4 ответов в этой теме

[eugene-march]

П.В.Шувалов
НЕМОЩЬ АТТИЛЫ
(властитель гуннов глазами германцев)

Чуждое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Среднеземноморья
Ред. Р.М. Шукуров. М.: Алетейа, 1999. С.259-276

- Германский образ Аттилы -

Скорее всего система организации власти у гуннов существенно отличалась от схем, привычных для европейских варваров. Управление у гуннов было, судя по всему, организовано не столько личным примером или контролем со стороны вождя-воина (как у римского императора или германского короля), сколько через посредство узкого круга приближённых к правителю лиц. Эти лица были организованны в какое-то подобие бюрократического аппарата и формально выполняли лишь хозяйственые задачи по организации быта монарха. [26] Вполне вероятно, в начале такая форма осуществления власти не вызывала у воинственной германской знати ничего, кроме презрения - презрения к трусости (=невоинственности). Но в последней четверти IV в. последовали неожиданные и труднообъяснимые для традиционного германского сознания события - разгром готов Германариха и установление всевластия гуннских владык. Германская знать была поставлена перед необходимостью пересмотреть своё отношение к гуннской системе власти, тем более что вскоре многие германские вожди вошли в состав элиты нового политического образования (см. например, Iord. Get. 200: остгот Валамир, гепид Ардарих). К тому же это новое политическое образование оказалось способным не только подчинить практически все германские народы за пределами римской империи, но и обложить выплатами обе части империи - западную и восточную. [27] Новая жизнь создала новые вкусы и новые ценности постепенно вошли в германскую политическую культуру: среди них и новое представление о правителе.

В связи с этим в сознании современной Аттиле прогуннской германской знати и сформировался образ Аттилы - наиболее яркого правителя гуннов. В этом образе у германских народов причудливо соединились представления о политически и магически могущественном короле с образом безвольного (лично не воюющего) владыки. Прежний реконструированный мною образ презренного трусливого правителя теперь должен был трансформироваться в образ беспечного или самоуверенного короля (возможно самоуверенного по причине владения магическими сокровищами - сокровищами Будли/Мундзука, - или же "меча Марса"). Столь могущественный король, как например Аттила или Руга, не мог быть труслив. Значит он безволен от беспечности, самоуверености, опьянения вином или властью, тем более что сам Аттила, видимо, давал повод к такого рода оценкам (см. Iord. Get. 183 о самоуверенности Аттилы и о приобретении "Марсова меча"). Таким образом, столкновение западного германского сознания с чуждым для него феноменом правителя, управляющего подчинёнными, не только привычными для германцев методами, но и через различные административные структуры (например, с помощью двора), вызвало рождение этого необычного образа пассивного владыки. Германское сознание по-своему истолковало в более привычных ему образах новую реальность, принесённую из глубин совершенно иного культурного круга - степей Зауралья, Средней и Центральной Азии.

Можно реконструировать некоторые черты этого образа: щедрый и гостеприимный правитель, навевающий ужас на врагов, славный и добродетельный, богатый и могущественный (и даже: страшный в гневе), но вместе с тем легко попадающий под влияние доверенных лиц, несколько безвольный и невоинственнный, не участвующий даже в судьбоносных для него событиях, приводящих-таки в конце концов (согласно наиболее проздней версии эпоса) к его гибели. Эту странную безвольность образа Аттилы нельзя попытаться списать на якобы изначальную негативность образа Аттилы в представлениях германцев [28] О том, что Аттила изначально воспринимался значительной частью германской знати как несомненно положительный правитель безусловно свидетельствует разобранный выше текст "Видсида". Не исключено, что этот новый образ наложился на древнее европейское представление о царе-жреце, но влияние такой теократической традиции на формирование германского образа Аттилы мне представляется весьма незначительным.

Сила влияния образа Аттилы была обусловлена небывалым военным успехом гуннов, подчинивших себе весь барбарикум и частично Романию и установивших свой контроль за многими его сокровищами, обладавшими с точки зрения германцев магическими силами. Если бы гунны не разгромили готов Германариха, то возможно, что германский мир так и не заметил бы эту непривычную для себя форму организации власти, как, видимо, не замечал он и самих гуннов до 375 г. Слишком сильно было различие в сфере коллективного подсознательного между двумя культурными мирами - миром германцев и миром азиатских кочевников. И только катастрофа 375 г. [29] дала толчок к некоторой перестройке германской ментальности, что и выразилось в конечном счёте в формировании образа Аттилы.

После смерти Аттилы в его государстве началась борьба за первенство между его сыновьями и вождями наиболее сильных германских племён, закончившаяся изгнанем и частичной гибелью как самих гуннов, так и части их германских союзников. Трагика этих событий и отразилась, по мнению Курта Вайса, в раннем слое эпоса о Нибелунгах. [30] Исторически засвидетельствованное активное участие германской знати в этой борьбе свидетельствует о том, что эта знать ещё во время Аттилы имела весьма высокий статус при его дворе и отнюдь не воспринимала гуннскую державу как нечто совершенно чуждое. Более того, к этому времени уже возник общегерманско-гуннский слой знати - слой людей, бывших в одно и то же время и гуннами, и германцами. По меньшей мере наши источники указывают на то, что германские вожди этого времени претендовали на известную долю политического наследства Аттилы. Сам факт превращения песни о гибели сыновей Аттилы в германский "национальный" эпос свидетельствует об идеологической преемственности между двором Аттилы и дворами германских королей последующего времени (например, двором Хильдерика у франков). Иначе говоря, политический опыт гуннской державы явно не был отринут германской знатью сразу же после смерти Аттилы, но был хотя бы отчасти включён в набор политических ценностей германского мира.

На эту же идеологическую преемственность указывает и сам образ Аттилы/Этлы-Атли-Этцеля, который являет собой ключевую фигуру многих сюжетов. В своих основных чертах образ Аттилы - могущественного, но несколько безвольного правителя, - не только широко распространился среди европейской (видимо, не только варварской!) элиты того времени, но и сохранялся в общественном сознании германского мира на протяжении нескольких столетий. [31] Параллельно с ним по крайней мере в течение нескольких десятилетий сохранялись и отдельные культурные элементы, унаследованные от гуннского мира.

ПОЛНЫЙ ВАРИАНТ

[Владимир296]

Э.Т.Томпсон.Грозные воины степей.

А теперь позвольте перейти к численности и военной силе гуннов.
Как было сказано выше, автор этой книги не может пренебречь мнением, согласно которому гуннов отождествляют с сюнну. Китайцы, когда они сталкивались со степными кочевниками, говорили о численности кочевых армий в 100, 200, 300 и даже 400 тысяч человек. В соответствии с этим Паркер в своей книге «Тысячелетие татар», основанной на подлинных документах, пишет: «300-тысячная армия под командованием Баходура», «Бахадур выпустил 300-тысячную армию» и т. п. Поведение тех, кто ничего не знает о китайских источниках и берется критиковать историков, работающих с ними, может показаться дерзким, но нам позволительно спросить, во-первых, как древние кочевые монголы-скотоводы могли прокормить 300-тысячную армию и, во-вторых, как вообще могло функционировать такое огромное общество, если для проведения военной кампании надо было оторвать от каждодневных забот по охране и уходу за стадами пусть даже 100 тысяч мужчин. А когда мы узнаем, что в 430 году гунны Аттилы составляли приблизительно 600–700 тысяч человек, то не можем не задаться вопросом, как такая огромная масса народа могла прокормить себя в Паннонии и на долгом пути в Паннонию, даже если они двигались туда из не столь отдаленного района, как бассейн Кубани.
Статистические данные, полученные нами из греко-римских источников V века, свидетельствует о совершенно ином положении дел. В 409 году Гонорий использовал 10 тысяч гуннов против Алариха. Великолепный источник, из которого мы черпаем информацию, а им является Олимпиодор, лично наблюдавший жизнь гуннов, описал невероятные усилия, предпринятые императором для обеспечения продовольствием этой армии гуннов. С этой целью из Далмации в Италию было доставлено зерно и домашний скот. Как выразился Зосим, «император… призвал десять тысяч гуннов в качестве союзников и, когда они прибыли, приказал далматинцам пожертвовать зерно, овец и рогатый скот». Благодаря тому, что Зосим или, скорее, Олимпиодор посчитал эту информацию настолько важной, что включил ее в «Историю», становится ясно, что случай был исключительный и обеспечение 10 тысяч гуннов питанием во время военной кампании не считалось обычной задачей. Разумно предположить, что в тот период только служба продовольственного снабжения имперского правительства была способна обеспечить продовольствием такую большую армию гуннских воинов, сконцентрированных в одном месте. Маловероятно, что сами гунны в годы, последовавшие за их первым появлением в Европе, могли произвести такой излишек продовольствия, чтобы прокормить большую армию в течение всей кампании, а уж тем более после опустошительного вторжения Радагайса, случившегося несколькими годами ранее. Однако известно, что гунны Октара, разбитые бургундами, по словам Сократа, насчитывали 10 тысяч человек. Здесь явно прослеживается стремление Сократа преувеличить численность гуннов: вполне возможно, что гуннов было намного меньше, чем 10 тысяч человек. Действительно, когда древние авторы говорят о численности варварских армий, сражавшихся с другими варварами, они редко бывают правы: им было практически невозможно получить достоверную информацию, касающуюся численности варварских армий.
Далее. Мы узнаем от Олимпиодора, что в 409 году гуннский отряд, разгромивший готов Атаульфа, насчитывал 300 человек. Учитывая ранее упомянутые трудности с обеспечением продовольствием, эта цифра кажется более реальной. Во времена Прокопия, когда гунны вернулись, как мы узнаем дальше, к той форме социальной организации, которая была у них в 376 году, численность их отрядов колебалась между 200 и 1200 человек, и наступление в 558 году Забергана, вызвавшее огромную тревогу Константинополя, во главе армии, состоявшей из 7 тысяч контригуров (уннов), рассматривалось как исключительное явление. Мы вряд ли ошибемся, если предположим, что в среднем численность групп гуннов, совершавших набеги на римские провинции в начале V века, превышала 1200 человек. Мы также допускаем, что в этот период примерно такую же численность могла иметь гуннская армия, нанимаемая римским правительством.
Согласно Ральфу Фоксу, знавшему Монголию по личному опыту, жившие там племена кочевников переходили с пастбища на пастбище группами, занимавшими несколько сотен юрт. Это говорит о том, что в этих группах было порядка тысячи воинов; по-видимому, во время набегов некоторые взрослые мужчины оставались с женщинами и детьми, чтобы защитить их и ухаживать за стадами. Мы уже говорили, что племя состояло примерно из 5 тысяч человек, и это опять же указывает на то, что действующая военная сила каждого племени имела предполагаемую нами численность, а меньшие гуннские силы, которые опустошали римские провинции, и гуннские отряды, нанимаемые римским правительством, были не случайными группами, а специально отобранными в армию членами племени. Таким образом, мы получаем ответ на множество вопросов. Поскольку каждое племя самостоятельно искало пастбища и охотничьи угодья, боевые формирования племен могли действовать независимо друг от друга, а значит, можно сделать вывод, что между ними конкуренция и враждебность были столь же обычны, как дружба и сотрудничество. Это основная причина, по которой одни гунны нападали на готов Витимира, а другие играли важную роль в защите готов. Вот почему гунны столь же часто защищали Римскую империю, сколь часто нападали на нее. Кроме того, гунны имели репутацию не заслуживающих доверия людей при заключении и разрыве договоров. Причина, по которой они приобрели подобную репутацию, заключалась в организации племени: договор, заключенный одной группой гуннов, никоим образом не являлся обязательным для другой. Наконец, это объясняет и тот факт, что в течение многих лет после пересечения гуннами Дуная не сообщалось ни о каких крупных сражениях между гуннами и римлянами.
Предыдущие рассуждения, я думаю, подвергают некоторому сомнению имеющиеся в нашем распоряжении сведения о численности армии в 60 тысяч гуннов, которых Аэций в 425 году отправил в Италию. 60-тысячная армия гуннов могла быть выставлена по крайней мере 250-тысячным населением гуннов, и, когда мы считаем, что только одна часть гуннов поддерживала Аэция, и принимаем во внимание тот факт, что ни Аэций, ни правительство Западной Римской империи не имели возможности прокормить 60 тысяч наемников (и расплатиться с ними), мы не можем не признать, что численность этой гуннской армии явно завышена. Рискнем предположить, что, по всей вероятности, в данном случае силы Аэция составляли примерно десятую часть от численности, указанной Филосторгом. Нельзя не отметить, что хотя Аэций, как и другие военачальники, преувеличивал численность армии в пропагандистских целях, но поразительная мобильность степных конников заставляла современных им историков поверить в то, что их было гораздо больше, чем на самом деле. Надо не забывать, что имеющиеся у нас в распоряжении самые лучшие источники редко (если не сказать никогда) предпринимали попытки оценить численность гуннских армий в годы расцвета гуннов.
Приск вызывает доверие именно потому, что не сообщает никаких конкретных цифр. Аттила, по Приску, взял Марг «с большой армией варваров»; жители Асема (Осыма) сражались «против подавляющей силы». Или, к примеру, такие обтекаемые фразы, как «множество варваров», переправившихся через реку, и шатер Аттилы, окруженный «множеством варваров». Опять же, Васих и Курсих, возглавлявшие «огромную армию». Если верить Иордану, то, к сожалению, в не дошедшей до нас части сочинения Приска содержатся данные о том, что в 451 году армия Аттилы насчитывала 500 тысяч воинов; эта цифра превосходит даже данные китайских летописцев. Однако историк сделал все возможное, чтобы подчеркнуть, что это только предположительная цифра. Как он мог знать истинное положение вещей? Маловероятно, что сам Аттила знал даже приблизительное число своих воинов и что он меньше Гензериха стремился преувеличить численность собственной армии. Таким образом, принимая во внимание прямые свидетельства имеющихся у нас источников и все то, что нам известно о кочевых империях в целом, мы можем уверенно констатировать, что грандиозные захваты гуннов совершались «смехотворно малыми группами всадников».

Да,сколько их там было,кочевников этих?Смехотворно мало!За счет феодальной раздробленности мизер гнал на Запад ,миллионы отмобилизованных солдат!

[Отто Дикс]

Рен-ТВ снимает фильм о гуннах,где они будут названы славянами :http://www.baikal-daily.ru/news/16/46321/

[makc]

Скорее всего система организации власти у гуннов существенно отличалась от схем, привычных для европейских варваров. Управление у гуннов было, судя по всему, организовано не столько личным примером или контролем со стороны вождя-воина (как у римского императора или германского короля)

Ну не знаю

[Краки Нифлунг]

Ну здесь наверное уместно будет
 

Увидел интересную ссылку и решил,что нужно сохранить. Почитаю подробно как будет время. В абстракте пишут примерно следующее:

"Мы провели мультиизотопное исследование пяти кладбищ пятого века нашей эры в современной Венгрии, чтобы определить отношения между кочевниками-скотоводами (исторически засвидетельствованными гуннами и другими кочевыми группами) и оседлым сельскохозяйственным населением позднеримской провинции Паннония. Исторические источники описывают эти отношения как враждебные и разрушительные для позднеримской популяции, но археологические данные указывают на высокий уровень гибридности между различными группами. Мы провели анализ изотопов углерода, азота, стронция и кислорода в костном коллагене, дентине и зубной эмали в Кестхей-Фенекпусте, на площади Хач-Бендекпуста, Дьёр-Сечени, Мозсе и Сольнок-Сзанде, чтобы изучить эти отношения в ходе прошлых прожиточных практик. Схемы на всех участках указывают на потребление животного белка от среднего до высокого уровня при незначительных доказательствах значительного вклада водных ресурсов. Все популяции в значительной степени зависели от растений С4, скорее всего, от проса. В каждой популяции рацион был неоднородным со значительными различиями в отношении потребления животного белка и растений С3 и С4. Высокий уровень внутрипопуляционной и индивидуальной изменчивости позволяет предположить, что в популяциях использовался целый ряд стратегий прожиточного минимума, при этом многие люди демонстрировали значительные изменения в течение своей жизни. Вместо того, чтобы характеризоваться только насилием, исторически задокументированный приток кочевого населения, похоже, привел к широкомасштабным изменениям в стратегиях прожиточного минимума населения в Карпатском бассейне. Кочевые скотоводческие группы, возможно, перешли на более мелкие стада и больше сельского хозяйства, и, наоборот, местное население могло бы интегрироваться в новую экономическую систему, основанную на животноводстве."

Сама работа тут

https://journals.plo...al.pone.0173079