7 ответов в этой теме

[SPb]

Уникальнейшая возможность увидеть негероическую войну - что и из чего готовили, как лечили воспаления легких, как травили вшей, как стриглись, как любили и влюблялись.
Итак, побываем в партизанском лагере и узнаем о быте партизан из первых рук:

http://asnecto.livej...813.html#cutid1

Записки с фронта
Посмотрите на даты:

http://asnecto.livej....com/59412.html

Сообщение изменено: SPb, 29 Апрель 2012 - 11:39.

[Ravnur]

Занятные выдержки из воспоминаний (Волков Юрий Сергеевич. Война без прикрас и героических подвигов) партизана (сбежавший из плена красноармеец родом из Урала):
 

...Быстрым шагом направились мы в условленное место встречи. Там нас уже ждали, готовые выступить. Мой знакомый лежал на телеге, заботливо укрытый от ночного холода и сырости. По дороге провели небольшую «продуктовую» операцию на относительно богатых хуторах, которые мы уже хорошо знали. Хуторяне тут уже привыкли к наскокам партизан за продовольствием, делились им, правда, без всякого энтузиазма, и много времени у нас на это не ушло.

...Буквально на другой день мне в составе группы человек из восьми пришлось отправиться на заготовку картошки для лагеря. Захватив с собой оружие и мешки, мы под руководством бородача Шелковского (Шелковский Павел Николаевич) отправились километров за пять на хутора в лесу, хозяева которых как раз убирали на поле картофель. Без особых возражений они поделились с нами «бульбой», своим: «вторым хлебом». Закинув за спину винтовки и примерно по пуду бульбы в мешке, пробирались мы по едва приметным тропам к нашему лагерю, где картофель сразу пустили в дело. С продуктами в отряде было не весело.

...Без особых приключений добрались мы до железной дороги Молодечно — Минск, Вася Белевский в кромешной тьме перевёл нас через неё, и через какую-то речушку по плотине или мосту, затем ещё долго шли разными тропами, пересекли мощёную булыжником дорогу, которую все уважительно называли «шоссе» и, наконец, достигли длиннющей, не расселённой на хутора деревни Путники. Последовала команда «пробомбить» деревню, т.е. запастись съестным, так как дальше долго никуда заходить не будем. Разбуженные нашим приходом собаки заливались лаем, а жители делились с нами нехитрыми продуктами деревенского производства, недостатка в которых тогда ещё не ощущалось. Чаще всего это был хлеб, сало, иногда масло и самодельный сыр из творога. Кое-кто успел наспех перекусить или выпить стакан молока у гостеприимных хозяев. Увы! Далеко не все были так гостеприимны.

...Потянулись однообразные серые будни: стояние на постах, продовольственные и фуражные операции (сено, овёс для лошадей). Зимой ходить пешком по занесённым снегом тропам и дорогам было тяжело, поэтому почти у каждой группы была своя лошадь с розвальнями, а для командования достали даже «кошовку» — лёгкие санки с сидениями и облучком. Коней приводили из богатых западных имений, отбирали у богачей, скрывающихся от партизан в местечках под защитой полиции.

...С продовольствием было сложно. Брать его в соседних деревнях — рубить сук, на котором сидишь. Поэтому приходилось производить эти операции, как можно дальше от «базы» — местонахождения отряда и как можно ближе к немецким гарнизонам, т.е. под Молодечно, Ильей, Красным, Радошковичами и др. Неприятное это было занятие брать у крестьян муку, крупу, картошку, ещё хуже — корову, забивать свинью, хотя последнюю скотину, как правило, никогда не брали. Всё это расходовалось очень бережно, так как доставалось с трудом и большой опасностью. Сколько ребят погибло на этих «продуктовых» операциях! Нарывались на засады, отстреливались от погони, так как взять и доставить на базу корову откуда-нибудь из околицы Красного или другого местечка, где стоит немецкий гарнизон или постерунок полиции, считалось шиком, да и морально действовало на население: «Если уже за коровой добрались до Красного, то партизаны всё могут, и ни немцы, ни полиция не могут, бессильны им воспрепятствовать».
Но уж когда немцы и полицаи устраивали прочёсывание партизанских районов, собрав побольше сил или используя фронтовые части, расквартированные на отдых в данном районе, то у населения могли вычистить иногда всё, что оно не успело унести и увести в лес. Поэтому в деревнях партизанских районов и скота, и лошадей было мало, жили бедно, часто партизаны приводили из разгромленных имений, из подместечковых деревень скот и лошадей и раздавали их в своих деревнях с условием, что могут в любое время забрать.

...Постепенно мы знакомились также и с деревнями, расположенными уже не в лесу, а лежащими ниже по Вилии по направлению на Жодишки. Это были также расселённые на хутора Заболотье, Мартышки, Овечки, Черняты, Горыденяты, Козеняты. Здесь нам доверительно сообщали, что к ним, кроме советских (т.е. русских) партизан, заявляются иногда и другие, говорящие на польском, а то и на литовском языках. Ещё раньше ребята из отряда капитана Черкасова рассказывали нам, что в этом районе действуют также и польские партизаны, с которыми они иногда даже проводили совместные операции, а иногда сталкивались и с вооружёнными литовскими националистами — «зелёными», как всех их тут тогда называли.

...Если думать, что мы только тем и занимались, что каждую ночь лазили на «железку», а днём отсыпались где-нибудь в укромном уголке — то может создаться совершенно неправильное представление о нашей жизни и боевых действиях.
Во-первых: нужно было чем-то питаться. Любая деревенская семья, конечно, найдёт картошки и молока, чтобы накормить группу из пяти—шести человек — молодых, здоровых мужчин. Но не может же она кормить их несколько дней. Не так богаты были деревенские жители, у которых мы были «постояльцами». Поэтому приходилось заниматься и самой неприятной работой — ездить за мясом и салом на продовольственные операции по богатым хуторам.
Чем богаче были хозяева хуторов, тем более неохотно делились они с нами своим богатством. Слышались традиционные для этого случая фразы, к которым мы уже привыкли:
— Ниц нема. Вшистко герман забрал! (Нет ничего. Всё немец забрал!). Приходилось, без санкции прокурора естественно, проводить небольшой обыск, пока не находилась припрятанная кадка с салом или засоленным мясом, или другие калорийные продукты. Чего только не приходилось обнаруживать во время этих вызывающих отвращение обысков: от запасов сахарина или махорки на сотню лет вперёд до новенького радиоприёмника, увы, без батарей. Из одежды реквизировали только самое необходимое: брезентовые плащи, кожанки; из обуви — только сапоги, которые от жизни в лесу, от ходьбы по болотам горели на нас, как на огне.
Как правило, богатые хутора концентрировались вокруг местечек, поэтому ездили под Войстом, или под Жодшики, где были постерунки полиции, а могли быть и немцы; или перебирались через железную дорогу на богатые хутора под Крево, где не было лесов, практически не было и партизан; или приходилось шарить буквально на окраине Сморгони. На каждую такую операцию «за хлебом насущным» уходила целая ночь.

...Нас сняли с довольствия, выдали кое-что сухим пайком, снабдили коллективным предписанием и мы — группа человек десять, в которую, насколько помню, входили Амиев, Кузяев, Батурин, Якимов — отправились в Москву на пересыльный пункт, Стромынка,32, мало чем отличающийся от ленинградской «пересылки» на Фонтанке,90. Оттуда нас выпроводили в районный военкомат в Перово, и уже отсюда поездом во Владимир, в запасной полк.
Воспоминания о нём самые смутные и нерадостные: голодный паёк по какой-то тыловой норме, почти как в лагере «кригсгефангене»; страшно исхудавшие молодые солдаты двадцать шестого года рождения, которых на таком пайке гоняли на обычные армейские занятия. Пока мы там находились, проели всё, что у нас ещё оставалось от «партизанки».

Про 1941:
 

Глубокое — небольшое местечко блистало чистотой. Был настоящий жаркий летний день. На улицах наводили порядок евреи, работая метлами, лопатами и другим несложным оборудованием. У каждого из них на одежде были нашиты на груди и на спине большие, жёлтые, шестиконечные звезды Давида. Каждому встречному немецкому чину — а последние здесь были выхоленные тыловики, большей частью немолодые, отъевшиеся на белорусских харчах чиновники, ходившие по городку, как у себя дома, ничего не опасаясь, с махоньким пистолетом на поясе — евреи подобострастно вскидывали руку в гитлеровском приветствии и громко кричали: «Хайль Гитлер!» Так их вымуштровало местное начальство гебитскомиссариата. Войной тут и не пахло, солдат было мало и даже каски они не носили, ограничиваясь пилотками.

... Выслушав мою историю, он стал расспрашивать о моих дальнейших планах. Я-то надеялся у него, как у советского человека, значительно старшего, бывшего председателя, получить совет, что делать дальше? Я откровенно признался, что не знаю, как быть, и надеюсь на его советы. Но из его советов, кроме как снова явиться к немцам, я ничего полезного не услышал. Заявив ему, что возвращаться в лагерь для военнопленных у меня нет никакого желания, что подохнуть от голода и холода лучше на воле, чем за колючей проволокой. Я дал ему понять, что жду от него чего-то другого. Так в разговорах прошёл ужин, затем, сославшись на поздний час и что «утро вечера мудренее», он предложил лечь спать.
Утром проснувшись, я понял, из хаты этого предателя я уже никуда не уйду. Два дюжих молодца, по разговору белорусы, доставили меня на немецкий пост в Полоцке по эту сторону Двины.
Допрос, на моё счастье, происходил без рукоприкладства: видимо, я у них был не первый, и они уже знали, как со мной поступить. Единственное что я услышал в качестве угрозы — это фразу: «Повесить бы тебя на этой верёвке!» Так выразился один из допрашивающих, когда в моём мешке, кроме традиционных продуктов, был обнаружен кусок верёвки, которой я собирался связать плот для переправы через Двину, а когда понял, что Двину на плоту не форсировать, забыл её выбросить из мешка.

...Приближалось 25-е декабря — Рождество Христово у католиков («Боже Народзэне» по-польски). Началась пора больших праздников. На Западной Белоруссии часть населения исповедовала православную веру и ходила в православные церкви, а другая часть исповедовала католическую веру — официальную религию Речи Посполитой (панской Польши) — и посещала католические церкви — костёлы. И тех и других было предостаточно в местечках. Несмотря на то, что шла война, пока сельское население ещё не почувствовало её тягот; боёв здесь не было, немцы проехали остановившись только помыться в ручье и пошутить с панёнками (девушками), в местечках их было также мало, все дела вершили войт и солтусы, полиция была тоже только в местечках, на хутора наезжала редко. Парни не были мобилизованы в Красную Армию и сидели по хатам. Вечеринок, правда, не было, но на посиделки собирались, а некоторые даже играли свадьбы. Никто не знал, то будет дальше: то ли вернутся Советы, так недолго существовавшие здесь и не успевшие ничего изменить в жизненном укладе деревенского населения, то ли будет снова Польша, то ли будет Германия, то ли ещё что.
А пока все заводили брагу и гнали самогон, готовясь к праздникам, которые тут следуют длинной чередой: сначала польское, т.е. католическое Рождество — 25-го декабря, затем польский Новый год — 1-е января, затем православное Рождество, затем православный Новый год (по старому стилю), затем польское крещение, затем православное крещение. И все ходят друг к другу в гости. Православные к католикам, те к православным, и в результате все пьянствуют несколько недель подряд.
У всех ещё было и зерно, и картошка, хрюкали в хлеву свиньи, доились коровы, кудахтали куры, как будто войны и не бывало. Вот в такой обстановке я ушёл от Глинских и попал «с корабля на бал», В каждой хате меня, как и всех приходящих, сажали за стол, келишек (стаканчик) с горелкой оббегал всех по кругу, каждый пил за здоровье соседа по столу и закусывал драниками (блины из тёртой картошки) с салом. Кто был побогаче, ставили на стол клёцки с дَушами (шарики из тёртой картошки с начинкой в виде шкварок, мяса и специй) или другие белорусские яства.
Когда люди поднапивались, развязывались языки, а что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Приходилось много выслушивать весьма не лестных замечаний в адрес Советов, которые тут были недолго, но по себе оставили далеко не очень хорошие воспоминания. Кое-кого раскулачили и отправили в Сибирь, причём далеко не кулаков (Глинского и его брата не тронули?), кое-где начали создавать колхозы. Понаехало из Советской (Восточной) Белоруссии большое количество всевозможных начальников («Заготскот», «Заготзерно» и др. Заготы), причём в качестве их приехали исключительно евреи, как наиболее пронырливый народ. Поэтому меня часто спрашивали, что у нас в России одни только евреи в начальниках?

[Краки Нифлунг]

Описание утащено из интернетов


"«Я помню» — https://iremember.ru/

Проект Артема Драбкина, наиболее полное на данный момент собрание ветеранских воспоминаний в рунете. Тысячи где-то полторы интервью в общей сложности. Некоторые очень лаконичные, но есть очень подробные и невероятно драматичные. Когда читаешь, ком к горлу не то что подступает, он там непрерывно, пушкой не вышибешь, а иногда попадаются люди с таким даром рассказчика, что просто забываешь, что твоя остановка полчаса назад была. Сортировка есть по двум основным параметрам — род войск (отдельной строкой — гражданские) и сражения/кампании. Штрафники, кстати, почему-то в разделе «сражения». Можно просто вбить в поиск интересующее — допустим, «Варшава» и слева уточнить, что ищешь категорию «Воспоминания». Правда, выдать может что-нибудь вроде «в эшелоне я проехал через Варшаву…» и все, но может найтись и что-то куда более подробное. От «Айремембер» отпочковался еще один ресурс: https://frontstory.ru/ — там истории солдат других стран, в основном со стороны противника. Главным образом, конечно, немцы, но есть и, например, десяток участников УПА, и румыны, и финны, и прочие. Этот ресурс намного менее подробный, чем основной, но и там есть, что почитать."

[Ravnur]

Из воспоминаний Николая Хохлова, советского диверсанта, прошедшего подготовку для действий в тылу врага. В 1942 году был переброшен под Минск в партизанский отряд.
 

В конце мая мы встретились с людьми Волокитина на условленном хуторе у озера Нарочь.

Через несколько дней после нашего прибытия отряд Волокитина двинулся в направлении Руденских лесов (?).
 
Группа «Михаила» отделилась от нас и ушла на юг, партизанить «самостоятельно». Мы же пошли прямо на запад.
 
Начались «белые пятна» партизанского движения и скоро нам пришлось очень трудно. Местное население встречало нас выстрелами из обрезов и старалось выгнать на пулеметные гнезда немецких гарнизонов. Мы двигались по картам, без проводников, без знания местности, иногда по нескольку суток без пищи. Шли мы короткими, в основном ночными, переходами. Отстать на марше означало погибнуть.

Так мы потеряли нашего повара и его помощника. Они спутали развилку и были тут же схвачены местным населением. Немедленно вернувшись, мы не нашли даже их следов. От боев мы старались уклоняться, чтобы не выдавать нашу огневую силу. И потом стрелять по, теоретически, мирному населению нам было как-то трудно. Но однажды нас зажали в кольцо. Пришлось прорываться с боем. Тогда и я, впервые в жизни, был вынужден стрелять в гражданских людей.
 
Мы вырвались, но за нами шли по пятам. Волокитин решил, что остается лишь одно: изобразить из себя немецкий карательный отряд. Звездочки с шапок были спрятаны, отряд перестроен по трое, Виктор и я достали из вещевых мешков наши немецкие формы. Днем, при ярком солнечном свете мы вышли на шоссе и замаршировали открыто сквозь деревни и поместья.

[Ravnur]

«Деревни не было. Всюду трупы». 75 лет назад войска НКВД сожгли маленькие Лавжи на окраине Беларуси

В ночь с 23 на 24 февраля 1945 года сожгли белорусскую деревню Лавжи, что на Ошмянщине. Сейчас о страшной трагедии напоминают два памятных знака, установленные посередине поля недалеко от литовской границы. Один — на белорусском языке, второй — на польском. И если первый мемориал дает очень скудную информацию, то на втором написано более подробно: деревню Лавжи сожгли войска НКВД. Погибли почти все жители, а также дислоцированный здесь отряд самообороны польской Армии Крайовой — по разным данным, от 53 до 80 человек. Произошедшее можно было бы списать на военные действия, однако к этому времени фронт уже был далеко на западе. Что же произошло в маленькой белорусской деревне в конце зимы 75 лет назад?
 

 
В ночь с 23 на 24 февраля чекисты окружили деревню, выкопали окопы, заняли позиции для атаки. На деревню напали с трех сторон. Сначала дома и хозпостройки обстреляли из пулеметов, потом закидали гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Людей, которые пытались убежать, — расстреливали.

Причиной резни, как потом говорили чекисты, был «дружеский прием партизан местными поляками».

Оставшийся в живых (его только ранили) польский партизан Болеслав Симонович «Квят» позже рассказывал о том, как все происходило. Тогда он стоял в охране возле одного из домов. Все началось около 22.00. Мужчина заметил какое-то движение и услышал звук, напоминающий залп.

«После смены караула, когда я собирался отдыхать, прибегает медсестра Ирена, крича, что мы окружены. Мы схватили пистолеты и выскочили на улицу. Ирка, которая первой выбежала из дома, была расстреляна автоматной очередью и упала на землю. Мы добежали до нее. Она была уже мертва. Бой длился всю ночь. Вся деревня горела. Гражданские выбегали из дома. Люди просили нападавших оставить их в живых. Но никто их не слушал. Они расстреливали этих людей на месте. Наш отряд был уничтожен. Я понял, что у меня нет выхода. Выбросил оружие и лег среди трупов, притворяясь, что я мертв. Я слышал, как добивают раненых».
 
Симонович же утром ушел огородами в свою родную деревню, которая находилась в 11 километрах от Лавжей. Оттуда его, раненого, доставили в Корвелишки, он прятался в Ракишках, а в 1958 году перебрался в Польшу.

В книге российского исследователя Елены Яковлевой «Польша против СССР 1939−1950 гг.» упоминается, среди прочих, деревня Лавжи. Автор ссылается на польский журнал Nasz Czas:

«Еще одно свидетельство очевидца: «Лавж не было. Всюду на бывших подворьях лежали трупы убитых детей, женщин, мужчин. Один из жителей «сидел» мертвый у забора с продырявленной головой. Жена Ежи Дзедулевича лежала навзничь, а в одной и другой руке держала ручки своих неживых внучат… Рядом с руинами каждой из восьми усадеб картина выглядела подобным образом».

Из всех жителей деревни в живых осталась только одна семья — Дзедулевичи. Им удалось убежать, спрятаться, а потом тайком уйти в соседнюю деревню.
Александр Дзедулевич, в доме которого находились солдаты АК, потом рассказывал, что поляки пытались выводить местных жителей из местечка, но ничего не получилось.

О событиях 75-летней давности в 2015 году «Радые Свабода» рассказывала жительница деревни Юселишки Янина Гаспарович. В 1945 году ей было 10 лет.

— Выбілі ўсіх. Была польская партызанка пасля вайны. І НКВД рускае было. Мароз такі быў! Заехалі грэцца. Зайшлі ў хату. Да бацькі: «Знаете, дедушка, кто мы есть?» Тата кажа: «Зараз такі свет — нікога не пазнаеш». Тата хітры быў, бараду адгадаваўшы, каб не злапалі ў войска. Пагрэліся крыху, а іх многа падводаў наехала. Не ўсе былі зайшоўшы, толькі пара чалавек. Зорачкі рускія на шапках. Пагрэліся і паехалі. А наша карова як раз была на ацяленні. Маці ноччу пайшла карову глядзець. І будзіць бацьку: «Прачніся! Што на небе творыцца. Гарыць нешта, нейкі пажар. Натуны, мусіць, гараць». Тата: «Не. Гэта не Натуны. Гэта Лаўжы гараць». Ну, так і выйшла. Лаўжы. Назаўтра ранкам вязуць каля нас параненых. Вязуць і вязуць. Тады чуем, што Лаўжы згарэлі, выбілі ўвесь народ. Толькі адзін хлопец быў нежанаты, ён у Вільню быў паехаўшы. Дык ён застаўся жывы.

Вспоминала Янина и про Дзедулевича.

 — Гэта было з пятніцы на суботу. А ў нядзелю мама пайшла ў касцёл. І пасля касцёла сабраліся людзі сюды глядзець. Нехта сваіх сваякоў стаў забіраць. Радня прыехала, каб якія костачкі забраць. Была адна забітая баба цяжарная, і дзіця ляжыць пры ёй. Абгарэлае. Там усе пагарэлі. А той Дзедулейчык пад бярвеннямі зрабіў акоп. І ён шугнуў туды з кажухом і з жонкай. І дзяўчынку пацягнуў. Пад бярвенні гэтыя. Частка тых бярвенняў абгарэла. Так засталіся жывыя. І пасля яшчэ паставіў на агнявіску хату. А пасля з'ехаў у Салечнікі.

Девочку звали Данута, а жену — Мария.

Вот воспоминания жительницы деревни Осиновка Елены Тургель, размещенные в статье Томаша Бальбуса:

«Мы пошли туда с мамой. Она узнала от кого-то, что в Лавжах русские убили польских партизан. Не знаю, кто ей об этом рассказал. Мой брат — Станислав Тур — был в партизанах. Не знали, что с ним. Мама хотела удостовериться, что среди убитых его нет. Когда пришли в деревню, были здесь уже люди из окрестных деревнь. Они искали своих родных и хоронили тела. Это было через день после трагедии. Уже на месте не было советских солдат. Целая деревня была сожжена. На пепелище лежали убитые и сожженые люди: мужчины, женщины и дети. Большинство было так сожжено, что нельзя было их опознать. Было там много тел. Сколько именно — сказать не могу. Ходили с мамой среди погибших в поисках тела брата. Не нашли. Вернулись домой. Мама потом еще два раза туда ходила. Я же возращаться туда больше не хотела».

[Ravnur]

Наткнулся в фейсбуке:
 

Якушев Лаврентий Трофимович, чьи довоенные «подвиги» здесь описаны, в 1942—44 годах партизанил на Смоленщине и Витебщине, был осужден в 1939 году за извращенные пытки и сфабрикованные дела, но был освобожден в офицерском звании для партизанской работы.

июнь – ноябрь 1942 — заместитель начальника Разведывательного отдела и заместитель начальника оперативной группы НКВД Северной группы партизанских отрядов (Смоленская область), капитан государственной безопасности;

ноябрь 1942 – июль 1943 — заместитель начальника Разведывательного отдела и заместитель начальника оперативной группы НКВД партизанских отрядов Калининского фронта, капитан - подполковник государственной безопасности;

июль 1943 – февраль 1944 — заместитель начальника Разведывательного отдела и заместитель начальника оперативной группы НКГБ партизанской бригады Вишнёва (Витебская область), подполковник государственной безопасности;

февраль – март 1944 — в резерве отряда особого назначения НКГБ СССР, подполковник государственной безопасности;

 

с 1948 года — управляющий делами Министерства Вооруженных Сил СССР, полковник. Далее — начальник Контрольно-ревизионной инспекции Хозяйственного управления Министерства Вооруженных Сил СССР.

И наконец — начальник Инспекции Хозяйственного управления Министерства Вооруженных Сил СССР.

 

 

По удивительному стечению обстоятельств, в тот же день, когда вышла моя статья в «Новой» про упырей из Житомирского НКВД во главе с чекистом Лаврентием Якушевым, на сайте «Бессмертный полк» была размещена страничка о ветеране войны и разведчике Лаврентии Якушеве. Как выяснилось, страничку создала его внучка:
https://www.moypolk....tiy-trofimovich

Я против того, чтобы кидать какашки в адрес родственников, однако хотел бы дать пару дополнительных штрихов, раскрывающих моральный облик некоторых пламенных чекистов и коммунистов из Житомира. Из тех случаев, что особенно запали в память. Цитаты по материалам Военного Трибунала Киевского военного округа:

К расстрелу приговорили женщину на 9 месяце беременности и один из сотрудников НКВД отказывался выдавать её на расстрел, не смотря на приказы Якушева:

«...Подсудимый ТИМОШЕНКО:

Подтверждаю, что беременную женщину Глузман не выдал, и я её не взял. Мне за неё тоже попало. Меня Якушев вызвал, говорит: «Ты - коммунист?», я говорю: «Да». Так он меня взял в оборот и велит снова ехать за ней. Я опять поехал, Глузман снова её не выдал и так не выдавал, пока ребёнку не стало месяца 2 или 3. Женщину тогда расстреляли, а ребёнка сдали через милицию в детясли...»

Второй эпизод- это терминальная стадия морального разложения. Расстрельная команда решила развлечь себя: они оставили в живых одного старика-инвалида и предложили ему заняться сексом с трупом только что убитой женщины, пообещав после этого оставить в живых. После чего, естественно, расстреляли:

«... Подсудимый СОСНОВ на вопросы суда:

...Один инвалид не хотел назвать имя и отчество, и потому его оставили. Когда всех мужчин, а потом и женщин, уже расстреляли, он свою фамилию назвал, и тогда ему предложили сделать с женщиной то, что я говорил следователю, здесь неудобно это повторять. Повели его Лебедев и другие в комнату. При этом были Гришин и Якушев...
Инвалида привёл Тимошенко, сказал ему: «Ложись, и потом пойдёшь домой». Инвалид лёг и начал то, что от него требовали, и тогда его Тимошенко застрелил.

Подсудимый ИГНАТЕНКО на вопросы суда:

Я не был, когда старика заставляли лезть на мёртвую женщину, я был в коридоре и только слышал смех из комнаты.

Подсудимый ТИМОШЕНКО поясняет:

Дверь в мою комнату была открыта, ноги трупов были и в коридоре, т. к. полно было трупов, а в комнате и коридоре стояли все участники операции и хохотали. При этом был и Игнатенко...»

Вот так весело, с шутками, проходили трудовые будни в Житомирском УНКВД. А потом кого-то даже разместили на сайте «Бессмертный полк».

 

Подсудимый Тимошенко:

«…С женщинами так было... Вот привез я партию женщин, Гришин сказал Лебедеву, что Якушев интересуется, молодые ли женщины, ему Лебедев сказал их возраст, и он пошел к Якушеву.

Когда я потом завел женщин, Якушев и Гришин уже были в комнате, там же был и Бланк. Якушев велел первой раздеться, осмотрел ее всю, потом Бланк подбежал, как врач, стал ее выстукивать, а потом повел ее с Сосновым. Я говорил Якушеву, что голых тяжело грузить, а он ответил: «Их мало, это неважно».

Так раздевали молодых женщин, а попадалась пара старух — их не раздевали, а так стреляли...»

 

На фото ниже предписание на расстрел с личным автографом товарища Якушева.
 

 

[профессор Перзеев]

 

 

Якушев Лаврентий Трофимович, чьи довоенные «подвиги» здесь описаны,

Его внучка разместила портрет дедушки на сайте "Бессмертный полк" -ага, я помню, я горжусь...Какова страна, таковы и герои.

https://twitter.com/...254262422896640

[Grad]

https://twitter.com/...254262422896640

Комментарий просто супер:

 

Да инфы много за пАбеды дедов, мой тоже воевал и мне всегда было интересно откуда у него была коллекция из 16наручных часов, что для совка вообще было круть, это сравни что сейчас иметь 16айфонов,потом повзрослев уже сам всё понял, противно было пзц