РЕВОЛЮЦИЯ: ЛАТЫШСКИЙ СЛЕД
-А какие, вы считаете, были самые главные, самые основные факторы, того, что..., те факторы, которые сделали возможным победу над большевиками и их отступление с территории Латвии?
- Внутриполитическими главными факторами были, безусловно, два... два фактора. Во-первых, то, что Советская власть в Латвии держалась очень догматического марксистского подхода к аграрному вопросу - они не дали землю безземельным, они хотели их передать государству и хотели сохранить поместья под руководством государства, и хотели сразу перейти на колхозы, которые тогда в Латвии назывались сельскими коммунами. Таким образом, большая часть населения, которая хотела получить землю от германских баронов (примерно 48% земли находилось в руках этих германских, немецких помещиков), они этого не получили, они стали недовольными. С другой стороны, большое недовольство, безусловно, вызвал этот политический террор - что начали производить массовые аресты недовольных и что расстреливали людей, чего раньше в Латвии даже под германской оккупацией в таких размерах никогда не было. И потом, конечно, способствовало разгрому также то, что в Либаве (нынешняя Лиепая - А.Л.) находились или были направлены германские добровольцы, что там был английский флот, и что таким образом совместными усилиями можно было наступить на Ригу.
Любопытно, что те же самые латышские стрелки, которые так хорошо дрались и до этого, и после этого на фронтах гражданской войны, они очень плохо сопротивлялись наступлению национальных латышских частей. И я в Риге принимал добровольцев - несколько сотен человек, которые приходили в полных формах этих советских стрелков. Они остались в Риге, они не хотели уходить с родины.
-Так что главным мотивом их был вот этот момент, что они не хотели уходить?
- Не хотели уходить, не хотели наступать или бороться против своей страны, против своей республики. Любопытно ведь также то, что после... та часть из них, которая отступила вместе с Красной армией и которая потом ещё боролась всю гражданскую войну, которая помогала разбить Деникина, которая играла такую большую роль в сражении под Орлом..., что в двадцатом году, когда Латвия заключила мирный договор с Советским Союзом (с Советской Россией - А.Л.), и когда по договору эта Латышская дивизия должны была быть расформирована, и когда этим латышским стрелкам сообщили (они находились тогда в Крыму), так они митинговали и потребовали, чтобы их послали домой на родину: "Мы довольно дрались, -говорили, -для вас, а теперь хотим ехать на родину". И можно сказать, что примерно две трети из них вернулись на родину. Как член Учредительного собрания Латвии я принимал их на границе, они приходили эшелонами - по полкам, батальонам и даже по ротам. И любопытно, что они потом в Латвии никакого... никаких большевистских тенденций не показывали, так что наркоминдел Чичерин, который приезжал в двадцать втором году к нам, - он на каком-то приёме сказал так: "Латыши, -говорит, -странный народ - у нас они били белогвардейцев, а теперь на родине бьют масло".
-Хе-хе-хе, да. А как вы думаете, какие причины всё же заставляли тех, которые сражались на стороне красных во время Гражданской войны, сражаться так долго, так упорно, так хорошо?
- Для этого главными причинами были, во-первых, то, что во время Октябрьской революции они были радикализованы, и верили, что большевики - это и есть самая радикальная партия свободы. Потом, они не хотели остаться под германской оккупацией, что для них означало идти... стать пленниками. Они пошли, стало быть, в Россию. Но потом они, конечно, были очень острыми и убеждёнными врагами всех этих старых царских генералов, белогвардейцев, они очень хорошо понимали, что, если эти белые генералы победят, то не будет ни такой, ни другой свободной Латвии. Все эти причины были теми факторами, которые их, во-первых, держали вместе в этой чужой стране -в России, и во-вторых, заставляли драться по убеждению и в силу обстоятельств за эту новую власть. А кроме того, многие из них, когда они уже несколько месяцев дрались в этой Гражданской войне, они почувствовали себя большим сильным фактором, они бросались на различные фронта, они могли делать карьеру в этой молодой Красной армии - это ведь не только Вацетис, целый ряд, несколько сотен советских высших офицеров, которые... к сожалению, большинство из них во время тридцатых годов расстреляны, - как Алкснис, как Эйдеманис, как Калвинч, как некоторые другие. Они ведь делали эту карьеру в Советской армии.
-Я хотел попросить вас рассказать... может, нарисовать такой маленький портрет тех людей, которых вы встречали, которые, в свою очередь играли какую-то роль в событиях семнадцатого, восемнадцатого года.
- Ну, из военных мне приходилось встречаться с главнокомандующим Красной армией полковником Вацетисом. Вацетис был полковником царской армии, он кончил Академию генерального штаба. Он командовал полком - одним из латышских стрелковых полков на Рижском фронте, но, видимо, он имел планы делать карьеру, большую карьеру в армии. Он имел хорошие военные способности, но это ему не удавалось, и он после этих последних боёв рождественских шестнадцатого/семнадцатого года не получил никакого повышения, даже не получил ордена. И это его, очевидно, сделало…, с одной стороны, по этим личным причинам это его сделало противником царской власти, и, с другой стороны, он был человеком, ну, довольно дальновидным, и он думал, что эта новая власть даст ему возможность сделать военную карьеру. Вацетис был человек с довольно большими ораторскими способностями. Он, когда вёл однажды свой полк на фронт, так он остановился по дороге у церкви лютеранской недалеко от фронта, ввёл весь полк в эту церковь, сам встал на место пастора и произнёс речь – речь отчасти военную, отчасти политическую, отчасти религиозную. И это оставило большое впечатление на стрелков, и многие из них потом вспоминали, как это Вацетис говорил там в церкви. Был он человеком, который своих солдат любил и щадил, и он не хотел, чтобы его полк был разбит, и это всё без нужды… чтобы его полк был брошен в какие-нибудь операции, которых, может быть, и можно было не производить. Это всё сделало его любимцем солдат, и он таким и остался после большевистского…
-А у вас лично были когда-нибудь с ним встречи?
- Да, я с ним встречался как на фронте, в его полку, я приезжал там… несколько раз говорить, и вот я помню, что он раз мне говорил, что, вы знаете, этот рижский Совет – он очень радикально настроен, вы куда радикальнее петроградского Совета и это, говорит, для нас не подходит. А потом, оказывается, для него очень подходило быть первым главнокомандующим Красной армии.
-Но после революции вы его не встречали?
- После революции я его не встречал, но я знаю, что он хотел вернуться на родину. Ну что, когда его сняли с поста главнокомандующего в июле месяце девятнадцатого года, так он имел только должность профессора академии военной, и он послал сына и жену домой, и они были в Латвии, а он остался в этом… там… И что его расстреляли при Сталине, это имеет также личные основания – это он имел летом девятнадцатого года другие планы, чем Сталин, и когда этот план не был принят, так Каменев, который стал потом главнокомандующим Красной армии, он ведь стоял ближе к Сталину, чем этот Вацетис.
-А какого происхождения был Вацетис? Из какой семьи?
- Вацетис – он из батраков, он из очень простой, из рабочей сельскохозяйственной семьи, который прошёл, так сказать, весь этот длинный путь и показал большие военные способности. Ведь в царское время сыну батрака стать полковником и попасть в военную академию было не так легко.
-Да, да. А о ком ещё вы могли бы рассказать?
- Ну, я могу рассказать о председателе Советского правительства (Латвии – А.Л.)девятнадцатого года Петре Ивановиче Стучке. Он был приятелем моих родителей, они уже были в девяностых годах вместе первыми латышскими социал-демократами. Этот Стучка, он сначала был довольно умеренным адвокатом, и он стал большевиком только примерно в 1907 году, когда он перебрался в Петербург и там был очень зажиточным адвокатом. Он, собственно, в нелегальной партии после этого очень активного участия не принимал, а после революции он, конечно, сразу попал в Исполнительный комитет Петроградского Совета как представитель латышских социал-демократов. А потом состоял при Ленине, который его одно время сделал даже комиссаром юстиции.
-А в личном плане что он за человек был? Опять-таки, может вы с ним встречались, разговаривали?
- Да, я встречался с ним, я даже приехал в Ригу с пропуском, который он мне подписал в марте месяце семнадцатого года. Пропуск был выставлен Исполнительным комитетом Петроградского Совета, и это Пётр Стучка подписал. Он был человеком лично довольно обаятельным, интересным. Он получил хорошее образование, интересовался литературой и философией, и он часто разъезжал по загранице, он очень хорошо говорил по-немецки – даже лучше, чем по-русски. И по-моему, большим оратором он не был, он был больше практиком и теоретиком, но так как он был самым старейшим из этих латышских коммунистов, то они его и выдвигали повсюду на руководящие посты.
-А что вы думаете, какая была основная причина того, что, вот, Стучка – он к большевикам перешёл? Был ли какой-то личный мотив, причина особенная? Почему он именно был, так сказать, притянут на ту сторону?
- Я думаю, что, главным образом, это был его такой марксистско-догматический подход к вещам, и это как-то подходило к нему – ведь большевики имели целый ряд интеллигентов и даже зажиточных людей, которые стали большевиками, и которые для того не имели, может быть, особых личных…
-В противовес, скажем, Вацетису, он, Стучка…, у него соображения были чисто теоретические?
- Он сын зажиточного крупного лифляндского крестьянина, который получил хорошее образование за счёт своего… на деньги своего отца и так далее.
Потом, я знал хорошо – был большим моим приятелем Юлий Данишевский. Он был вице-председателем Советского правительства Латвии, потом он был одним из членов Реввоенсовета республики во время Гражданской войны, при Вацетисе в Красной армии, и потом был на хозяйственной работе и в тридцатых годах был снят и расстрелян. Почему он был один из первых расстрелянных – это тоже понятно, потому что он в бытность в царское время членом ЦК латышской социал-демократии был также членом… послан представителем латышской партии в центральный комитет русской партии. И там, когда произошла эта известная тифлисская экспроприация, так послали расследовать латыша как нейтрального. Он тогда не был ни большевиком, ни меньшевиком. И вот он приехал с докладом, который был совершенно отрицательным для Сталина, и этого, конечно, ему Сталин никогда не забыл.
Этот человек был очень способный оратор, человек, который, безусловно, перешёл к большевикам по личным причинам, потому что он думал, тут теперь революция и тут можно играть роль руководящую в этой революции – это ему нравилось, и он был человек с известными такими романтическими наклонностями. Я помню, что во время германской оккупации мы как-то задержались после одной нелегальной конференции – там расходились по группам, и он мне сказал так: «Бруно, теперь время революции, и это время очень жестокое. И мы, - говорит, - революционеры, являемся этой революционною мазью, которая будет революцией уничтожена». Это я всегда вспоминаю – так, и для него, по крайней мере, кончилось.
-Да… А он какого происхождения был? А фамилия его…
-Данишевский. Фамилия его польская, но он латыш. Юлий Данишевский, он один тоже из старых латышских социал-демократов, участников революции пятого года, имеет высшее образование, в Москве полученное. И он происходит из курляндских крестьян – под Митавой (нынешняя Елгава – А.Л.). Не рабочего происхождения.
-А есть ли ещё кто-нибудь, о котором вы могли бы рассказать? Опять, также вот, о личных встречах, и дать маленькую характеристику…
- Я знал, кроме того, одного из этих… руководящих латышских большевиков-практиков, который был комиссаром внутренних дел. Фамилия его – Ленцманис. Это – из митавских рабочих, старый социал-демократ с 1904 года, который стал большевиком в 1906 году и который с тех пор держался всегда большевистской линии. Он был человек больших организационных способностей, не имел никакого – ни среднего, ни высшего образования, но он это своё политическое образование получил личным образом. Был он хорошим человеком, таким добродушным человеком, что, однако, не мешало ему быть министром или комиссаром внутренних дел в девятнадцатом году. И на его ответственности ведь лежали эти свыше тысячи расстрелянных латышей и немцев. Он сам был расстрелян опять-таки в тридцатых годах.
Кроме того, я знал лично также этого известного чекиста Петерса.
-А, интересно. Может, вы расскажете о нём?
- С Петерсом я встретился в Риге в семнадцатом году, когда он приехал из эмиграции в Англии. Это был очень простой человек, довольно ограниченный, но в это время добродушный человек. Большой фанатик. Он, так сказать, верил в то, что брошюры и статьи ему говорили. Тогда он никаких жестоких наклонностей не показывал. Он был женат на англичанке, и он с этой англичанкой тоже приехал. Получил, так сказать, английское воспитание, потому что он был в эмиграции с шестого до семнадцатого года. Я с ним работал вместе в этой пропагандистской коллегии рижского комитета социал-демократической партии, он тогда ничем особым не выделялся. Его считал, как я уже сказал, несколько таким… средним человеком, посылали его не на большие собрания. Я помню, что руководитель этой коллегии говорит: «Ну, туда Петерса нельзя, это собрание для него слишком большое». И вот так… Иногда жаловались, что он там очень скучно говорил. Оратором он никогда не был. Когда Рига пала, он был среди тех, которые ушли…, ушли в Лифляндию вместе с русскими войсками. И мы все были весьма поражены – и большевики, и меньшевики, -когда узнали, что наш этот Петерс стал таким кровожадным и таким крупным чекистом. Он же был заместителем Дзержинского.
-Да. А как он кончил свою…?
- Его тоже расстреляли в тридцатых годах.
Вход
Зарегистрироваться
Наверх
Ответить
Цитировать
