до н.э., а возможно и ранее. Однако самые ранние археологические памятники ливской культуры датируются Х в. Первое краткое письменное свидетельство о ливах (либь, любь) мы находим в “Повести временных лет” Нестора (Х1 в.), более пространное – в “Хронике Латвии” Генриха Латвийского (начало Х111 в.) (9). По этим свидетельствам и археологическим памятникам, ливы в Х11-Х111 вв. населяли преимущественно центральную часть Латвии – Видземе, и жили в бассейнах трёх рек – Даугавы (правый берег), Гауи и Салацы. Письменные источники Х1У в. и недавно открытые археологические памятники свидетельствуют о том, что ливы жили и в приморских районах Курземе, и на левом берегу Даугавы (10).
Как же нам выявить в столь странных временных и фактологических конфигурациях собственно “ливов”?

Встаёт вопрос: были ли ливы или их предки пришлыми для основного массива населения Прибалтики? Антропологи и археологи отвечают на него по-разному. Р. Гравере приводит данные, свидетельствующие о сильном отличии ливского антропологического типа Видземе от распространённого здесь в древности. Ливы Видземе, согласно её мнению, антропологически близки финно-угорским народам Северо-западной России (в частности, карелам), и возможно предположить их появление на территории Латвии оттуда (11). Согласно другим данным (полученным в результате исследования состава и показателей крови и др.; о них доложила Р. Денисова на Чтениях “Ливы и Рига” 11-12 сентября 1998 г.), прибалтийско-финские народы чрезвычайно сильно восприняли балтийский тип; ливы не пришлый для Латвии народ, но тесно связанный с другими соседними народами - латышами, эстонцами, водью. Нередко ливов довольно сложно выделить антропологически и археологически на фоне балтов. Главный, нередко единственный признак, по которому можно отличить балтский памятник от ливского, это ориентация погребения. Ливы хоронили покойных головой на север, восточные балты – на запад или восток (западные балты преимущественно сжигали покойных).

Ливы были первым народом, с которым столкнулись немецкие купцы и христианские миссионеры Прибалтики. Ливонией, то есть “землей ливов” они назвали в Х11-Х111 в. район устья Даугавы, где жили даугавские ливы, и где происходили первые контакты с ними. Позднее этот топоним значительно “расширился”: он был распространён на земли ливов бассейнов Гауи и Салацы, латгалов, куршей, земгалов, селов, частично эстов.
К началу Х111 в. ливы населяли четыре области центральной Латвии – Видземе (эти сведения мы имеем из Хроники Ливонии Генриха), и, очевидно, приморскую часть северной Курземе. Наиболее многочисленными были даугавские ливы. В Хронике их первоначально называют Veinalenses, от ливского названия р. Даугавы – Vena, позднее – Dunenses (р. Даугава=Двина=лат.Duna). Они жили преимущественно на правом берегу Даугавы от устья до Айзкраукле. Бассейн Гауи населяли гауйские, или турайдские ливы (Thoredenses – от названия их важнейшего центра, Турайда). К ним непосредственно примыкали ливы Идумеи, и несколько к северу, в бассейне р.Салацы проживали немногочисленные ливы Метсеполе. Однако дисперсно ливы жили и вне этих областей (известны ливы Цесиса, Трикаты).
Были ли ливы тогда единым народом? Археологи, антропологи, языковеды по-разному отвечают и на этот вопрос. Археолог Я. Граудонис полагает, что да; антропологи Р.Гравере и Р. Денисова - что нет, даже в отношение видземских ливов Х-Х111 вв. Иногда ливов Видземе характеризуют как народ этнически многосоставный, подобно викингам, связанный с водной культурой, контролировавший важнейшие речные пути.
К югу и востоку от ливов, во многом смешанно с ними обитали балтские народы – латгалы, земгалы, селы, курши. В Х1-Х11 в. через Полоцкое княжество они познакомились с православием. Ливы жили в поселках, хотя были, возможно, и хутора.
Когда точно ливы появились в северной Курземе, точно неизвестно. Достоверные сведения о ливах в том районе у нас имеются только с Х1У в. Однако в бассейне р. Ирбе и вдоль Рижского залива от Овишей до Рагациемса, возможно, был довольно однородный ливский этнический состав. Но там не везде проводились регулярные археологические раскопки.
В период позднего железа в районах Вентспилса, Талси и северной Кулдиги фиксируется культура куронизированных (то есть адаптированных куршами) ливов. Интересно, что зона её распространения в Х111-Х1У вв. совпадает с границами тамниекского диалекта, сохранившегося до нашего времени. В Х111-Х1У вв. там складывается особый тип погребения – трупоположения головой на запад, в могилах глубиной 0,5-1.0 м, с богатым инвентарём – оружием, хозяйственными инструментами и украшениями отчётливо куршского типа (орнаментированными лентовидными бронзовыми браслетами, щитовидными перстнями, витыми из трёх проволок гривнами). Могилы засыпали песком, смешанным с пеплом и углями. О том, что погребённые не были куршами, свидетельствуют найденные в Курземе места кремаций (курши, как и другие западные балты, обычно сжигали покойных) (12).
Янис Граудонис полагает, что ливы – народ единого происхождения, возникший в Курземе на основе прибалтийско-финского субстрата, но с мощным балтским, а возможно и некоторым скандинавским влиянием, и позднее распространившийся на восточные районы Латвии (13).
Раиса Денисова, напротив, утверждает, что если видземские ливы культурно близки другим финно-угорским народам (марийцам, мордве, мере, муроме), то курземские – сильно от них и от балтов отличаются, но по антропологическим показателям сближаются с германцами, особенно шведами.
До сих пор не вполне понятна этническая принадлежность неких вендов. “Хроника Ливонии” повествует о них: “Венды в то время были унижены и бедны. Они были выгнаны из бассейна реки Венты в Курсе, и поселились на Древнем холме, рядом с которым в настоящее время был воздвигнут город Рига. Отсюда их опять выгнали курши, многих при этом уничтожили; прочие убежали к летам (т.е. латгалам), и жили с ними (в районе г.Цесис) (14). Латвийский этнограф С.Цимерманис полагает, что культура предметного мира вендов была очень близка курземским ливам (15). Но, появившись в Вендене-Цесисе, они, должно быть, утратили эти черты (там не обнаружено столь характерных для куронизированных ливов типов погребений).
Топонимические исследования показывают, что в Курземе, Земгале, юго-восточной Латгале древнейшие названия мест, имеющие прибалтийско-финское происхождение, представляют собой адстраты (то есть включениями в балтскую основу), а в северной и западной Видземе – возможно, субстраты. То есть первыми в Северной Курземе появились курши, позднее – сначала вдоль морского побережья, затем и вдоль рек начали расселяться ливы или их предки. Примечательно, что в областях, обжитых ливами, встречается много топонимов эстонского и финского, но не ливского происхождения (В. Дамбе полагает, что Колка происходит от эстонского “край, оконечность, окраина”, Турайда – от эстонского “торе” – “чудесный” и “аэд” – “сад, усадьба”).
(Dambe V. Valodu kontakti Latvijas PSR toponīmija // Baltu valodas senāk un tagad. Rīga, 1985. 95096.lpp.)
К Х111 в. на территории современной Риги существовали поселения разных народов. Два крупнейших из них принадлежали ливам – одно даугавским, другое – куронизированным (16). Языки их, видимо, были довольно близки: хронист Генрих не различает местных обитателей по внешнему облику, происхождению и обычаям. Однако, видимо, такие различия имели место. При образовании города Риги, ливы составили некоторую (не слишком значительную) часть его населения. Историк Фридрих Бенингхофен в 1961 г. выявил 35 ливов, записанных в Рижских долговых книгах: Бертхольдус Ливо (запись 1287 г.), Хеннеке Ливо (1292 г.), Якоб Ливо (1286-1304 гг.). Некоторые фамилии атрибутированы по названиям ливских поселений: Каге из Роденпуа, Хенце из Икшкиле, Герман из Имекиле и др. Ряд имён могут быть возведены к тем или иным словам ливского происхождения: Элмеде (возможно, от ливского elmed, мн.ч., “янтарь”), Хербордус Питтекелейбе (pitka - “длинный”, lēbe/leibe “хлеб”), Юваге (juva - “хорошо”). Известно, что ещё в Х1У в. некоторые ливы арендовали рижскую городскую землю под пасеки (17). “Ненемцы” - и латыши, и ливы, - могли работать в Риге как кузнецы и брадобреи, ткачи, рыбаки, носильщики пива, а также заниматься внегильдейскими профессиями. Наверняка, они были извозчиками, обрабатывали камни, мостили улицы, работали как подмастерья у ювелиров и обработчиков янтаря. “Ненемецкие” девушки составляли основной контингент почти официальной проституции средневековой Риги.
Ливы г.Вендена (Цесиса) были единственными “ненемцами”, имевшими статус граждан города. Там существовали улицы и площадь ливов, в церкви они имели место и колокол. Возможно, это были те самые венды, поддержавшие немцев против латышей.

Предполагается, что в Х11-Х111 в. на территории Латвии проживало ок. 20 000 ливов (18). Судя по хозяйству, археологи и некоторые этнографы полагают, что в это время балты и ливы не слишком сильно отличались друг от друга. И те, и другие занимались земледелием и скотоводством. Однако возможно, что в 1 тыс. до н.э. соотношение между этими областями хозяйства было разным: балты были преимущественно скотоводами, прибалтийские финны – преимущественно земледельцами. Те и другие занимались бортничеством, собирательством, рыболовством и охотой. Однако мы можем предположить, что существенно различались представления о пространстве и способ взаимоотношения со средой (что было унаследованно из гораздо более ранней истории обоих народов).

Отношения ливов с немецкими миссионерами складывались по-разному; это отражено в “Хронике Ливонии”. Часто принятие ливами христанства было только формальным предлогом для перемирия. Большинство ливов отчаянно боролось с завоевателями, хотя некоторые – в частности, знаменитый старейшина турайдских ливов Каупо, - встали на сторону немцев. Известно, что ливы участвовали в военных походах против латгалов, эстов, земгалов (19).
Даугавские ливы – некогда самые многочисленные, имевшие крупные поселения, крепости – исчезли первыми. Большей частью это была, конечно, ассимиляция в балтской среде. Причин такого быстрого и бесповоротного исчезновения было несколько. Ливы первыми подверглись насильственной христианизации и просто уничтожению со стороны немецких миссионеров. Некоторые из них вставали на сторону завоевателей, воевали против своего народа и против балтов – нередко при этом погибали и сами (20). Через Видземе проходили крупные торговые пути, ведущие в земли современных Эстонии и России. Возможно, это тоже косвенно способствовало процессам этнического размывания ливов Видземе (в Курземе таких дорог не было).
Однако, по подсчётам эстонского историка Энна Тарвела, к середине ХУ1 в. в Видземе местами была ещё значительная доля ливского населения. В области Салаце – до 40%, в Вайнижи – 30%, в Лимбажи – 25%, в Турайде – 15% (21).
Археолог Э. Мугуревич заключает, что краниологический материал Х111-ХУ11 вв. показывает довольно большую антропологическую неоднородность населения Латвии. Финно-угорские антропологические черты характерны для жителей Курземе, Видземе и Северной Латгале (22).
Ещё в конце ХУ в., в 1498 г. Рижское архиепископство было поделено на две части – восточную “латышскую” (Lettische side) и западную приморскую „ливскую“ (Liwische side), между которыми проходил „коридор“ орденского государственного образования. Однако это не означало внутреннюю этническую однородность: ливы жили на орденской земле, к северу от оз.Буртниеку, и к югу до Айзкраукле около Даугавы. В конце Х1У в. упоминаются „ливская волость“ около Страупе, „ливская деревня“ около Даугавпилса ( 23).

На ливскую принадлежность прямо указывают данные топономастики Северной Виздеме и Курземе. Многие реки и озёра Видземе имели двойные названия – прибалтийско-финские и балтские. Река Даугава – Вена/Вейна (Vena/Veina), Гауя – Койва (Coiwa), Огре – Вога (Voga), озеро Буртниеку – Астигерве (Astige?ˇrwe). Литовский языковед А.Ванагас полагает, что и на севере Литвы фиксируется около 30 гидронимов финно-угорского происхождения.
Известны бытовавшие в Х111-ХУ1 вв. (нередко и позднее) обозначения мест, содержащие прибалтийско-финские элементы -mois (эст. и лив.“господский дом”), -küll (лив. “деревня”), -maa (эст. “земля”), -mets, mots (эст.”лес”), -lamm (эст. “гладкий, ровный”).
При образовании в ХУ в. немецких поместий начали исчезать многие местные ливские топонимы, вместо них появлялись немецкие или латышские названия. В Х1У-ХУ вв. в результате неинтенсивных, но постоянных внутренних миграций в ливских областях в нижнем течении Гауи и Даугавы наблюдюдается уже значительная доля балтов. Балты ассимилировали и эстонцев, живших ещё в ХУ в. южнее сегодняшней границы. Историк Паул Йохансен отмечает, что латыши появились в первоначально эстонской области Руйена только в ХУ в. В ХУ111 в. эта область, а также соседние Мазсалаца и Лимбажи уже значительно летонизировались (24). Надо полагать, что в период позднего средневековья передвижения латгалов на запад и север, на земли ливских и эстонских поселений были единственными ощутимыми внутренними миграциями во всей Ливонии (25).
Если в исторических документах Х1У в. ещё различаются разные народы Ливонии – курши, ливы, земгалы, латгалы, эстонцы, - то в ХУ в. уже нет. В официальном канцелярском языке Ливонии в широкое употребление входит появившийся ещё в Х1У в. в Риге термин undeusch “ненемцы”. В неофициальном обращении местных жителей обозначали “люди”, “крестьяне”, “сельчане”.

Видземские ливы сохранились до ХУ111-Х1Х вв. только в низовьях реки Салацы, в Светциемской и Вецсалацской волостях. Много латышей и ливов погибли в войнах ХУ1-ХУ11 вв. Особенно ужасным временем для жителей Прибалтики оказалась первая четверть ХУ111 в. Северная война и произошедшее в её ходе страшное разорение Видземе войсками Б.П.Шереметева, а также последовавшая за этим эпидемия чумы, поставили жителей Лифляндии на грань катастрофы. Согласно подсчётам историка Я.Берзиня, в различных областях Видземе за небольшой период времени погибло от 30 до 90% населения (Адажи – 76,5%, Икшкиле – 84,7%, Кримулда – 75,7%, Ропажи – 86,7%, Саласпилс – 93,7%, Умурга – 84,18%) (26). Как мы видим, особенно пострадали области, где издревле обитали ливы. В 1710 г. эпидемия чумы случилась и в Курземе. На памятных камнях в Мазирбе была выбита надпись, что после этого на всём побережье от Яунциемса до Жоцене осталось в живых только 10 человек (правда, эта цифра сильно занижена по сравнению с реальной).
К концу Х1Х в. видземские ливы почти полностью растворились в окружающей их латышской среде. Собственно говоря, сведения об их исчезновении обнаруживаются уже с ХУ11 в. Курземский суперинтендант Пауль Эйнхорн в 1649 г. отмечает, что “в районе Риги на других языках, кроме латышского, не говорят” (27). В 1769 г. рижский пастор Эсенс писал о Видземе: “В настоящем понимании ливов больше нет, так как крестьяне, которые живут в тех областях, где раньше обитали ливы, так смешаны с латышами, что их скорее можно назвать латышами, нежели ливами” (28). Правда, А.В.Гупель в 1774 г. писал, что около Салацы ещё остались более или менее настоящие ливы, говорящие на своём языке в домашнем обиходе, но не в школах, усадьбах или церквях. Он отмечает, что “из-за их языка и некоторых сохранённых древних обычаев многие считают ливов колдунами” (29). Экспедиции А.И.Шегрена, работавшие в 1846 и 1852 гг., и Ф.И.Видемана 1858 г. зафиксировали, что в Видземе в районе Салацы осталось только 22 человека (в основном, пожилых людей), говорящих по-ливски (30). Правда, в свою очередь именно эти экспедиции способствовали последовавшему ливскому национально-культурному возрождению.
Курземские ливы были постепенно оттеснены куршами в район узкой прибрежной полосы вдоль Балтийского моря (или, как говорят ливы, Sūr mer – “Большого моря”) и Рижского залива (Piski mer – “Малого моря”).
Ревельский пастор Балтазар Русов в своей “Хронике Ливонии” 1577 г., описывая Курсу (Курземе, и, видимо Земгале – одну из провинций Ливонии), сообщает, что там говорят на куршском, ливском, и местами на литовском языках (31). Однако, в 1630-ых гг. курземский суперинтендант П.Эйнхорн не замечает уже этнической неоднородности местного населения. Тем не менее, ливы в Курземе были. Они проживали в рыбацких посёлках на отрезке от Овижи до Жоцене, весьма изолировано, постепенно сливались с латышами. В отличие от ливов северной и западной Видземе, они сохранили свой язык и обычаи до наших дней. На это прямо указывают топонимы Северной Курземе (за редким исключением, они прибалтийско-финские по происхождению). В 50-ых гг. Х1Х в. в северной Курземе проживало более двух тысяч ливов (согласно данным А.Шегрена - 2324, согласно ревизии 1850 г. – возможно, более точные сведения – 2180).

ХХ век принёс значительные изменения в жизнь ливов. Во время первой мировой войны им пришлось покинуть взморье: там долгое время размещались немецкие войска, затем проходили военные действия. Посёлки были сильно разрушены; после войны многие ливы не вернулись в родные места.

Однако оживление в ливской культурной жизни принесло образование 2 апреля 1923 г. “Союза ливов”, который сыграл тогда значительную роль в сохранении и развитии культуры ливов. Инициаторами и деятелями этого Союза стали сами ливы, которых в то время насчитывалось около 850 человек.
Среди них были выдающиеся люди, о жизни и творчестве которых сейчас появляются публикации (32). Прежде всего, это семья поэтов, переводчиков, замечательных знатоков ливской культуры: Янис Принцис (Старший) (1796-1868) – служивший церковным причетником в Пизе (Микельторнис), и два его сына – Янис Принцис (Младший) (1821-1904) и Петерис Принцис (1831-1889) (33). В 1945 г. в Митаве (Елгаве) вышла их книга “Священные песни и молитвы моряков” (второй в латышской литературе сборник профессиональной поэзии), а в 1863 г. в Лондоне – перевод евангелия от Матфея на западноливский диалект. Это была первая печатная книга на ливском языке. Янис Принцис Старший собрал материалы для первого латышско-ливского словаря. Многие его статьи публиковались в “Петербургас Авизес” – газете, выходившей в Петербурге на латышском языке. Семья Принцисов стала одним из важнейших источников информации о ливском языке и культуре для академика А.И.Шегрена во время его экспедиции в Северную Курземе в 1852 г.
Ник Палманис (1823-1903) – школьный учитель в Колке и Кошраге, фактический инициатор создания в будущем “Союза ливов”.
Карлис Сталте (1870-1947) – учитель, церковный причетник, органист, поэт и публицист. В 1933-1939 гг. он был редактором ливской ежемесячной газеты “Ливли”.
Петерис Дамбергс (1909-1987) – учитель, поэт, переводчик, редактор газеты “Ливли” в 1931-1933 гг. Он был одним из лучших знатоков и исследователей ливской культуры и языка, составил несколько хрестоматий и словарей по ливскому языку. Особенно значима его “Книга для чтения на родном языке в школе и дома” (Jemakīel lugdobrāntoz skūol ja kuod pierast), вышедшая в 1935 г. в Хельсинки. Правда, с ней вышел казус: вскоре после выхода она была запрещена для использования в морской школе на побережье, и запрет действовал вплоть до 1939 г., когда её дополнили текстом гимна Латвии. Сам составитель вот как объяснял причину такого странного на первый взгляд обстоятельства. “Там был такой разговор, сын спрашивает отца: “Что такое родина, что такое отчизна?” – “Отчизна – все наши дома. У меня маленький дом, но я люблю его больше, чем все другие на свете. Отчизну никогда нельзя забывать”. И тогда мальчик спрашивает: “А где же эта отчизна?” Отец отвечает: “Это всё, что ты видишь. Вот, я поднимусь повыше на лестницу, и увижу ещё дальше”. “И там – отчизна?” “Да, там тоже. Отчизна – она и за лесом, и ещё дальше”. Так вот, это было нехорошо, что я как будто бы хотел присвоить себе всю Латвию. Я как бы говорил, что моя отчизна – не только моё побережье, но и дальше, за лесом. Не знаю, это ли было серьёзной причиной. Заключение было таково: книга не разрешается для использования в школах Латвии, из-за характера, полностью противоположного жизни и идеям Латвии” (34).
Следовало бы назвать ещё многих замечательных людей, связанных с первым ливским возрождением. Это единственный в 1920-30-ые гг. на побережье учитель ливского языка Мартыньш Лепсте. Крупнейший собиратель и знаток ливского фольклора, эстонский учёный Оскар Лоритс. А также многиедругие люди, подвижники, нередко рыбаки – одновременно писатели и поэты: Альфон Бертхольд, Петерис и Янис Капберги.

[Хмурый]

Межнациональные отношения на ливском побережье в ХХ в. –
рассказы очевидцев.

(рассказывает Паулина Клявиня; запись интервью 16.09.1998 г.)
“В 1920-30-ые гг. на ливском берегу было больше ливов. Были и эстонцы, особенно бедные люди с Сааремаа. Хозяева их брали на лето в батраки, в пастухи, как прислугу. Некоторые оставались насовсем. В Мазирбе, Колку приходили работники строить лодки. Все они обучались ливскому языку. Многие эстонки занимались солением рыбы с использованием всяких пряных трав – у нас такого не знали. Появлялись и латыши-рыбаки, но они ливского языка не знали. Нередко ливы были богаче латышей…Иногда мимо посёлков проходили цыгане. Знали мы и шведов. По-ливски “швед” – “роч”; в Вайде были хозяйства шведов, Вецроч и Яунроч. Появлялись евреи (zīdi) – отец с сыном, торговцы. У них был самовар, они готовили чай с сахаром и угощали детей, рассказывали о своей вере. Был еврей, торговавший посудой – горшками, тарелками; он же собирал старое тряпьё. Они приходили из Сасмага (в настоящее время – г.Валдемарпилс) и из Талсы. Иногда мы, дети, подглядывали за евреями, как они молятся, но родители нам запрещали это делать. Был ещё еврей, торгующий иголками, красками, мылом. В качестве платы за ночлег он обязательно оставлял иголку или платок. Были и нищие – торговали всякими мелкими вещами. Вообще о евреях было представление как о ремесленниках.
Русских в наших краях до 1940 г. никогда не было. Когда они появились – о них сложилось впечатление как о потребителях, они вечно что-то просили бесплатно. Например, надо им лошадь подковать, или ещё что – всё для них делали. Приходилось отдавать всё, что им понравится. В нашем доме поселился полковник с женой, и её очень понравился мой новый красивый чемдан. Мне так не хотелось его отдавать, но пришлось…Русских боялись и уважали. В то время многих людей из Колки, Мазирбе увозили в Сибирь. Во время первой и второй мировых войн нас всех выселяли.с берега. Наша семья уезжала в 1914-1918 и 1944-1946 гг. Жили мы в Дундаге. Потом я запросила нашу землю назад, и в 1946 г. получила 10 га. Но за неё надо было платить такие огромные налоги, а я была одна, без мужа. Не выдержала и в 1949 г. уехала в Ригу…”


(рассказывает Валда Шувцане; интервью 5.10.1998).
“В 1920-30-ые гг. в ливских посёлках латышей не было. Латыши начали появляться в Дундаге после 1869 г. Это было связано с тем, что барон Остенсакен перешёл на денежные расчёты с крестьянами, и некоторые ливы воспротивились. Тогда он выгнал некоторые семьи, на их место поселились латыши. Но сёла Лиелирбе, Мазирбе и Пизе (Микельторни) находились под властью барона из Попе, и у нас такого процесса не происходило. Наши посёлки оставались чисто ливскими. “Летонизация” у нас началась после второй мировой войны.
В моём посёлке (Лиелирбе) в каждом доме жило по нескольку семей. В одной большой комнате в каждом углу по семье. Жили очень дружно. Сегодня – совсем не так живут. Курземцы вообще очень основательные люди, работали очень основательно. Курземцы ещё целеустремлённые, упрямые, строптивые.
Русских в наших посёлках не было.Только один наш лесник женился на русской дворянке, я слышала, как она говорила по-русски. Были эстонцы и эстонки, переселившиеся с Сааремаа (Самсалы). Сначала они нанимались работать пастухами, работниками; многие оставались насовсем”.

В 1920-30-ые гг. к ливской культуре проявился интерес со стороны учёных и культурной общественности Эстонии, Финляндии и Венгрии. В 1939 г. при поддержке этих государств в Мазирбе был построен “Ливский культурной дом”. Появились первые периодические издания (газета “Ливли”, календари).
Однако вскоре вся эта деятельность была надолго остановлена. В 1940 г. был закрыт “Союз ливов”. В июне 1941 г. и в марте 1949 г. в Латвии советской властью были организованы массовые депортации, в 1940-50-ые гг. проводились систематические аресты и ссылки. В 1940-ые гг. на побережье ливов был введён режим западной пограничной зоны СССР. Вскоре здесь были размещены ракетные воинские части. В результате коллективизации рыболовецкого и сельского хозяйств эти традиционные для ливов занятия были сконцентрированы в крупных центрах – Вентспилсе, Колке и Рое. Опустевали, вымирали небольшие посёлки – Яунциемс, Лиелирбе, Лужня. Практически исчезли хрупкое приусадебное сельское хозяйство (ведение которого столь сложно на неплодородных песчаных почвах), ремесленничество. Исчезла компактность проживания ливов, сильно увеличилась доля смешанных браков, ливский язык начал стремительно исчезать из употребления.
Таким образом, в истории ливского побережья в 1940-1970-ых гг. прослеживаются две тенденции: создание вокруг него запретных зон, “закрытие” для всякого проникновения извне, и размывание посёлков внутри.
Свой вклад в уничтожение ливского народа внесла и советская власть Латвийской ССР. Начиная с рубежа 1950-60-ых гг. ливов перестали признавать как особый народ; в графе “национальность” паспортов и других документов с тех пор не разрешалось писать “лив”. Если в конце Х1Х в. насчитывалось 2300 ливов, в 1935 г. – 844 (официально зарегистрированных), в 1943 г. их число уменьшилось до 455, в 1955 г. – до 185, в 1970 – до 48 (35).

[Хмурый]

Ливы сегодня

Ливское национально-культурное возрождение добилось официального признания только в конце 1980-ых гг. 26 ноября 1988 г. была восстановлена организация “Союз ливов” (лив. “Līvod Īt”, лтш.“Līvu/Lībiešu savienība”). До 1994 г. его старостой работала историк Иева Нейланде (родом из Пизе, из семьи знаменитых Принцисов). Её мама Эмма Эренштрейте была одной из идейных вдохновительниц ливского возрождения. В настоящее время председателем Союза является Алдис Эрманбрикс. Первыми участниками Союза стали нынешний директор национального парка “Берег ливов” экономист Эдгар Силис, заместительница старосты Союза И.Эренштрейте, секретарь С.Эрнштрейте, руководители популярного в Латвии фольклорно-этнографического ансамбля “Скандиниеки” Дайнис и Хелми Сталты, инженер Илмарс Гейге. Активные деятели Союза – поэты Улдис Крастс и Харийс Скуйя, этнограф Ириса Приедите, художники Байба Дамберга и Андрей Шульц, музыкант Дзинтарс Клявиньш, фольклорист Мара Зирните, языковеды Тыну Карма, Марта Рудзите, Зоя Силе, Керсти Бойко.
Одной из важных проблем, решением которой занялся “Союз ливов”, была консультация людей, имеющих частично ливское происхождение и желающих найти свои семейные корни. Немало восстановлением истории семей и родов занималась Валда Шувцане. К настоящему времени работники “Союза ливов” нашли практически всех людей с ливским происхождением, восстановили их семейную историю. Вопрос “ливскости” довольно широко освешается в латвийской прессе, иногда можно встретить такие подзаголовки газетных статей: “В каждом из латышей есть нечто ливское” и т.п. Это заявление не кажется столь смешным, если учесть, что ещё в начале ХХ в. у ливов по сравнению с другими народами Латвии были очень большие семьи, высокая рождаемость.
Некоторый рост числа людей, признающих себя ливами, наблюдался с конца 1970-ых гг. В переписи населения Латвии 1979 г. их было зарегистрировано 107, в 1989 г. – 135 (36). По данным Департамента миграций и гражданства в январе 1995 г. зафиксировано 204 лива. Вплоть до настоящего времени они живут рассеянно, очень многие – в смешанных браках. Относительно многочисленные группы ливов живут в Риге (41 человек), Вентспилсе (47 человек), в районе Колки (50 человек). В будущем формально зафиксированное числ ливов может возрасти (есть люди, которые пока из-за юридических сложностей не могут зафиксировать свою принадлежность к этому народу). Однако среди них очень много пожилых людей, смертность пока ещё выше рождаемости. Поэтому на февраль 1996 г. в Латвии было зафиксировано 199 ливов, на январь 1998 г. – 188. Большинство не знает ливского языка, хотя некоторые и учат его уже будучи взрослыми. На сегодняшний день осталось менее десяти человек (по моим подсчётам, всего шесть), говорящих по-ливски с детства. Это те, кто унаследовал язык от родителей в семье. Это проживащие в Риге Паулина Клявиня (1918 г. рождения), Валда Шувцане (1923 г.) и Элфрида Жагаре, Эдгарс Рефенбергс и Эрне Ванага из Вентспилса, Викторс Бертхолдс из Лиепаи. Все они – большие энтузиасты, люди творческие и активные. О них, и главным образом о старейшей среди них Паулине Клявине, лучшем знатоке ливского языка, организовавшей в своём доме “Озолниеки” на побережье (в посёлке Вайда) небольшой музей, в 1995 г. финскими кинематографистами был снят видеофильм “Народ из десяти человек” (сценарий и комментарии Ханну Хитинен, оператор Кари Ахола).
Однако это – официальная статистика. Безусловно, существуют и “неофициальные” ливы – те, которые ещё не сумел документально доказать своё происхождение, или не стремится это делать. Можно предположить, что в настоящее время этих людей насчитывается от 300 (столько насчитал “Союз ливов”) до 1000. У ливов дольше чем у латышей сохранялись большие семьи, до 20 человек. В семье бывало по 6-8 детей. Поэтому в настоящее время людей, имеющих хотя бы частично ливское происхождение во 2-3 поколениях должно быть (по мнению Э. Силиса) не менее 1000 человек. Судьбы таких “неофициальных” ливов складывались очень по-разному. Вот свидетельство Ояра Фрейберга, работающего в настоящее время в “Союзе ливов”: “В 1946 г., в шестнадцать лет меня насильно превратили из лива в латыша; об этом свидетельствует запись в документах… Не случалось мне и учиться или работать с ливами, хотя – кто знает. Может быть кто-нибудь из тех, с кем пересекались мои дороги, и был таким же латышом, как я или мой брат. К сожалению, я этого не знаю… И я тоже лишний раз не гордился своим происхождением” (37). На июль 1998 г. в Латвии зарегистрировано 189 ливов. Решение о восстановлении фиксации этой национальности в паспорте было принято парламентом Латвии (Саймом) 23 мая 1996 г. К настоящему времени в деле их национально-культурного возрождения сделано чрезвычайно много.
Важным в деле культурной активизации ливов оказалось возникновение в 1970-ых гг. этнографических ансамблей. Их даже можно назвать первыми организованными объединениями, внутри которых началась широкая культурно-общественная деятельность ливов. В 1972 г. в Риге появился ансамбль “Ливлист” (“Ливы”). Первая руководительница Дзидра Клявиня и участники – представители немногочисленного ливского народа, живущие в настоящее время в Риге и её окрестностях, задались целью воскресить певческие традиции ливов. Собранный и освоенный ими материал огромен. В настоящее время ансамблем руководит дирижёр и композитор Ария Мауриня. В Вентспилсе в 1977 г. ливка из Сикрага Хильда Грива создала ансамбль “Кандла” (“Кокле”).
Ансамбль “Ливлист” стал первым звеном, объединившим многих активистов ливского движения. В нём встретились Хелми и Дайнис Сталты – будущие руководители известной в Латвии фольклорно-этнографической группы “Скандиниеки”, образовавшейся в 1976 г. Им принадлежат немалые заслуги в освоении и популяризации музыкальных и фольклорных традиций латышей и ливов. В их репертуаре есть песни на ливском языке. Вот что рассказала мне Х. Сталте (по образованию – дирижёр хора): “В 1976 г. мы с мужем создали Фольклорную дружину – Духовный Фронт. Мы живём этим всем. Ездим в экспедиции, собираем ценный материал, и сразу же стараемся “вернуть” его обратно – познакомить с ним наших слдушателей и зрителей. Собираем и изучаем фольклор, обряды, танцы. Наше главное стремление – способствовать возрождению интереса к нашему богатому фольклорному наследию на местах. В 1977 г. у нас состоялось перве выступление в Риге. Хотя коммунистическая власть против нас ополчилась, но мы всё же создали при доме культуры “Октябрь” фольклорный клуб. Сначала нас было 14-15 человек, потом – 20-30, доходило до 40. Участники часто менялись. Мы никого не держали – желали им, чтобы они создавали свои коллективы. Главное только – чтобы они честно относились к культурному наследию. Сейчас нас около 20 человек. Это вся наша семья – мы с Дайнисом, дети Райго, Юлги и Давис; Зоя Клюева, Валда Витола.
Знаете, как нас можно охарактеризовать? Один наш знакомый эстонский пастор говорил по-русски с большим акцентом и гордостью: “Мой жена есть публичный женщина. Мой дом есть публичный дом”. Вот – это о нас! Наша близость и духовное единство удесятеряет силу. Мы с Дайнисом оба происходим из таких родов, где искони пели, музицировали. Дайнис – из видземских ливов, его семья жила в Мазсалаце. У него в свидетельстве о рождении от 1939 г. было написано “лив”. Это чрезвычайно редко. Но то, что исчез язык, ещё не означает, что исчез и народ. Ливы всегда были очень неподдатливы к ассимиляции и к рабству. И у наших детей нет выбора, какую национальность выбрать – оба родителя ливы!”
В этой плодотворной среде энергичных людей выросли многие музыканты и вокалисты, теперь уже работающие самостоятельно. Среди многих это руководительница ансамбля “Ильги” Илга Рейзниеце, творчество которой (соединяющее традиционную латышскую музыку с роком) следует оценить очень высоко.

1998 год стал особо богатым на культурные события, связанные с ливским историческим наследием. Это стал первый год на пути к основному празднованию 800-летия основания Риги в 2001 году. Девиз уходящего года – “Древняя Рига”. Год был посвящён истории народов, проживавших на территории Риги до появления немцев. Крупнейшим из них были ливы: в 1198 г. автор “Хроники Ливонии” Генрих впервые упоминает ливов, обитавших в устье Даугавы. На конференциях, семинарах, чтениях собирались и дискутировали археологи, историки, этнологи, антропологи, языковеды, музыковеды, искусствоведы, художники, поэты, публицисты – все, кто неравнодушен к прошлому, настоящему и будущему ливов.

Август – месяц, особенно богатый на ливские культурные события. В августе 1939 г. в Мазирбе при финансовой поддержке Эстонии, Финляндии, Венгрии открылся Ливский дом. В честь того события уже в наши дни был учреждён Праздник ливов. Его отмечают с 1990 г. в первую субботу и воскресенье августа. С 1992 г. в это время при школе-интернате в Мазирбе организуют летний детский лагерь, куда съезжаются около 30-40 подростков. Директор “Берега ливов” Эдгарс Силис относится к этому мероприятию весьма серьёзно. В приветственных речах на открытии праздника он, обращаясь к детям и молодёжи, говорит: “Вы – наша надежда на будущий век”. В 1995 г. здесь гостил знаменитый хор мальчиков Рижского Домского собора. Дирижёр хора Янис Эренштрейтс – он родом с ливского берега и считает себя “олатышенным ливом”, - принимает активное участие в ливской культурной жизни. Руководительницей первых двух лагерей 1992 и 1993 гг. была Хелми Сталте. Она много усилий отдавала организации совместных игр, танцев, проведению фольклорных обрядов и пению. В последствии лагерь вела Майя Валце; она большее внимание уделила лекционным и семинарским занятиям, изучению ливского наследия. Каждый летний лагерь имеет свой визуальный символ и девиз. Например, в 1995 г. эмблемой стала двойная четырёхугольная звезда, “гимном” – стихотворение Карлиса Сталте “Piški ted” (“Маленькая звезда”). Девиз звучал примерно так: “Лив, ты – маленькая звезда, тебе нужно светить, иначе нельзя!”
Праздник ливов начинается в субботу утром с богослужения в лютеранской церкви Мазирбе. Теперь здесь звучат проповеди на ливском языке. После официальной части начинаются творческие мастерские: дети обучаются ливским песням, танцам, музыке, знакомятся с традиционными играми, обычаями, пробуют народные кушания. Ближе к вечеру начинается праздничный концерт, в котором участвуют как многочисленные гости побережья (ансамбли “Ливлист”, “Скандиниеки”, “Кандла”, “Вим”), так и местные жители (духовой оркестр из Колки). Важной традицией стала вечерняя прогулка к морю – “кладбищу кораблей”, как его нередко называют ливы. Когда солнце садится за море, на берегу собираются все участники празднества. Они приносят с собой венки, сплетённые из цветов и трав, и опускают их в воду в память о людях, оставшихся навечно в морской пучине (“в материнском лоне моря”). Морские красота и величие для жителей побережья всегда соседствуют (почти неразделимы) со священным трепетом, чувством опасности и печалью о погибших.
Последние суббота и воскресенье лета – время, когда цветёт вереск нежно-сиреневыми мохнатыми цветами, возвещая о конце тёплых дней и о приходе осени, - стало традиционным для проведения ливских дней в “Видземской Швейцарии” – местах обитания гауйских ливов. В Турайдском музее-резервате это событие 29-30 августа 1998 г. было отмечено проведением научной конференции – “Гауйские ливы в культурной истории Латвии – проблемы заселённости”. Термин “заселённость” (apdzīvotība) рассматривался в трёх составных частях: население, обжитые места и вся окружающая среда. В отношении бассейна Гауи ливы – часть исторического прошлого. От них остались предметы, могильники и места поселений, обнаруживаемые в ходе археологических раскопок, немногочисленные сведения хроник и названия мест – гидронимы и топонимы, часто параллельно финно-угорские и балтские по происхождению.

Турайда (Торейда) – по-ливски означающее “Божий сад”, была важнейшим укреплением гауйских ливов. Немцы, подчинив его, сочли себя владельцами всех гауйских ливов. Очевидно, Турайда была центром местного предгосударственного образования. В настоящее время здесь восстановлены и открыты для осмотра “гора Карлиса” - укрепление древних ливов, “Церковная гора” – кладбище крещёных ливов, Турайдское городище с ливским культурным слоем, “гора Дайн” - поселение ливов. В музее в августе 1998 г. прошло несколько выставок, посвящённых ливам: “Заселённость в древней Ливонии”, “Древняя Ливония”, “Агрессия крестоносцев и подчинение ливских земель в начале 13. в.”.

В сентябре 1998 г. в Риге на Доме журналистов (Доме Рейтерна) были вывешены сине-бело-зелёные ливские флаги – знакомые не для всякого жителя Латвии. 11-12 сентября здесь прошли Ливские культурные дни. В их рамках состоялось несколько событий. Были открыты фотовыставки – “Ливский берег” автора Дайниса Карклувалка, коллективная “Здесь мой дом”. Прошли персональная выставка графика Байбы Дамберги - “Третье семя”, и выставка профессионального живописного искусства ливов Х1Х-ХХ вв. 11 сентября были проведены научные чтения “Ливы и Рига”, на которых выступили археолог Андрис Цауне, антрополог Раиса Денисова, этнограф Саулведис Цимерманис, экономист Эдгарс Силис, языковеды Керсти Бойко и Зоя Силе, культурологи Иева Нейланд и Рената Блумберга – ведущие специалисты в области истории и культуры ливов. 12 сентября состоялась презентация первого сборника стихотворений ливских поэтов “Я хитрее тебя, треска!” и концерт ансамблей “Ливлист” и “Вим”.

LĪVOD RĀNDA - БЕРЕГ ЛИВОВ

Ливский берег – это узкая полоса земли, тянущаяся вдоль Рижского залива и открытого моря, от Гипки до Овиши. Частично он совпадает со Слитерским заповедником – резерватом. От остальной территории Курземе берег отделён Синими горами, задерживающими основное количество морской влаги. Синие горы, отделяющие побережье, - один из этнокультурных символов для местных жителей, и одновременно граница обитаний ливов и латышей. Уйти с побережья, пересечь горы (but pāri kalnam prom) äля ливов означало перейти в другой мир.
12 тыс лет тому назад здесь было ледниковое озеро, позднее - море. Синие горы некогда были прибрежной полосой. Переправляясь через них, ясно видишь резкую грань между двумя ландшафтами. Два крутых спуска вниз – и теперь мы едем по бывшему морскому дну. Получается, что местные ливы – обитатели бывших морских глубин. В ходе истории море постепенно отступало. Это видно по развалинам старого бака, который сейчас на берегу в Колке; новый расположен в море, в 6 км от берега.
Дорога на побережье немного огибает высокую священную сосну. Говорят, чтобы её сохранили, во время прокладки дороги одна женщина забралась на это дерево и сидела там, пока дорогу не отклонили чуть в сторону.
Первые письменные сведения о проживающих здесь ливах относятся к Х1У в. Тут сложился и развился культурно-хозяйственный тип той части ливского народа, которая дожила до нашего времени. Известно, что в ХУ11 в. в Сикраге существовал порт, склады, церковь, усадьба пастора. Здесь строили парусные суда, выходили в море на лов рыбы. Сначала в Гипке, позднее в Мазирбе работала морская школа. Ещё в первой половине ХХ в., до второй мировой войны здесь существовало 16 рыболовецких посёлков, велась активная жизнь. По свидетельству очевидцев, здесь была довольно однородная ливская среда; до 1920-30-ых гг. ливы предпочитали браки внутри своего народа.
Сейчас, после всех трагических для ливов событий, произошедших в ходе войны и советского хозяйствования, Ливский берег малозаселён. Некоторые посёлки практически исчезли. Из 189 ливов Латвии здесь живут всего 50. Но не исчезла удивительная природа. Весь пейзаж здесь образован обросшими дюнами – бывшими морскими волнами. Гребень дюны называется kangars, низина – viga. Очевидно, эти слова пришли в латышский язык из ливского. Море, белые песчаные дюны, сосновые леса, необычайное множество можжевельников (среди которых есть и весьма редкие – “блюдообразные”). Как заметила Гундега Блумберг – редактор ливской культурной газеты “Ливли” и активный деятель ливского национально-культурного возрождения, нигде в северной Европе не увидишь такого множества птичьих стай, как летом на Колкском роге. Кроме того, мыс Колка – единственное в Латвии место, где на берегу моря можно увидеть и восход, и заход солнца. Колка – место, где Рижский залив соединяется с Большим морем. Ветра там почти всегда дуют с моря (с запада), и видно, как волны, двигаясь с востока и запада, крестообразно ударяют друг о друга, налетая на песчаный мыс, который продолжается под водой ещё около 3 километров.
Большим достижением ливского движения было создание там национально-культурного парка “Берег ливов” (лив. “Līvod Rānda”, ėтш. “Libiešu krasts”). Żто стало второй официальной организацией ливов Латвии. В сентябре 1998 г. я побывала там в гостях у директора “Берега ливов” Эдгара Силиса и его жены, Зои Силе, преподавательницы ливского языка и знатока традиционного костюма. Они мне рассказали о возникновении и современном положении этой организации.
4 февраля 1991 г. Совет Министров Латвийской Республики образовал “Особо охраняемую государством культурно-историческую территорию Берег Ливов”. Эта территория (около 28 тыс. га земли) – первоначально созданная при Совете народных депутатов Талсинского района – с 1995 г. находится в подчинении Министерства охраны среды и регионального развития Латвийской Республики, финансируется в рамках бюджета правительством. (38).
Земли “Берега ливов” административно входят в два района – Вентспилсский и Талсинский, и состоят из пяти округов – Роя, Колка, Дундага, Анце и Таргале. Последние сохранившиеся ливские посёлки – Мелнсилс (Mustānum), Колка (Kūolka), Вайда (Va´id), Саунагс (Sänag), Питрагс (Pitrõg), Кошрагс (Kuoš rõg), Мазирбе (Irē, Irai, Piški Īra), Сикрагс (Šīk rõg), Яунциемс (Ūžkilā), Лиелирбе (Īra), Микельторнис (бывший Пизе - Pizā), Лужня (Lūž). Здесь проживают около 1600 человек; однако многие, хотя формально прописаны тут, но фактически живут в Риге.
Уникальность “Берега ливов” заключается, во-первых, в том, что здесь находятся и природные, и культурно-исторические ценности, а во-вторых – в особой концепции его организации. По словам директора “Берега ливов” Эдгара Силиса, в мире существует около двух тысяч такого рода парков. В них охрана природной и культурно-исторической среды сочетается с продолжением обитания. При этом в жизнь претворяется новая концепция защиты и охраны среды – путём развития, а не консервирования. Частично функции Национального парка дублируются с функциями местного самоуправления.

Главная задача “Берега ливов” - сохранение особенностей ливского образа жизни, языка, культуры, среды, а также способствование объединению ливов (39). Безусловно, существует и стремление создать на побережье такие условия, чтобы люди туда возвращались на постоянное жительство. Первоначально “Берег ливов”, будучи природоохранной зоной побережья, организовывал и финансово поддерживал восстановление хозяйственной деятельности, в особенности большое внимание уделялось развитию рыболовства и древообработки.
Однако в последнее время произошла некоторая переориентация: большую часть средств и усилий администрация направляет на культурное развитие. Восстановлены начальные школы в Мазирбе и Мелнсиле. Организованы кружки по изучению ливского языка на Колке, в Мазирбе, Вентспилсе (в этом большая заслуга преподавательницы языка и исследовательницы народного костюма, человека трудолюбивого и увлечённого Зои Силе). Изучение ливского языка и обучение ему – одна из приоритетных сфер деятельности “Берега ливов”. Организуются и финансируются археологические и этнографические исследования на побережье. Чрезвычайно плодотворными представляются возобновлённые после исследований 1930-ых гг. в 1993 г. раскопки в Анце, Пурциемсе и Гипке (40). Постоянно ведутся работы этнографов и краеведов – С.Цимерманиса, И.Приедите, Р.Блумберг. Начата работа по составлению атласа местных гидронимов и топонимов. Проводятся научные конференции и семинары – в том числе международные, привлекающие внимание многих финноугроведов. В Мазирбе устраиваются детские летние лагеря, в которых в лёгкой и непринуждённой форме проходит обучение традициям и языку. В первое воскресенье августа в Мазирбе проходит ежегодный Праздник ливов.
“Ливский берег” имеет несколько регулярных изданий. С 1992 г. на латышском языке выходит ежемесячная газета “Ливли”, редактором которой является Гундега Блумберг. Она же является составителем и редактором выходящего с 1994 года “Календаря ливов”, в котором публикуются ценные этнографические и культурологические материалы, образцы современной поэзии и прозы, связанные с Северной Курземе. Календарь прекрасно иллюстрируется замечательным художником-графиком и поэтессой ливского происхождения Байбой Дамберг.

Важно отметить, что очень активно в деле ливского возрождения участвует молодёжь. В 1994 г. в Риге при Информационном бюро северных стран начал работать Центр ливской культуры. Его образовала небольшая мобильная группа культурных работников. Одним из инициаторов и первым руководителем стал молодой талантливый лингвист, поэт, переводчик и график, выпускник Тартуского университета Валт Эрнштрейт. С 1997 г. Центром руководит журналист Гундега Блумберг. В конце 1994 г. при Центре возник ливский молодёжный ансамбль “Виим” (“Дождь”). В октябре 1994 г. начал выходить информационный бюллетень на ливском языке “Ыва” (“Поток”). Первым крупным проектом Центра была выставка ливского художественного искусства в 1994 г., которая экспонировалась в Мазирбе, Вентспилсе и Таллинне. В настоящее время Центр ливского искусства принимает участие в большинстве культурных событий.

[Хмурый]

ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ СИМВОЛЫ

Этноним

Первый и важнейший этнокультурный символ народа его этноним. При этом самоназвание, или эндоэтноним, нередко отличается от экзоэтнонима – имени, данного народу его соседями. Известно, например, что современное самоназвание эстонцев – eesti – стало таковым относительно недавно. Древние же эстонцы называли себя maarahvas – “люди земли”; сейчас это воспринимается как поэтизм.
Что же такое “ливы” - экзоэтноним или эндоэтноним? На этот вопрос ответить непросто. Этот этноним встречается впервые в хронике Нестора (Х1 в.) как “либь”, “любь”. Liven – так называли этот народ немецкие христианские миссионеры, а их землю обозначили как Livland, “землю ливов”. Называли ли себя так сами представители этого народа? Точно мы этого не знаем. Во всяком случае, они различали себя как “даугавцев”, “турайдцев” и т.д. Этноним “ливы” не зафиксирован среди ливского населения Северной Курземе в ХУ111-Х1Х вв. Вместо этого бытовали обозначения географические – rāndalist, “ęители морского побережья”, и профессиональные - kalamī´ed, “šыбаки”. Среди видземских ливов А.И.Шегрен в 1846 г. зафиксировал самоназвание lib raust – “ливские люди”. Только в ХХ в. появилось liv õd – “ливы”.
Liiv в эстонском языке означает “песок”. Однако совершенно другая лексема (и не связанная с балтским влиянием) – jõugõ означает “песок” в ливском языке Существует гипотеза, что в германских языках корень “лив” означает “низкое, болотистое место”.
В северной Латгале, южнее Алуксне ещё недавно небольшим островком проживала группа со сходно звучащим самоназванием - leivi. Они говорили на южноэстонском диалекте, с большой долей балтских заимствований (что приближает их язык к ливскому). Это были эстонцы, возможно, жители древней пограничной области Унгаунии, где раньше проживали совместно эстонцы, ливы и латгалы. Лейвов по-эстонски называют leivu maarahvas – “люди земли лейвов” (ср. эстонцы в Лудзе – ludzi maarahvas). Но что буквально означало “лейви” – точно не известно.
Ливы до недавнего времени не имели собственных фамилий. В средневековых документах вместо фамилий писали название поселения, откуда происходил человек. Когда в 1835 г. ливов наделяли фамилиями, они чаще всего выбирали немецкие. Поэтому наиболее “типичные” фамилии современных ливов Курземе – Фрейбергс, Рафенбергс, Эрнштрейтс, Блумбергс, Блумс. Большой популярностью пользовались форманты “берг” – “гора” (в частности, “блум –берг” - “синие горы”) и “фрей” – “свободный”.

Что скрывается за цветами ливского флага?

Путешественники, двигающиеся на дороге Дундага-Мазирбе, обычно останавливаются на обочине и поднимаются вверх на смотровую башню, расположенную на склонах холмов Синих гор, которые отделяют ливское побережье от остальной части Латвии. Человеку, посмотревшему окрест, воочию предстаёт как-будто бы расстеленный на земле флаг ливов. Синий цвет – виднеющееся вдалеке море, белый – прибрежная полоса песчаных дюн, зелёный – простирающиеся за дюнами леса.
В Х1Х в. ливский патриот Никс Полманис одевался в синевато-серый народный костюм, и подпоясывался трёхцветным (сине-бело-зелёным) тканым поясом. При этом за поясом он носил топорик как символ борьбы (41). Шляпу он также опоясывал такой же трёхполосной лентой. Известно, что венок ливской невесты украшался сзади свисающими лентами в следующем порядке: слева три синии, посередине две белые или жёлтые, справа три зелёные (42).

Автором ливского флага считается Мартыньш Галниекс. Андрей Шульц сообщает, что он был одним из самых хорошо и разносторонне образованных ливов, талантливый, отзывчивый и трудолюбивый. Он был одним из организаторов в 1920 г. рыболовецкого общества ливов “Ранда”, активно участвовал в “Союзе ливов”. М. Галниекс собирал сведения о культурных символах ливов, в частности – символике цветов, в результате чего сконструировал флаг. Его формальная структура повторяла государственный флаг Латвии: размер 1:2, полотно из 5 горизонтальных полос. Но цвета были “ливскими”: две нижние светло-зелёного, одна средняя белого и две верхние синего цветов. Это стал флаг рыболовецкого общества западной части побережья “Ранда”. Фактически его приняло и другое рыболовецкое общество восточной части побережья – “Зивс” в Мазирбе, только перевернув: синий цвет стал внизу. Автором этого “варианта” стал Дидрикис Волганскис из Кошрага. В 1923 г. разгорелся спор о том, какой же из вариантов флага более “правильный”. Большинство – жители восточной части побережья, - проголосовали за второй. Ещё в ходе спора Д.Волганскис успел сообщить идею создания ливского флага эстонцам, и те прислали в дар изготовленный в Тарту флаг описанных цветов. Правда, размеры флага были взяты по образцу эстонского – 7:11.
Современный флаг ливов скомбинирован: из варианта М. Галниекса были взяты размеры, из варианта Д.Волганскиса – последовательность цветов (42).
Во время культурного визита ливов в 1991 г. в Республику Коми они встретили там флаг, состоящий из тех же цветов. Интерпретация символики красок была таковой: синий означал реки, белый – снег, зелёный –тайгу.

Сочетание песка и воды – это также модель природной стихии Риги. Осенью 1998 г. в Национальном художественном музее прошла выставка детского рисунка, посвящённая образам города Риги. Название этой выставки было символично. Это была строчка из популярной народной песни, в которой кратко и точно описывалась суть города: “Вокруг песчаные горы, сама Рига в воде”. Рижане рассказывают, что относительно недавно так это и было. Ригу и приморские районы окружали двигающиеся дюны, перемещавшиеся примерно по 1 м в год. Иногда песком засыпало здания и целые поселения. Возможно, передвижения песка и дали почву для возникновения следующего предания о появления Колкского мыса. Некогда Чёртова мать взяла с горы Стиебру горсть песка, и хотела отнести её на остров Сааремаа (лтш.Самсала). Когда она уже была в море, вдруг пропел петух. Она испугалась, и весь песок просыпался в море. На другую ночь опять собрала целую горсть песка и хотела отнести его на Сааремаа. Когда достигла того же места – опять запел петух, и опять песок просыпался… Так продолжалось несколько ночей. Так на том месте возник Колкский мыс.
Но в настоящее время и третий компонент – дерево – активно вошло в жизнь. Между прочим, его принесли люди, с целью остановить движение песков, “облесяя” дюны, высаживая на них сосны и выносливые кустарники.

Ливы – народ рыбаков

В Гипке, Жоцене, Вайде и других местах побережья жители делили себя на “рыбаков”, или “жителей побережья” (лив. rāndalist, ėтш. jurmalnieki) – собственно говоря, ливов, - и “земледельцев”, “селян”, “пахарей” (лтш. laucinieki, arāji) – латышей. Места их обитания были очерчены: “рыбаки” жили в “приморской” или “морской части” (jūras puse), ēемледельцы – в “земельной” (zemes puse).
Вот что рассказывает П. Клявиня: “У этих рыбаков такая осанка была, совсем иная, чем у тех селян. И девушки селян часто засматривались на рыбаков. Мне рассказывали такой случай, что один парень из рыбаков Мазирбе был на одной свадьбе в Видале. Ночью те девушки говорили друг другу: ты потрогай одежду, у кого будет тонкая ткань – те рыбаки, потому что у них покупная ткань. У них были такие красивые костюмы…Парней рыбаков ценили совсем по-особенному” (43).

Море, рыбная ловля, рыба, зимняя охота на тюленей, рыболовецкие принадлежности и утварь (в частности, лив. “реч” – большая корзина-рюкзак, в которой носили на спине рыбу), лодки, уникальная коптильня для рыбы в одном из хозяйств Мазирбе, сделанная из старой лодки – всё это не просто перечень окружающих вещей и занятий. Это “алфавит” ливской культуры Северной Курземе, каждый элемент которого является одновременно местом приложения сил, источником пищи, богатства, и символом. Этнограф С. Цимерманис называет представление о ливах как рыбаках легендой середины ХУ111 в.; он подчёркивает, что ливы всегда занимались теми хозяйственными занятиями, которые были предопределены внешними обстоятельствами. Это замечание верно, но с некоторой оговоркой. Безусловно, финно-угорские народы имеют несколько разных хозяйственно-культурных типов, сложившихся в связи с местами обитания. Однако определённый народ, - будь то марийцы, чуваши, коми-зыряне или ливы, - это не просто сообщество людей. Вместе с появлением у народа этнонима возникает целый комплекс внутренних и внешних представлений, стереотипов и образов о нём. Конечно, они не могут быть и не бывают объективными и “всеохватывающими”, но выделяют какие-нибудь особенные элементы. Так, за всяким народом в этносимволическом сознании “закрепляется” преимущественная (или одна из ведущих) отраслей хозяйства. Якуты представляются как коневоды, русские – землепашцы, ливы – рыбаки.
Рыбный промысел действительно составлял основную долю хозяйства ливов побережья.
Рыба, которую промышляли жители ливского берега – салака, лосось, сёмга, камбала, бельдюга, килька, камбала, в меньшем объёме треска. Мужской и женский труд разделялся очень чётко: мужчины ходили в море, женщины занимались рыбой на берегу (вытаскивали её из сетей, солили).
Большинство ливских песен и поверий связано с рыбами и птицами. Весенний обряд “пробуждения птиц” (сопровождавшийся особой песней “чичорлинкст”) широко бытовал на побережье.
В хозяйствах были и коровы (не очень молочные), овцы, свиньи, птица. Многие разводили морковь, картофель и лук. Зерновые культуры – ячмень и рожь – бывали не у всех и не во всякий год; рыбу обменивали на зерно у земледельцев-латышей.

Ливский характер.

Самостоятельность, гордость, упорство - этими качествами часто характеризуют жителей Северной Курземе. Вот что записал корреспондент одной газеты: “но мы злы и упрямы, - предупредили нас ливы. – Вот как правильно пишет наш современник-поэт. “Упала корзинка с цветами. Так затопчу же я её ногой. Ну и что, что я красивая?... Нечего падать. –А мой дед, помнится, как-то возвращался домой на телеге. Яблоня упёрлась в ось колёса и мешала ему проехать. Но настоящий лив ведь не может признать, что он не прав! Хлещет лошадь – а яблоня не поддаётся. Тогда он сходил за пилой и покончил с этим вредным деревом, хоть все соседи смеялись” (44).
Упрямство ливов проявляется во всём. Даже попадая впросак, они не отступают. “Раньше всё было больше и лучше, даже пчёлы. –Как так?- удивляется Зоя Силе, - я же видела старые ульи, там такие же маленькие дырочки. Как большая пчела могла влететь в такую дырочку? –С большим усилием!”

Пища ливов

(рассказывает Паулина Клявиня, 16.09.1998).
“6 января - какой там праздник бывал, не знаю, готовили нечто особенное. Варили голову свиньи, отжимали жирный бульон. Его смешивали со ржаной мукой, добавляли тмин. Раскатывали тесто. Детям давали вырезать на нём фигурки – рыбки, ёлочки. Ставили в печь и пекли до коричневого цвета. Затем опять клали в бульон и варили. Когда ели – добавляли сметану. Ели это блюдо горячим, в течение 2-3 дней. Называлось оно “свидини”.
Что ели на свадьбе.
Первое блюдо – куриный бульон с рисом и домашней лапшой. Второе – жаркое из свинины, салаты, варенье из брусники, кислая капуста. Третье блюдо – буберт (из манной крупы, яиц и воды) и “клюквенный мёд” (клюквенный сок смешивали с картофельным крахмалом и остужали). Кстати, то же самое готовили на похоронах”.

(рассказывает Валда Шувцане, 5.10.1998).
“У ливов в домашней кулинарии были свои блюда, особенно рыбные. Например, знаменитые курземские скландрауши. Они очень похожи на карельские пироги. Замешивали крутое тесто из ржаной муки, воды и соли. Раскатывали в кружок, залепляли края зигзагообразно. Наполняли морковной начинкой, смешанной иногда с картофелем, творогом.
Основной ассортимент – рыба, картофель, молоко, приправляли луком, ну и ещё кое-чем. Любили сварить "пришшу" – только что принесённую из моря рыбу”.
Скландрауши – лепёшки с овощным наполнителем, действительно, можно считать одним из символов кухни ливов (которая, кстати, практически не описана в литературе). Их название происходит от латышского скланда – “жердь”, “частокол, жердяная изгородь”; говорят, что готовые лепёшки выкладывали сушиться на жерди изгородей, отсюда они получили своё название. С другой стороны, их зигзагообразно загнутые края напоминают заборы. Их готовят из крутого теста, замешанного на основе ячменной или ржаной муки. Делают круглые лепёшки, на которые накладывают второй слой теста, менее крутого, замешанного на молоке, сметане и со взбитыми яйцами. Приподымают края, и наполняют начинкой из моркови, картофеля, иногда с салом, или сладкими ягодами. Получаются открытые пирожки, похожие на ватрушки.
Вообще муки на ливском побережье часто бывало мало: её выменивали на рыбу у соседей-латышей. Рыбные блюда составляли значительную часть ежедневного пищевого рациона; они дополнялись молочными продуктами, овощами, выращенными на огородах (земля неплодородная, но капуста, морковь, картофель, лук имелись постоянно), лесными ягодами, мясом домашней птицы.

Жилища ливов отличались от латышских. До начала ХХ в. в рыбацких посёлках сохранились старые большие хозяйства. В то время как основное сельское население Латвии жило в хуторах или деревнях (у латышей – с чётко очерченными границами семейных хозяйств - лтш. sēta), ėивы селились по нескольку семей в больших домах - erbiķis. Ā одном доме проживало по 10-30 человек, иногда даже больше. Традиционно в семье было много детей. Существовали дома с одной большой жилой комнатой (sur tubā), ā которой каждой семье выделялся угол с кроватью, которая и была центром маленького домашнего мира. Иногда дом строили “на два конца”: в южной части жила семья хозяина, северную населяли нанятые работники, бобыли. Выделение отдельных комнат (обычно 2, 3 или 4) началось главным образом со второй половины Х1Х в.(45).
С. Цимерманис приводит данные, свидетельствующие о высокой смертности среди ливского населения; безусловно, свою роль в этом играли скученные условия жизни, способствующие быстрому распространению лёгочных болезней, эпидемий. Другим источником была гибель людей в море – особенно мужчин. Процент такой смертности был высок – чуть более 9% (46).

[Хмурый]

Море

Множество поверий и обычаев связано с морем. Перед выходом в море рыбаки совершали жертвоприношение около большого дерева, брали в льняном мешочке горсть земли. Им желали: “чтобы ты вернулся, как солнце возвращается”. Так что уход в море представляли как временную ночь или смерть…Особые представления были связаны с морскими сундуками, в которых моряки хранили свои личные вещи, и в которых обязательно были водка и деньги. Такие сундуки в море служили кроватями – на них спали. Нередко на ручках выковывали священные знаки (например, знак солнца).
Рассказывает Ирма Фридрихсоне. “Существует древний ливский обычай, согласно которому в море нельзя купаться, пока вдоль побережья не появятся жёлтые цветы. Это происходит в конце мая – начале июня. Белые, жёлтые и красные цветки сосны опадают, и ветер относит их в воду. Говорили, что “сосна даёт морю здоровье”, укрепляет человеческий дух, поддерживает выносливость. В это время люди собирают цветы сосны, делают с ними ножные ванны” (47).
С морем связано и знаменитое ливское предание о синей корове. В древние времена вплоть до морского побережья простирались не сосны и песчаные дюны, а лиственные деревья и сочная трава. Однажды около моря была одна старушка, как раз в то время, когда морские девушки вели пастись синих морских коров. Когда морские девушки стали зазывать их назад в море, то одна из коров не пошла, и осталась на берегу. Старушка привела её домой и поставила в свой хлев. Корова давала не очень много, но очень хорошего молока.
Предание о синей корове имеет реальную основу. Серо-синие коровы известны и не Русском Севере, и в Мордовии. Кроме того, существуют “красные коровы” – на самом деле, их окраска коричнево-шоколадная.

Ветер.

Ветер на побережье обычно дует с запада вдоль берега. В один день меня застал необычный ветер – с востока. Сопровождающая меня Зоя Силе заметила, что о таком ветре говорят: “он сдувает рыбу с тарелки вон” (puš zivis no bļoda ārā, ņо есть не только отгоняет рыбу от берега, но и сдувает ту, которая уже поймана и лежит на тарелке).
В языке ливов имеются очень точные названия ветров, совпадающие с названиями стран света - основными и промежуточными.
Чтобы не привлечь штормовой ветер, в море запрещалось свистеть. Если рыбаков застаёт в море сильный ветер – они начинали скрести ногтями мачту.

К вопросу о мифах и ритуалах у ливов

В настоящее время среди ливов Курземе распространено христианство: lutarusk (лютеранство – с ХУ11 в.), baptistõd usk (įаптистизм – с 1870-ых гг.) и pareizusk (православие – с 1980-ых гг.). Языческие верования, фрагментарно сохранившиеся до наших дней, в Х1Х-ХХ вв. именовали li`ekosk (“лишняя вера”), moņusk (“ńуеверия”), vana āiga usk (“āера старых дней”), blekusk (“вера в колоду”), tija usk (“пустая вера”), tulusk (“ветряная/ерундовая вера”).

Сведения о духовной культуре древнейших предков ливов мы черпаем из археологических исследований. Свидетельствами мифоритуальных представлений являются амулеты, украшения (зооморфные и орнитоморфные подвески), ритуальные предметы - антропоморфные фигурки или отдельные изображения головы с зауженным лбом (луноголовые), нередко с орнаментированным корпусом. Археолог И. Лозе, руководящая раскопками в районе Гипки, исследовавшая зафиксированную здесь Сарнатскую культуру, полагает, что их специально разламывали в ходе обряда: причём сначала отламывали нижнюю часть, затем голову. Интерпретация этого материала сложна. Но многие предметы, найденные в ливских поселениях, имеют явные параллели в культуре других финно-угорских народов (культ водоплавающей птицы, луноголовые антропоморфные фигурки, геометрический орнамент).

Первые письменные свидетельства о народе (или народах) Балтии – “аэстиях” – появились в раннесредневековой европейской литературе. Этникон “аэстии/эстии”, встречающийся в западноевропейской (но не скандинавской) литературе, обозначает, видимо, балтские племена. Тацит (1 в.н.э.) и Кассиодор (6.в.) этим именем называет народ, живущий в устье Вислы, Иордан (6 в.) – обитателей побережья Балтики, Эйнхард (9 в.) – соседей балтийских славян. В то же время скандинавские памятники Eistland называют земли современной Эстонии, а eistir – видимо, населяющих её прибалтийско-финские народы.
Таким образом, речь, возможно, шла о разных народах. Что же мы знаем о культуре этих аэстиев? Совсем немного. Тацит пишет о них как о народе, “носящем на себе изображение вепря как отличительный знак своего культа”, собирающем янтарь на берегу моря и поклоняющемся Праматери богов. Вепрь как культовое животное и женское божество не слишком характерны для индоевропейской мифологической и культовой модели, где осбо почитался крупный рогатый скот, были культы коня и абсолютно преобладают “мужские” божества. А может быть, балты не сохранили в “полной мере” “индоевропейскость” мифологии? Или народы, описываемые Тацитом, не были балтами?

Первый письменный документ, где относительно подробно описываются элементы духовной культуры балтийских народов – “Хроника Ливонии” Генриха Латвийского, в которой описаны события 1198-1225 гг., христианизация Прибалтики (48). Вот какие сведения сообщаются о ливах.
Жили они в деревнях, но имели также “лесные убежища”.
111,Х1,8: “Ливы, соединившись с другими язычниками из Леневардена, покинули свои деревни и ушли в лесные трущобы”.
Гауйские ливы имели короля и старейшину Каупо (это видоизменённое христианское имя Екабус).
111,У11,5: “Брат Теодорих, отправляясь в Ливонию, взял с собой одного лива по имени Каупо, бывшего как бы королём и старейшиной оивов из Торейды…Папа принял его весьма милостиво”.
Ливы имели институт жрецов или кудесников (ariolus) и совершали человеческие жертвоприношения:
1.10: Теодориха, брата цистерцианского ордена, “решили принести в жертву своим богам, потому что жатва у него была обильнее, а на их полях погибла, затопленная дождями. Собрался народ, решили узнать гаданием волю о жертвоприношении. Кладут копьё, конь ступает (через него) и волею Божьей ставит раньше ногу, почитаемую ногой жизни. Брат устами читает молитвы, руками благословляет. Кудесник говорит, что на спине коня сидит христианский Бог и направляет ногу коня, а потому нужно обтереть спину коню, чтобы сбросить Бога. Когда это было сделано, а конь опять, как и в первый раз, ступил раньше ногой жизни, брату Теодориху жизнь сохранили”.
Человеческие жертвоприношения были известны и у эстов, но не зафиксированы среди балтских народов.
Обычно ливы и эсты приносили в жертву собак и козлов – 1У,ХУ1,4.
Известно почитание священных деревьев, были священные рощи. Вот описание “бога ливов”:
111,Х,14: В деревне Сидегунде (Сигулда) “из лесной глуши пришёл ночью один лив и рассказал о своём видении. “Я видел бога ливов, который предсказал нам будущее. Образ его от груди и выше рос из дерева и сказал мне, что завтра придёт литовское войско”.
Вот какими эпитетами Генрих награждает ливов: они вероломные, лукавые, хитрые, имеющие злобу, “быстрые на кровопролитие”, “криводушный народ”, “народ непокорный и вполне преданный языческим обрядам”.
Несколько раз упоминает, как ливы “смывают принятое христианство” водой Даугавы:
11,8: “Вероломные ливы, выйдя из обыкновенных бань, стали обливаться водой в Двине, говоря: -Тут мы речной водой смываем воду крещения, а вместе и само христианство; принятую нами веру мы бросаем и отсылаем вслед уходящим саксам. Эти ушедшие (немцы) вырезали из ветви одного дерева подобие человеческой головы, а ливы сочли его за саксонского бога, и думая, что этим наводится на них наводнение и мор, наварили по обычаю мёду, пили вместе и, посоветовавшись, сняли голову с дерева, связали плот из брёвен, положили на него голову с дерева будто бы саксонского бога и вместе с верой христианской отправили за море”.

Ливская мифология сохранилась до наших дней довольно фрагментарно. Крупнейшим исследованием является труд Оскара Лууритса “Народные верования ливов” (49).
Ливская мифология родственна эстонской. В её основе лежат представления о многочисленных классах духов. Отсутствует пантеон богов, духи и божества слабо персонифицированы, редко встречаются их имена собственные.
Всякие явления имеют свою душу - jeng, “дыхание, душа живого или покойного, дух, демон”. Известны разные классы духов-божеств: jengõd (“духи, демоны”), izâd (“отцы”), jemâd (“матери”), lapst (“дети”), älkõd (заимствовано из лтш. elks –“идол, божество”). Всего насчитывают около 50 типов внутри классов.
Особое место занимает ливский Jumâl, означающий Бога в христианской традиции, и связанный с образом Диевса/Диеваса у балтов. В его основе – как и Диевса – представление “сияющем дневном небе”. Юмал в Южной Эстонии значит “небесный бог”.
Несмотря на слабую персонифицированность, духи в ливской мифологии составляют “семьи”: они рождаются, женятся, строят дома, умирают. “Семья” состоит из отца, матери, дочерей и сыновей. Отмечаются и “сестринские” отношения – например, между матерью Моря (Mie´r-jemā) и матерью Земли (Moo-jemā). Но несмотря на такой развитый “социум” духов, они крайне редко принимают форму, образы. Семьи духов маркируют природные – космологические и метереологические явления: море, землю, небо, ветер, снег, мороз, туман, песок, бурю, лес, болота, пути-дороги, реки. Известны также матери Риги, Бани, Льна, Пастухов, Кустарника, Листьев, Ягод. Эти и другие явления (светила, гром, радуга, рощи, отдельные деревья) почитались ливами как священные. Есть основания видеть немалые заимствования в латышском фольклоре из ливских мифологических представлений (это показано в последних работах Я. Курсите). Хотя, принимая в расчёт исследования различных элементов духовной культуры народов Балтии, в частности, древнеэстонской концепции души /парная схема: “жизненная душа” и отделяющаяся душа/ Тармо Кулмара, приходишь к выводу, что между древними прибалтийско-финской и балтской моделями практически нет разницы. Не исключено, что в этом значительную роль сыграл так называемый прото-европейский субстрат (выраженный в культуре Кунда, эпохи мезолита) и непрерывные контакты между балтийскими, скандинавскими, германскими и прибалтийско-финскими народами начиная с эпохи бронзы (50). До Х111 в. ливы – как и эсты – практиковали жертвоприношения животных (собак, козлов, быков) и даже человеческие. Их устраивали перед битвой, при неурожае и в честь победы. Как и у балтов, жертвоприношения сочетались с гаданиями о благополучном исходе или о принятии/непринятии жертвы. До ХХ в. сохранились жертвоприношения духам природы, урочищ, промысловые (жертва первого куска и первого глотка, перед и после рыбной ловли, сбора грибов и ягод, охоте).
Однако, если мы обращаемся к исследованию ряда конкретных культов и представлений у финно-угорских и индоевропейских народов, то мы обнаруживаем, что языковые границы не коррелируют с мифологическими. Например, в представлениях о радуге некоторое количество мотивов довольно равномерно распределены, и не обнаруживают “предпочтительной” группировки в пределах языковых групп (51).
Эстонское vikerkaar (“радуга”) связано с “многоцветием” или “громом”, ливское pit’kiz koor – “громовый лук”, латышское varaviksne – “медный вяз”. И в германских, и в прибалтийско-финских (финском, ижорском, карельском) языках радугу связывают с дождём (reinbow, sateenkaari). У ливов, славянских, германских народов, албанцев, греков, а также у эстонцев радуга – пояс небесного божества и путь. Широко распространён мотив радуги, пьющей воду из водоёма, и проглатывающей попавшихся рыб и людей (у ливов, например – рыбака с лодкой).
Важное место в ливских обрядах занимает характерная для индоевропейских мифологии и ритуала конская тема.
В рисунках Й.Броце ХУ111 в. изображена ливская невеста, едущая на лошади одна (у латышей такой обычай неизвестен). Возможно, существовала и езда на коне жениха и невесты вдвоём. От Паулины Клявини была записана такая ливская народная песня, переданная мне Зоей Силе:
“Пыхти, пыхти, дыши, дыши / Мой молодой конь./ Как не пыхтеть, как не дышать,/ Две души у меня на спине, на спине”.

Как близкое жертвоприношению действие можно отметить распространённое среди ливов украшение во время праздников (особенно на Янов день, а раньше – во время весеннего солнцестояния) усадьбы, изгородей, деревьев, лодок и людей гирляндами, венками и другими плетёными фигурами из цветов и трав – puškantomi.
Культ деревьев (возможно, и других растений), зафиксированный в “Хронике Ливонии”, фрагментарно сохранился и позднее. В ливском фольклоре, в отличие от латышского, сравнения чаще проводятся не с антропологическими, а с вегетативными элементами. Например: латыш. “мальчик-с-пальчик” (икштитис), лив. “маленький человечек, как еловая игла”.

Любопытен трансформировавшийся у ливов образ Пресвятой Девы Марии, латышской “святой Мары”, ливской Mori. В Х1Х-ХХ вв. ливы не воспринимают её имя как имя собственное. Мори (mori, mari) – это класс, семья духов-божеств, связанных с различными сферами домашнего хозяйства (как и латышская Мара). Иногда они контаминируют с “морскими людьми” – mie?r izā и т.д.
Mor(i)-jemâ – “ìать Мары”, идентичная матерям земли, леса, счастья, беды, моря;
Mor(i)-izâ – “îтец Мары”, живущий в запечье, хватающий шаловливых детей, сующихся туда;
Mori neitsõd – “äочери Мары”, “девицы”, живущие в бане, прядущие, и встречающиеся в образе червя-древоточца (родственны латышским “святым девам”);
Mori puosõd – “ñыновья Мары”, “парни, молодцы”, живущие на гумне, молотящие зерно, растапливающие печь;
Mori ro’vd – “люди Мары”.
На этом примере мы наблюдаем сюжетную (“лексическую”) близость латышской и ливской мифологий, но различие их “грамматик”.
У ливов существовали предсказатели и колдуны. Колдунов называли vo’l, vo’llo (западноливское vi’l), что имеет чёткие параллели в балтийской (vels, vellis, velnis) и славянской (волхв) традициях.
Несмотря на родственность эстонской и (в меньшей мере) финской мифологиям, и заимствования из балтийской, ливская традиция заметно отличается от обеих.

Ливы Видземе, в отличие от латышей (так ли? Проверить), видимо использовали пещеры в качестве культовых мест. Врач и краевед Ото Гун (1764-1832) в своих записках свидетельствует, что около Яунупе – речки, соединяющей Салацу со Светупе, находится одна очень большая пещера, в которой ещё и теперь нередко находят остатки от “языческих ритуалов” – хлеб и части одежды” (52).
Подобные описания, относящиеся к 1822 г., мы встречаем и в отношение пещер на берегу Светупе, недалеко от Светциемса. К более раннему времени, ХУ11-ХУ111 вв. относятся описания жертвоприношений около реки Светупе, совершаемые в день Бертулиса 24 августа; оставляли в качестве жертвы мясо, капусту, лепёшки, пояса и подвязки, деньги, шерсть (53). В 1973 г. в тех местах, на правом берегу р. Светупе работала археологическая экспедиция Ю. Уртанса. В пещере были найдены предметы, по-видимому, приносимые в жертву: всего 628 русских, немецких, лифляндских монет с Х1У по Х1Х вв., бронзовые кольца, сакты, яичная скорлупа, кости птиц и рыбы, чешуя, куски воска, пряжки и крючки от одежды, а также фрагмент голландской трубки ХУ11 в. На то, что здесь зажигали костёр, указывают обгорелые угли (54). На стенах видны процарапанные знаки, в частности два скрещённые колоса (т.н. знак юмиса?). Недалеко от пещеры существовала священная роща и отдельные священные деревья (дубы), а также другие подобные пещеры (“Святая пещера”).

Язык ливов

Ливский язык относится к прибалтийско-финской группе финно-угорской языковой семьи.Он был зафиксирован письменно довольно поздно – только в середине Х1Х в., экспедициями академика А.Й. Шегрена (1840-50-ые гг.), и Ф.И.Видемана (1880-ые гг.).
Первая письменно зафиксированная в истории ливская фраза обнаружена в “Хронике Ливонии”: maga magamas, “iacebis hic in eternum”.
В другом памятнике – акте 1300 г. – появляются ливские слова Victen – “коса” и wepa – “разукрашенное покрывало” или “женская накидка”.
Язык видземских ливов не сохранился до нашего времени и не оказал ощутимого воздействия на окружающие диалекты латышского языка (хотя, очевидно, встречаются отдельные лексемы и синтагмы).
В основе современного ливского письменного языка лежат восточные говоры курземского диалекта. На них говорили в девяти посёлках ливского побережья – Мелнсилс, Колка, Вайде, Саунагс, Питрагс, Кошрагс, Мазирбе, Сикрагс и Яунциемс. Языковеды выделяют ещё средний диалект в посёлке Лиелирбе и западный – в Пизе (Микельторнис) и Лужне.

Из ливского языка в латышский пришло немало слов, например, vajag (“нужно”), sēne (“гриб”), puķe (“цветок”), puika (“мальчик”), laiva (“лодка”), kugis (“корабль”), īkštis (“большой палец”, от ливского ükš – “один”). В свою очередь, ливский язык имеет большое число балтизмов. Наибольшее воздействие ливский язык оказал на северокурземский - вентспилский диалект латышского языка. В ливском языке и в тамниекском (вентспилсском) диалекте латышского языка нет разделения по родам, нет будущего времени. В системе числительных можно обнаружить следы семиричную систему исчислений. От одного до семи числа самостоятельны, восемь – “без двух десять”, девять – “без одного десять”.
Многие взаимовлияния обнаруживаются и в песенном фольклоре. Песня “Вей, ветерок” – один из латышских национальных символов (на её основе Райнис написал одноимённую пьесу). Но мало кто знает, что происхождение её ливское.

Ливский язык – до некоторых пор как и латышский – был языком, на котором говорили только в семьях. (Кстати, именно так существовали все финно-угорские языки в России; когда появлялась смешанная семья – этот язык исчезал). Официальным языком в Латвии был немецкий; с 1880-90-ых гг. началась активная русификация, церковь и школа переводились на русский язык.

До ХХ в. передача языка от отцов к детям было непрерывным. Последние семьи, в которых говорили по-ливски, существовали в 1930-ых гг. Парадоксально, но именно в годы Латвийской Республики, во время, когда балтийское национально-культурное возрождение обрело государственное основание, ливский язык стал исчезать особенно интенсивно. В 1920-30-ых гг. родители-ливы перестают учить детей языку. В 1940-50-ых гг. было ещё много пожилых людей, знающих и говорящих по-ливски, но не обучающих своих детей. В некоторых случаях могло быть, что дедушки и бабушки обучали внуков, а среднее поколение языка не знало.
Валда Шувцане (урожд. Блума) – родившаяся в 1923 г. и старшая дочь в семье – ещё знает ливский язык с детства, а её братья и сёстры – нет. Основная мотивация – “ненужность” языка. Родители старались “не забивать детям голову”, чтобы им потом было легче учиться в школе с латышским языком обучения.
“Ливским языком я всё время владела на таком уровне, как примерно пятнадцатилетний подросток. В детстве ливский и латышский язык у меня были на одном уровне, потому что дедушка с бабушкой говорили по-ливски. Хотя молодёжь говорила уже по-латышски, но ливский язык не исчезал. Когда я уехала из той среды в Ригу – всё, кончено! На языке (ливском) был поставлен крест. Мне нужно было учиться по-латышски… Ливский язык больше не был нужен…” (55).

Однако в 1923-1939 гг., с образованием “Союза ливов”, в некоторых школах на побережье ливский язык преподавался. Единственным учителем на пять школ был Мартыньш Лепсте. Он жил в Мазирбе, и ездил на лошади в Колку, Саунагс, Лиелирбе и Пизе – на расстояние около 60 км. Но, как свидетельствует Валда Шувцане, большинство его учеников не имело особого энтузиазма к обучению ливскому языку.

Иногда возникала такая побочная мотивация необучения ливскому языку детей как сохранение за ним статуса “тайного языка”, на котором разговаривают взрослые, и которого не понимают дети. На ливском языке можно было легко обсудить события не для детских ушей. Рассказывает Байба Дамберга, проведшая своё детство в 1960-ых гг. в Колке и Сикраге.
“С дядей Петером (учителем Петером Дамбергом) отец разговаривал по-ливски, также как с дедушкой и тётей Вилмой. Мы не знали, о чём они там разговаривают, и это само собой разумелось. Так же, как и все другие вещи в детстве…Иногда нам, детям, очень хотелось знать этот язык – может быть и для того, чтобы другие ничего не понимали. Отец, будучи в хорошем настроении, читал смешные стишки и пояснял значения одного-другого слова…Через какое-то время нам было достаточно, чтобы понять: по-латышски объясняться гораздо удобнее. И отец мог вернуться в мир своих любимых книг” (56).
В настоящее время ливский язык в изучают в университетах в Тарту, Таллинне, Хельсинки, Будапеште, Риге. Открыты курсы ливского языка на побережье в Колке, Мазирбе и Вентспилсе. Язык преподают и в детских летних лагерях в Мазирбе.

Народы возникают, исчезают и появляются вновь. Иногда их существование в истории и даже в современности кажется иллюзорным. Однако, как отметил Н.М. Карамзин, “народы не падают с неба, и не скрываются в землю как мертвецы по сказкам суеверия”. По какой причине возникает, до какой поры сохраняется какой-либо народ? Наверное, это происходит до тех пор, пока это кому-то нужно (причём носителями его культурного достояния могут быть и не непосредственные генетические потомки). Примером тому может быть опыт возрождения ливского народа.
Конечно, слишком многого уже не вернуть; практически прервалась непосредственная трансляция языка и образа жизни, обычаев ливов. Однако, наблюдая процессы, связанные с изучением, восприятием, осмыслением ливского наследия в латвийском обществе 1990-ых годов, приходишь к выводу: ливская культура не уйдёт бесследно. Хотя и на других уже основаниях, она будет жить в ХХ1 веке.
Обнадёживающе звучат слова языковеда и знатока ливского языка и духовной культуры Тыну Карма: “Всякий, кто ходит по этой земле, ответственен за неё”.

[Ингигерда]

Статья, которую предлагаю вниманию уважаемых участников форума, не научная, а публицистическая, но на мой взгляд достаточно интересна.
_______________________________
В СМИ за август 2009 года было такое сообщение: "Умер последний лив, говоривший на родном языке..."
_______________________________
Камиль Тангалычев. Грядущие ливы.

Современная цивилизация делает данностью исчезновение того или иного народа, но культура позволяет жить этому народу и дальше – среди других народов

Стало известно о смерти в Латвии последнего носителя одного из финно-угорских языков – ливского. Но означает ли это полное исчезновение ливского народа из истории?..

Исчезающие народы становятся для нас по-особому родными. И для души необходимо ощутить кровное родство на прощание – чтобы прежде всего нам оставаться людьми. Как писала Марина Цветаева, «послушайте, меня еще любите за то, что я умру…» Опасно опоздать полюбить народы и людей – на прощание. И мне кажется, для нас было бы большим духовным упущением – не узнать о народе по имени «ливы».

Меня однажды поразила древняя традиция ливов – хоронить старые лодки на специальном кладбище. Узнав об этом, я уже не сомневался: я обрел народ, о котором раньше не знал, но который родствен моей душе, дорог – трагичной поэтичностью своего бытия. Дело в том, что ливы – самый малочисленный народ на свете.

Как отчаянный крик вослед своим древним (а может, грядущим) духовным родственникам у меня написалось стихотворение «Ливы», помещенное мной в книге «Дорога в Казань»:

Ливы хоронят усопшие лодки –
На кладбище лодок несут.
Только по морю и в мире загробном
Ливы прибудут на Суд.

Ливов на свете так мало осталось –
Господь их к себе торопил.
Конец мирозданья – последний дар Божий –
Для ливов почти наступил.

Народ уходящий в крушении света
Трагедии не узнает.
Всевышний рыдает на кладбище лодок,
А лодочник песню поет.

Тайно Создатель на кладбище лодок
Хоронит поблекший завет.
И если же здесь не кончается море –
Как может закончиться свет?..

Ливы хоронят последние лодки –
На кладбище тихо несут.
По небесам – на земле, как на лодке, –
Отправились ливы на Суд.

И я стал помнить о ливах – как о народе, ставшем трагической метафорой, как о символе. Этот народ стал народом-поэтом, народом-поэзией. О ливах я вспомнил и в своем выступлении на пленарном заседании Форума молодых писателей России в октябре 2002 года: «Подлинной литературе на нашей земле жизненно необходимо знать: о чем тревожно светит луна над Дагестаном; о чем плачет камень, о который споткнулся калмыцкий скакун; как красноречиво молчит былинка о русском одиночестве на белом свете; счастливыми слезами какого языческого бога является ручей в древнем краю вепсов; что поют о бунтующем море последние ливы на кладбище лодок, когда о судьбе самих исчезающих ливов плачет Господь? И не против Бога ли бунтует море – за то, он не уберег его ливов?..»

Не упустил ливов из провидческого поля зрения и поэт «этносферы» планеты Земля Лев Гумилев: «Ливы – финно-угорское племя, жившее на берегах Рижского залива и Чудского озера; частью истреблено ливонскими рыцарями в 13 веке, частью слилось с латышами…» Гумилев знал о том, что у народа с поэтическим прошлым не может не быть великого будущего, если даже оно воплотится в поэме, вписанной в сердца совсем других народов…

В 1993 году ливы были в Саранске на Третьем Международном финно-угорском фольклорном фестивале, проникновенно пели свои песни, показывали свои танцы. В мордовском селе ливы тогда показали и один из самых сакральных своих танцев, в котором хранилось национальное таинство взаимоотношений юноши и девушки, любящих друг друга. Этот танец ливы танцуют только в своем селе и показывают его только соплеменникам. Но, судя по всему, в мордовском селе ливы почувствовали себя как дома, потому что и мордва показали им свои самые сокровенные танцы. И добрые национальные тайны тогда породнились под июньским солнцем, укрепились, будто подставили друг другу плечо, стали опорой друг друга в духовном сохранении народов.

Для того, чтобы не исчезнуть, не потеряться в мире, важно находить на земле тех, с кем можно без стеснения поделиться сокровенными духовными ценностями, кому можно довериться в тяжелом, но радостном пути духовного самосохранения. И кому, более выносливому в истории, можно доверить самые дорогие национальные сокровища духа, чтобы тот пронес их через будущие столетия, когда самому тебе история уже не отмерила сил для долгой дороги.

А ливы отныне самый близкий народ каждому из существующих на планете Земля народов. Потому все мы, каким бы большим или маленьким народам ни принадлежали, должны дорожить ливами – как общечеловеческим сокровищем, как даром Божьим, как проникновенной песней.

Я не слышал песен ливов тогда, но сейчас, из прошлого, до моего сердца доносится пение ливов, и мне слышится не надрыв, не отчаяние и плач, а бесконечная, как океан, любовь к каждому мгновению жизни. Хотя уже тогда «чистокровных» ливов на Земном шаре оставалось всего лишь 12 человек. Во всяком случае, когда президент особо охраняемой государством историко-культурной территории «Берег ливов» Эдгар Силис начал собирать свой исчезающий народ, он насчитал всего двенадцать ливов, владеющих ливским языком! В 1995 году их осталось лишь десять человек, а в 2001 году на родном языке могли говорить только шесть ливов. Хотя ливами себя признавали больше людей.

Народ всегда собирается только возле поистине народного человека, от которого больших свершений требует сама эпоха! Иногда необходимым бывает собирание народа. И сегодня на «Берегу ливов» уже больше людей, вспомнивших родство свое, чем десять лет назад…

Восхищает мужество этих практически нескольких человек – оставаться ливами, сохранять себя народом до последнего человека. «Лив, ты – маленькая звезда, тебе нужно светить, иначе нельзя!» – так поют ливские дети в летнем лагере на берегу моря. Когда есть звездное небо не только над головой, но и в сердце, исчезнуть из мировой культуры невозможно. Потому что и остаться в мировой культуре возможно – лишь придя в нее одновременно и от земли, и от неба.

Сегодня этот крохотный, почти исчезнувший народ обрел общечеловеческое значение – рождая в сердце особенную любовь к себе, ливы увеличивают «количество» любви на свете, улучшают тем самым все человечество. Рождая любовь, как и поэзию, и целый народ, и отдельный человек непременно обретают общечеловеческое значение.

Вот почему нам необходимо знать о ливах. И вот почему несколько лет назад я считал необходимым рассказать в печати о лесной деревушке Арга в Ельниковском районе Мордовии, где без электричества и радио доживали свой век две старые женщины. Доживали – жалуясь порой только на то, что у них прохудились резиновые сапоги, и что зимы в этих местах слишком свирепы…

А еще эти две старушки боялись волков, которые не раз приходили к их дому. И старушкам удавалось отпугивать зверей одним верным способом – громко стуча палкой по дну пустого ведра. Волки уходили, услышав отчаянный стук. Только до глухого мира, оставившего их чуть ли не на съедение зверям, старушки так и не достучались. Когда я вспоминаю деревню Арга, она кажется мне каким-то особым миром, а две ее жительницы – каким-то особенным, ни на кого не похожим народом, тихо исчезнувшим так, как сегодня исчезают ливы, оставившим на память о себе лишь громкий стук по донышку пустого ведра, который никто на свете не слышал, кроме волков.

Но этот стук помнит земля! Она, единственная, все помнит и все слышит. Так и земля на кладбище для старых лодок, «похороненных» ливами, скорее всего, не будет помнить ни о религии этого народа, ни о его литературе, но – не забудет о добрых, тревожных сердцах людей, живших когда-то под здешними небесами. Только о добрых сердцах помнит и земля на месте разрушенных храмов, а не о том, что было написано в священных книгах, которые не смогли усовершенствовать отчаянно несовершенный мир.

Земля запоминает и поэзию. Потому важно, что оставит уходящий народ – поэзии, которая останется и после нас. Добро или зло? Любовь или ненависть? А если добро, то – истинное ли добро, если любовь, то – истинную ли любовь, потому что человечество за тысячелетия существования на земле хорошо овладело даром имитации, мастерством подделки. Любовь или ненависть – вот что важнее стихов, важнее философии и важнее религии. Поэзии не нужна философия и не нужны нравоучения, поэзии нужна неподдельная доброта, ее оригинал, ее неповторимость. Потому важно: что люди, уходя, оставят самой поэзии, которая сохранит народ в истории, а более всего – возле сердца Всевышнего!

Говоря о поэзии, я сейчас не обязательно имею в виду стихи и стихотворцев. Я более всего имею в виду неожиданное открытие мира любым из людей, неповторимо увидевших былинку на ветру, росинку под солнцем, дерево в бурю, или небывало ощутивших однажды под звездным небом, что какая-то из звезд берет свет из вашего сердца – погаснет ли эта звезда завтра или будет светить вечно?..

Я хочу, чтобы мы помнили о ливах – как помним о великой книге, о прекрасной песне, о проникновенном поэте, о святом старце или о бунтаре-заступнике обездоленных. И я хочу, чтобы какой-нибудь художник нарисовал ливов, создал их портрет из вселенских красок. Чтобы, заглянув в будущее, он из грядущего небытия и хаоса извлекал до боли узнаваемые очертания этого народа. И чтобы в озаренных ливах на этой картине ближайших родственников по богобоязненности и «земляков» по Вселенной узнавали – и мордва, и татары, и русские…

Несомненно, ливы сегодня – и есть богоизбранный народ! Говоря о ливах, мы уже не можем не иметь в виду все существующие на земле народы, не можем не думать о том, что и миллиардный народ может оказаться песчинкой, если возгордится, и горсточка из двенадцати человек – великим народом, если будет смиренно сохранять себя до последнего человека. Ливы сегодня особенны тем, что вместе с каждым из остающихся на земле народов воспроизводят новое ощущение неизбежной конечности земного пути и обязательной бесконечности пути духовного…

Перед вечностью равны все – и ливы, которых осталось двенадцать человек, и китайцы, которых – полтора миллиарда. Но у ливов, единственных на земле, сегодня есть дар чудесной возможности – сохранить себя вопреки формальной логике истории, предотвратить национальную катастрофу, дав тем самым вселенский исторический урок всем народам на планете. У ливов, единственных на свете, есть возможность научить мир сохранять себя, научить человечество – не исчезать! Тем более, сегодня любой народ на земле – в какой-то мере ливы…

И даже не «чистокровные» ливы сегодня участвуют в возрождении народа – через фольклористику, публицистику, законотворчество, просвещение. Так человечество спасает себя, расширяет свои общечеловеческие горизонты. Человечество лечит себя, искренне врачуя этническую боль исчезающего народа, а может, лечит себя его болью – как горьким лекарством. Ливы не по «крови», а по духу – такое племя собирается вокруг имени «ливы», вокруг символа «ливы»…

Почти случившаяся этническая трагедия, как ни парадоксально, дает ливам счастливую возможность начать творение этноса – исторически осознанное, рукотворное, целеустремленное. В новом тысячелетии, информационно усовершенствованном, участь ливов ожидает многие народы. Но то же информационное тысячелетие дает всем народам возможность исторически рукотворного сохранения этноса – в культуре. Сегодня проводятся традиционные ливские праздники, изучается язык, издается газета, действует долгосрочная государственная программа «Ливы Латвии». И эта культура, одним только своим существованием влияя на духовное состояние человечества, следовательно, на воспроизводство мировой культуры, – не исчезнет никогда. Светящееся существование народа под небесами – уже само по себе общечеловеческая культура…

Нынешний век, технологически жестокий к культурам «малых народов» (не только ливов), из недруга может превратиться в союзника по сохранению народа. Вопрос в другом: будет ли народ коротать свой исторический срок, беспрестанно сокрушаясь по поводу своего скорого исчезновения, или же будет изо всех сил создавать культуру, творить ее в содружестве, а не в бесперспективном споре с информационным веком.

Но спасительная культура невозможна без соответствующего качества духа человеческого в нас. Трудно создавать животворящую культуру, например, беспринципно бегая из одной политической партии в другую. Трудно создавать культуру, если участвуешь в уничтожении соплеменников и соотечественников – через репрессии, в воинственном отвержении исторических ценностей – через революции, в беспощадном убиении собственного духа – через предательства и в убиении общенационального духа – через отвержение народных поэтов, хотя только возле них и может народ сохранять себя…

Ливы нужны нам всем! Это – народ-завещание, народ-назидание! На своих последних лодках ливы всех нас увозят от берега узконационального эгоизма на спасительный берег общечеловечности, о котором неизменно мечтают лучшие умы, называя этот берег каждый по-своему. Например, философ и литературовед Андрей Гагаев, живущий в Мордовии, называет этот берег Евразийством, с любовью цитируя при этом стихи общечеловеческих поэтов…

Ливы на последних лодках увозят нас в грядущее. Как волнуется океан! Но это – пророческие лодки, живые лодки. И когда прорастают деревья через усопшие лодки, нет сомнения: в этом месте находились сердца натруженных лодок…

Мастерит ли уже сегодня самую последнюю лодку умелец-лив? Напевает ли при этом тихую песню Николая Рубцова, если даже не слышал ее никогда: «Буду поливать цветы, думать о своей судьбе, буду до ночной звезды лодку мастерить себе»? Мастерит ли и каждый из нас возле лива – свою лодку, чтобы переплыть бездну исторического небытия? И что есть для народа такая лодка? Не поэзия ли эта лодка, потому что ею, плывущей к берегу истины, правит тот, кто сам сотворил миры и народы? Не культура ли наша – эта лодка?..

Ливам не нужна наша жалость. Если и можно о чем-то немного сожалеть, так это лишь о том, что нет мастера Эрнеста Хемингуэя, чтобы в пронзительной, всемирной повести описать выход последнего лива-рыбака в море, непременно бунтующее против Бога «за то, что он не уберег его ливов…»

Опубликовано на сайте http://evrazia.org/article/1047

[Ингигерда]

Что скрывается за цветами ливского флага?

Прошу извинить, мой ответ получился немного не в тему. Иногда мешает излишне эмоциональное восприятие некоторых вопросов...

Благодарю за ливский флаг, нигде не могла это найти!

[ARARAJA]

[Ингигерда]

http://vkontakte.ru/...76100_160107130
Документальный фильм о Ливском береге. 2009 г.
Фильм на латышском с английскими субтитрами.

[Ингигерда]

http://vkontakte.ru/...76100_160107170
Короткометражный фильм о ливском языке. Интервью с последними носителями. Фильм на латышском языке, по-ливски говорятся лишь некоторые фразы.

[Kurš]

http://vkontakte.ru/...76100_160107170
Короткометражный фильм о ливском языке. Интервью с последними носителями. Фильм на латышском языке, по-ливски говорятся лишь некоторые фразы.

Вентспилский диалект. Влияние ливского.

[Skalagrim]

Фотографии финского фотографа  Vilho Setälä  с Ливского края , 1912. год.  Люди, природа, быт, этнография, имена и фамилии ливов, топонимы. По ссылкам оригинальные ч/б фотографии,

 

Colorized Livonian Coast  

 

 

Всё бы хорошо, только на многих фотографиях, затемнённые места или тени, на теле людей, после раскрасок приобретают страшный тёмно-фиолетовый цвет