3 ответов в этой теме

[Краки Нифлунг]

Неподалеку от Клименецкого полуострова, что на Онежском озере, есть два острова – Северный Олений и Южный Олений. Веками на Южном Оленьем крестьяне Северной Руси добывали известь: остров богат известковым камнем. Добывали, обжигали и до того нажгли, что извели все деревья на острове. И еще виднее стало: почти каждый, промышляя известняк, роя ямы где заблагорассудится, натыкался в земле на человеческие кости.

Кости были древние. Назвали эту землю «могильником». А в советское время создали здесь предприятие по добыче известняка… Так про Южный Олений остров узнали наконец археологи.

В 1936 г. на острове побывали Н. Н. Турина и Г. П. Гроздилов. Они обнаружили, что здесь расположена самая огромная усыпальница неолитической поры из известных первобытных кладбищ Севера.

Сделав свое заключение, археологи передали эстафету большой археологической экспедиции под руководством В. И. Равдоникаса. Три г. группа работала на раскопках в Заонежье, на карельском островке, который на картах, как правило, не отмечается, хотя и находится в нескольких километрах от знаменитых Кижей.

Остров протянулся с северо-запада на юго-восток на три километра, ширина же его не превышает 500 м. Первое, что бросается в глаза: вокруг острова всегда спокойна вода Онеги. Вся местность защищена от бурь архипелагом мелких островков и длинными мысами, вдающимися в озеро.

Становится понятным, по каким признакам избиралось место для древнего кладбища. Если учесть, что мертвых перевозили на лодках ночью, то, конечно, вспоминаются языческие взгляды на Страну мертвых, распростроненные в Египте, Древней Греции…

Предполагаемый могильник разбили на квадраты. Обозначив место первого раскопа, принялись за лопаты, очень быстро расчистили квадрат от дерна… Доидя до галечника, стали снимать его тонкими слоями (штыхами). Примерно с глубины полуметра появились первые признаки могил – красноватые пятна. Это пятна красной охры – ею посыпали погребенного. С такого момента лопаты и кирки уходят в сторону, уступая место ножам. Начинается расчистка погребений. Используются инструменты и тоньше – скальпель, шило, кисточка, которыми удаляются с костей и предметов частицы земли. Работа вступает в стадию ювелирной точности.

Раскопки на Оленьем показали, что скелеты погребенных людей находились в разных позах. Большинство лежали на спине лицом вверх, головой на восток. Руки вытянуты вдоль туловища, иногда согнуты в локтях и сложены на животе. Другие же покойники положены на боку – или на правом, или на левом. В некоторых случаях ноги согнуты в коленях. Были, хотя и очень немного, скорченные скелеты.

Ноги покойников подтягивали коленями к животу и даже к груди. Кисти рук, согнутых в локтях, направляли к подбородку. Встречались могилы, в которых погребены не один, а два и три человека. В таких случаях большие кости соседствовали с маленькими, детскими. Детей хоронили вместе с родственниками или родителями. Чаще всего – ребенка с матерью. Лишь в двух случаях ребенка положили с ребенком.

Встретилась могила, где мужчина похоронен с двумя женщинами. В середине широкой ямы на спине лежал мужской костяк, а справа и слева от него – по одному женскому скелету. Причем они лежали лицами к мужчине, то есть погребены на разных боках.

Особенностью Оленеостровского могильника является малое число погребенных стариков и детей. Первое обстоятельство объясняется тем, что в неолите редкие люди доживали до старости. А второе – существующими правилами похорон, когда младенцев не предавали земле. Например, еще совсем недавно северные народы умершего ребенка пеленали в ткань и завертывали в бересту. Такой «сверток» полагалось поместить в дупло дерева или подвесить на ветвях в специальном ковчежце. Такие погребения сохраняют следы не дольше 50 лет.

В могилах обнаружено много личных вещей, погребенных вместе с покойными. В основном это изделия из кости, рога и камня. Всего собрано свыше семи тысяч предметов. Костяные наконечники гарпунов с зазубринами, костяные наконечники стрел – прямые, игловидные, до 30 см в длину.

Есть сложные наконечники – составные, с кремневым острием. Встречаются наконечники с кремневыми вкладышами, подогнанными друг к другу в специально прорезанных пазах. Чисто кремневые наконечники тщательно отработаны. Костяной кинжал, украшенный по кости узором, с кремневыми пластинчатыми лезвиями, вставленными в пазы. Трапециевидные пластинки пригнаны очень тщательно.

Немного орудий рыболовства – «бородки» рыболовных крючков, на которые насаживалась приманка. Зато найдено много скребков, резцов, ножей разного назначения, костяных лощил и приколок. Встретилось немного тесел и топоров из сланца с тщательно отшлифованными наконечниками и остриями.

Найдено множество (5527) украшений. Это подвески из клыков медведя, резцов лося, пластинки из резцов бобра с нарезками на обоих концах, другие подвески из кости и камня. Найдены скульптурные изображения – образцы древнего искусства. Их немного, но это шедевры неолита Севера. Массивный костяной стержень с условным изображением головы лося – как бы предвестник «звериного стиля» скифских курганов: та же экспрессия, та же свобода движения, несмотря на то что изображена только голова животного. Подобная выразительность свойственна очень зрелому искусству. Неожиданны и два скульптурных изображения змей, вырезанных из кости. Три маленькие фигурки человека, в которых можно усмотреть будущие мотивы Северного искусства резьбы по кости: например, условность не прорисованных, а едва намеченных рук человечка на одной из фигурок.

К сожалению, климат уничтожил предметы из дерева, одежду, но расположение украшений на скелете (подвески) или наконечников стрел, лежащих друг возле друга очень плотно, позволило археологам, с привлечением этнографов, восстановить основные принципы одежды и ее форму, а также утверждать, где и как носили футляр для стрел и лука (колчан). Даже теплый капор из шкуры, украшенный подвесками из резцов бобра или лося, который древний человек носил на голове, восстановлен. Характерной чертой была одинаковость костюма для мужчин и для женщин, целиком состоявшего из шкур убитых животных. Позже выделанные шкуры разрисовывались или расцвечивались.

Женщины от мужчин отличались только ношением куска меха, служившего как бы фартуком. Его тоже обшивали резцами лося и бобровыми пластинками, а мужчина носил еще колчан из дерева или кожи – на поясе, на груди или спине.

Раз уж возникла возможность воссоздать в целом внешний вид человека древнего Заонежья, ученым захотелось наверняка знать облик этого человека, тем более что количества найденных черепов для этого вполне хватало… По костям черепа М. М. Герасимов воссоздал облик мужчины и женщины из Оленеостровского могильника.

Кстати говоря, ни в могилах, ни в пещерах, ни на скалах человек лесного неолита, живший в те же годы, когда египетские фараоны «запечатлевали» себя в камне и золоте, не оставил нам своего подлинного портрета и сделал это, можно сказать, намеренно: рисунки и фигурки людей очень условны и защищены от колдовского взгляда знаками, нарочно отдаляющими изображение от реального.

Что поделать, это было связано с его мировоззрением. Недаром даже нынешние представители народов Севера отказываются фотографироваться, полагая, что человек, отдавая другому свое изображение, тем самым расстается с частицей своей души.

Источником работы М. М. Герасимова был не только Оленеостровский могильник: в прошлом веке было найдено много черепов на южном побережье Ладоги. Впервые воссоздать облик человека лесного неолита взялся известный художник-передвижник М. П. Клодт. Впрочем, это был первый опыт, оказавшийся неудовлетворительным. И хотя рисунки М. П. Клодта украсили изданный геологом А. А. Иностранцевым труд «Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера» (СПб., 1882), ученые «не приняли» человека, как бы сошедшего с иллюстраций к романам Фенимора Купера или Майн Рида. Ладожанин М. П. Клодта оказался почти двойником индейца Северной Америки – мощная квадратная голова, сильно выступающий орлиный нос…

С тех пор антропология достигла значительных успехов. М. М. Герасимов, используя им самим разработанный научный метод, воссоздал десятки индивидуальных портретов древних людей, в том числе и портреты оленеостровцев…

Мужчина Заонежья оказался чистым европеоидом. А вот женщина… Помня исключительную полемику по поводу Клодтовского «индейца», археологи сделали вид, что темы расовой принадлежности оленеостровцев не существует. Правда, время для поднятия таких тем было не совсем подходящее… Потом вопрос ушел как бы сам по себе, поскольку метод М. М. Герасимова новым поколениям «воссоздателей» показался несовершенным.

А ведь ответ кроется еще в раскопках Оленьего острова. Оленеостровский могильник, представляющий из себя племенное кладбище, на самом острове разделен на две части – северную и южную. И в той, и в другой – захоронения двух разных родов одного и того же племени. И хоть Энгельс «не позволяет» на стадии племени четко назвать нацию и даже народность населяющих племя людей, но ведь совершенно же ясно, что до прихода с юга славян на этих землях могли обитать только будущие угро-финны!

А этот народ, давным-давно расселившийся по многим уголкам Евразии, имеет еще и двоякое происхождение – и европеоидное, и монголоидное. И сегодня под самой финской границей на Севере России живет почти чисто монгольского облика племя саамы – ближайший родственник европейцев-финнов. Эстонцы и ханты-манси имеют один общий угро-финский корень. Ни для кого не секрет, что индейцы, разновидность желтой расы, происходят от монгольского корня. Не так уж и не прав был знаменитый М. П. Клодт!

Еще одной отличительной особенностью Оленеостровского могильника явилась та, что были обнаружены единичные вертикальные погребения. Как выяснилось, это были могилы вождей, похороненных стоя, в глубоких ямах. В одной из них покойник поставлен ногами на скалу и прислонен спиной к наклонной поверхности стены могилы.

Весь костяк с ног до головы засыпан охрой. При нем найдены триста подвесок, колчан со стрелами, костяной кинжал, сланцевые ножи и многое другое. Он был первый.

Первый среди равных. Но похоронен по-особому: еще не различаясь по собственности, вожди уже имели определенные отличия – хотя бы то, что он и мертвый должен был быть как живой: вождь и воин не могут лежать…

А может, в вертикальных погребениях таится какая-то другая загадка?..

[Ингигерда]

В.Ф.Филатова.
Оленеостровский могильник в системе мезолитических поселений Карелии.

Оленеостровский могильник до сих пор остается единственным погребальным комплексом эпохи мезолита на территории Карелии (прим. 1). Тематике этого памятника уделяли внимание многие исследователи, по, как правило, в отрыве от связанных с ним в пространстве и времени поселений — мест прижизненного обитания погребенных.

К моменту открытия могильника и длительное время спустя такие памятники не были известны из-за слабой изученности окрестностей и края в целом. Активизировавшиеся с начала 60-х годов работы позволили накопить новые материалы и обосновать тезис о его мезолитическом возрасте (прим. 2). Позже делается вывод о его принадлежности к выделенной в южной части края так называемой «кремневой» мезолитической культуре, связанной своим происхождением с кругом культур Волго-Окского междуречья и (со времени появления с VIII тыс. до н. э.) сосуществовавшей с более ранней (с Х тыс. до н. э.) «местной кварцево-сланцевой», основанной выходцами с Северного Приуралья или Зауралья и родственной финляндской Аскола — Суомусярви (прим. 3).

Дальнейшие работы показали несостоятельность этой концепции в основных ее проявлениях (прим. 4). Мезолитические комплексы Карелии действительно неоднородны в культурном плане. Но эта неоднородность проявляется отнюдь не в количественных соотношениях изделий из кварца, кремня и сланца, как полагал Г. А. Панкрушев. Анализ материалов показывает, что эти три вида сырья являются базовыми для всей территории, занимают в индустрии камня каждый свою нишу сообразно свойствам: сланец для макроформ главным образом из разряда деревообрабатывающих, кварц для обиходных массовых орудий, кремень преимущественно для требующих острого и прочного лезвия охотничьих инструментов. Полный набор необходимых для жизни орудий обеспечивался лишь совокупным их использованием. Различия в количестве и видовом составе указывают прежде всего на характер памятника, а также на его расположение относительно природных запасов сырья, но и при обилии кремня на поселениях юго-восточных районов макроформы изготавливались исключительно из сланца. Недостаток кремня в северной части компенсировался большими объемами кварца, однако для крупных орудий опять же предпочитался сланец. Очевидно, что культурные разграничители следует искать в каких-то иных, более глубинных сторонах материальной культуры.

Кроме того, процессы дегляциации происходили по разным схемам и неодновременно для отдельных частей Карелии. В силу этого раньше других доступными и благоприятными для человека стали Южное Прибеломорье и Онежско-Ладожский перешеек, несколько позднее Обонежье, тогда как срединные районы лишь с окончанием стадии сальпауселькя (прим. 5). Эти обстоятельства делают весьма проблематичным существование единой для всей территории культуры в пространственном плане и датировке позднеледниковьем.

Разнокультурные мезолитические комплексы, как показывают материалы, тесно увязываются с естественным образом ограниченными и экологически самодостаточными частями территории, а в конечном итоге — с заведомо раньше сложившимися и наиболее вероятными в качестве исходных (материнских) людскими сообществами в сопредельных областях. На этом основании можно предполагать существование отдельных самостоятельных культурных единиц, например, в Приладожье и Южном Прибеломорье, связанных своим происхождением в первом случае с южными (привалдайскими?), а во втором — с западными районами Архангельской области. К сожалению, эти местности обследованы в недостаточной степени, выявлены единичные памятники мезолита.

К настоящему времени в пределах Карелии достаточно уверенно намечается две культуры (прим. 6). Одна охватывала северные-северо-западные районы, представлена более чем 100 памятниками, примерно 20 исследовано на значительной площади (прим. 7). Самые ранние из них датируются временем около середины VI тыс. до н. э. По сумме показателей данную культуру можно понимать как отсегментовавшуюся часть населения Кольского региона, продвинувшегося на юг по морскому побережью и далее вглубь континента по озерно-речным магистралям до их верховий на Балтийско-Беломорском водоразделе.

Следующая культура выделена в бассейне Онежского озера. Ее характеризуют около 80 исследованных на участках от 100 до 300—500 м2 поселений (всего известно более 300), на 15 из них выявлены остатки жилищ (более 30), хозяйственные объекты (кострища, каменные очаги и т. д.). Весьма представительны коллекции инвентаря всевозможных функций из многих видов горных пород и кости. На культурную однородность онежских комплексов указывают единство приемов в технике и технологии расщепления камня и изготовления орудий, строительстве жилых и прочих сооружений, идентичность их форм, интерьеров, традиций в размещении на площадках поселений. Едины типологические ряды ведущих форм орудий из камня соотношения основных видов изделий и базовых видов сырья и т.д. (прим. 8).

В плане выяснения места в ряду мезолитических древностей Карелии Оленеостровский могильник, как минимум, должен быть увязан с наиболее приближенными в пространственном отношении выделенными культурными единицами. В полной мере этому отвечает онежская культура в бассейне Онежского озера. Поэтому многие аспекты его тематики, в том числе ареал обитания погребенных невозможно рассматривать вне контекста характерных для нее признаков.

Территория онежской культуры, судя по распространению памятников, включала все побережья озера кроме южного с прилегающими участками местности. В целом она сравнительно невелика, в пределах 250х150 км, едина по природным данным (рис.1). Осваивалась в полном объеме в течение короткого отрезка времени. Самые ранние из известных памятники выявлены на юго-западном (Шелтозеро XV, группа VIII) и западном (Суна XIII и XII, группа XI; отдельные по берегам заливов Петрозаводской губы). Около середины VII тыс. до н. э. поселения появляются на других участках (Пески I и III, мезолитические комплексы, группа X; Палайгуба VI, группа XII; Кладовец Va, rpynnaVI; Повенецкая III, группа II; Черная Губа VI, группа III; Оровнаволок XIV, группа IV). Примерно с середины VI тыс. до н. э. начинается освоение внутренних водоемов (группы XIII и XIV). Расселению на север и восток по-видимому, препятствовали водоразделы или недостаточными были людские ресурсы.

В течение всего основного времени существования для онежской культуры были характерны большие, площадью 2500—3000 м2 поселения с отапливаемыми жилищами каркасно-столбовой конструкции, первоначально, вероятно, легкими наземными (Суна XIII), а с середины VII тыс. до н. э. — фундаментальными стационарными типа полуземлянок (Повенецкие II и III, Кладовец Va, IV и VI, Оровнаволок XIV, XV, IX, Черная Губа VI и XI, Бесов Нос VI, Муромское VII и др.). Около рубежа VI-V тыс. до н. э. появляются меньшие по площади поселения без жилищ, которые активно функционировали периодически, в теплые сезоны года, выполняя роль вспомогательных к базовым поселкам с жилищами в период ведения промыслов (Повенчанка V, Пиндуши XIVa и XIV, Черная Губа II, XX и др.). Примерно с VI тыс. до н. э., в дополнение к ним возникают небольшие летние и/или зимние стоянки типа промысловых становищ (Пиндуши XXXVIII, Мяньгора I, II, Повенчанка I и II, Шелтозеро XXVI и т. д.). В финальную стадию культуры (конец VI — первая четверть V тыс. до н. э.) некоторые из числа последних и подобные им небольшие стоянки становятся единственными местами обитания. На некоторых (Оровнаволок XI, Оленеостровская, Бесов Нос VI, верхний слой) не исключается наличие легких наземных построек округлой формы столбовой конструкции.

Установлено традиционное для культуры размещение базовых поселков с жилищами на отделенных от континента неширокими проливами (1,5-6 км) островках площадью 2-5 кв. км (прим. 9). Синхронно существовавшие поселки располагались на удалении до 50 км друг от друга, а при сильной изрезанности береговой линии и наличии внутренних глубоких заливов — на расстоянии 10-14 км. Вблизи каждого, обычно на континентальных берегах в глубине узких фиордообразных заливов размещались летние сезонные поселения и промысловые становища. К настоящему времени в границах культуры выявлено 14 таких одновременно существовавших локально-территориальных групп, но, судя по геоморфологии и палеогеографическим данным, их могло быть значительно больше. Пример тому — недавно открытые скопления разновременных поселений на южном берегу Заонежского полуострова и в окрестностях г. Петрозаводска.

На примере ряда неплохо изученных локальных групп (II, 111, IV, VI) можно полагать существование в каждой из них одновременно одного-двух базовых поселков с одним-тремя (максимально с пятью) жилищами площадью 18-28 м2. В каждом могло проживать 5-10 человек, вероятно, одна (судя по наличию в жилище одного очага и одного кострища, выполнявших разные функции), связанная определенными отношениями группа людей, так называемая социально-производственная ячейка.

На участках местности между локальными группами памятники мезолита отсутствуют. Эти пустые пространства можно рассматривать как промысловые (охотничьи) территории населения групп, основу экономики которого на протяжении всего периода существования культуры составляла, судя по остеологическим остаткам и функциональному составу орудийных комплексов, охота на лесных животных (прим. 10). Охотничьи угодья, очевидно, охватывали участки от берега озера вглубь материка, тяготея к способным служить путями передвижения и ориентирами многочисленным впадающим в озеро речкам и ручьям.

Долговременный характер поселений и условия их размещения, наличие стационарных жилищ круглогодичного использования, функционально-типологический состав инвентаря, другие факты позволяют считать образ жизни населения онежской культуры как полностью оседлый вплоть до ее финальной стадии. Жизненно необходимые охотничьи промыслы первоначально, очевидно, осуществлялись группами охотников в пределах своей территории в ходе непродолжительных экспедиций. Позднее они, вероятно, приобрели характер более продолжительных откочевок некоторой части обитателей базовых поселков, о чем свидетельствует появление летних поселений без жилищ. На заключительном этапе существования культуры примерно с конца VI тыс. до н. э. произошел переход к подвижному образу жизни, возможно, по типу сезонной оседлости, в который было вовлечено уже все население локальной группы. Это подтверждает исчезновение с этого времени поселений со стационарными жилищами и крупных сезонных длительного использования. Единственными местами обитания становятся небольшие сезонные стоянки как из числа выполнявших ранее роль промысловых становищ, так и новые.

Исходя из системы размещения одновременных базовых поселений с жилищами — локальных групп населения и численности его в каждой, можно полагать, что Оленеостровский могильник с его площадью до 7000 м2 и числом погребений до 600 не мог принадлежать одному-двум таким коллективам, составлявшим к тому же одно из подразделений единого общества (культуры) (прим. 11). К настоящему времени устанавливается не менее 7 синхронных ему групп по всем берегам Онежского водоема (рис.1). Однако, значительные по своим объемам и составу биоресурсы территории, сложный характер береговой линии значительной протяженности могли обеспечить существование более многочисленной людской популяции.

По отношению ко всем известным (и предположительно намечаемым) локальным группам могильник был «за водой». Ближайшие континентальные берега находились в 10 км к северу и в 16 км к востоку. Узкий пролив отделял его от крупного массива суши — Большого Клименецкого острова, на котором, кстати сказать, мезолитические памятники неизвестны. В плане расположения относительно могильника каждая локальная группа находилась в равных условиях. Учитывая островной характер размещения базовых поселений, можно полагать водное пространство привычной и хорошо освоенной населением средой.

Как известно, могильник занимает вершинную часть и пологий северо-западный склон небольшого (2,7х0,5-0,7 км) Южного Оленьего острова. Высота площадки над урезом воды около 15,6 м, во время использования она, если учесть расположение острова вблизи зоны равновесия, была близкой к этому или чуть меньшей. В этом плане остров не выделялся среди других многочисленных невысоких островов водоема. Он не составляет исключения также по типам слагающих горных пород, послуживших консервантом для костных остатков. Выходы таких известны на некоторых других островах восточнее и севернее, а также на участках северных и восточных континентальных берегов и на 3аонежском полуострове (прим. 12).

К сожалению, специальных обследований этих мест не проводилось, поэтому нельзя с уверенностью предполагать наличие связи между выбором места для некрополя и составом почвы с ее способностью сохранять человеческие останки. Вполне вероятно, что о таких особенностях грунта на выбранном месте древнее население не подозревало. Остров могли избрать из-за его расположения в центральной части озера, примерно на одинаковом расстоянии от рассредоточенных по берегам групп поселений и в центре ареала культуры. Это вполне отвечало традициям в размещении поселений и могло служить одним из определяющих факторов. Погребение на острове могло восприниматься как посмертное обитание в привычных условиях, отражая существующие представления о загробном (нижнем?) мире.

По данным Н. Н. Гуриной, на исследованной площадке могильника погребения концентрировались двумя или тремя (северная, средняя — южная) группами. Следует отметить всю условность и некорректность такого подразделения, равно всех основанных на этом суждений. Раскопана треть площади памятника, структура его в целом, компоновка погребений на остальной части, неизвестны. Не исключено, что обособленность части могил обуславливается естественными причинами, например, выбором более свободного от крупных камней места, что было немаловажно для устройства ям при сильной каменистости почвы. Можно лишь полагать, что погребения старались расположить компактно вблизи друг друга без определенной системы.

Сравнительно хорошая сохранность материалов дает возможность изучения многих сторон жизни оставившего могильник населения. Наиболее информативен в этом плане погребальный обряд. Принято считать, что в сумме своих компонентов (ритуальные действия, погребальные сооружения, набор сопровождающих вещей и др.) он способен опосредованным образом отражать социальную структуру общества в целом или по отдельным составляющим, связи и взаимоотношения между его членами, хозяйственно-экономическую ситуацию. В нем находят свое выражение также представления религиозно-мировоззренческого плана, не отрицается его роль культурного индикатора, исключительная информативность в качестве исторического источника (прим. 13) . В то же время этнография констатирует его чрезвычайное многообразие и специфичность для каждого народа, племени, рода, половозрастных классов и других естественных или искусственных подразделений одного общества. Свое значение имели конкретные обстоятельства жизни и хозяйствования, география проживания, причина и место смерти, многие другие факторы. В силу этого для изучения удаленных во времени обществ он может эффективно использоваться, очевидно, лишь в контексте со всей суммой источников, характеризующих конкретную прижизненную среду обитания.

В погребальном обряде Оленеостровского могильника существует ряд выполненных для всех погребенных действий. Одним из них можно полагать установку надмогильных знаков (очевидно, не сохранившихся лишь в силу природных обстоятельств), существовавших, судя по редким случаям нарушения могил и подзахоронений, в течение всего времени использования площадки. В этом же плане можно рассматривать традицию погребения по обряду трупоположения, а также захоронение в специально подготовленные ямы с последующей засыпкой землей. Обкладка некоторых тел камнями могла быть вынужденной из-за сильной насыщенности ими почвы. Выкапывание ям в таких условиях требовало немалых усилий, тем более показательно их устройство определенной формы и размеров для каждого покойного. Вполне допустимо, что погребение непременно в яме определенным образом связано с традицией устройства прижизненных обиталищ — заглубленных своим основанием в землю жилищ. Может быть, могильная яма воспринималась как жилище мира мертвых, как дань соответствующему духу (божеству).

Общим для всех умерших элементом обряда является посыпание тел охрой. Она отмечена практически во всех могилах, хотя и в разных количествах. Последнее обстоятельство могло обуславливать естественные факторы, например, глубина залегания костяков, большая подверженность ряда могил процессам вымывания ее потоками воды и т. д. Кроме того, на практике строгая регламентация ее количества во всех случаях была делом сложным, погребения могли происходить в разное время года и на протяжении длительного времени. Не наблюдается, вопреки утверждениям Н. Н. Гуриной, явной зависимости степени окрашенности тел от количества сопровождающего инвентаря, что в целом вряд ли имеет существенное значение. Куда более важен сам факт использования охры в погребальном ритуале для всех субъектов. Но истинное содержание его установить трудно.

Учитывая некоторые другие данные можно предполагать связь с более расширенными представлениями, чем только или просто символ огня или крови. Так, охра обычно присутствует в ямах каркасных опорных столбов жилищ. Она всегда специально подсыпана при входах в постройки по обе стороны дверного проема, отмечена в заполнении особых по некоторым признакам (расположению на площадках поселений, размерам и т. д.) кострищ, скоплениями у особого типа очагов и каменных вымосток в жилищах и вне их, специальными хранилищами. Известны случаи засыпания охрой кострищ, затем вновь возобновлявшихся на том же месте. Скопление ее отмечено в тройном одновременном погребении (No No 26-27-28) могильника (прим. 14).

Общим для всех (за одним исключением) моментом обряда являлась ориентировка покойных — головой в восточную сторону. Небольшие отклонения к югу и северу Н. Н. Гурина связывала со временем года, в которое происходило захоронение. Но в этом случае необъяснимым будет совпадение ориентировки впускных погребений с более ранними. Более приемлемым кажется предположение исследовательницы о связи этого действия с почитанием восточной стороны горизонта как стороны восходящего солнца. Возможно, погребения совершали именно (или только) в утреннее время суток. Резонно предполагать на основании этого особое место (культ?) солнца — утренней зари в системе миропонимания. Отметим, что с точки зрения топографии могильника это зрелище было весьма впечатляющим по своей красоте в течение почти всего года, тогда как закат скрывали близлежащие лесистые острова.

Вполне вероятно предположение о наличии связи между ориентацией погребенных и почитанием востока или солнца с существующим во многих жилищах поселений онежской культуры, дополнительно к основному входу в южной стене, также второго, направленного чаще всего на восток и, как правило, в сторону берега. Судя по состоянию культурного слоя, он был менее капитально обустроенным (без столбов по сторонам проема, возможно, в виде легко убираемого покрытия стен), использовался менее интенсивно, но тоже имел подсыпку охры и всегда — прикопанные на проеме вещи, причем из числа особо важных (ножи и наконечники стрел, сланцевые тесла или мотыги). Залегание предметов, в том числе некоторых из названных выше, отмечается и по основному входу, однако здесь, кроме того, имелись следы их изготовления или подправки — нуклеусы, абразивы, первичные отщепы и осколки и т. д.

Связь ориентировки погребенных, например, с прародиной или местожительством маловероятна. В первом случае она была бы единой для всех строго в одном направлении, вероятнее всего на Ю-ЮЮВ. Во втором, наоборот, у определенных групп одинаковой и несовпадающей с ориентировкой других, т. е. практически по всем странам света. Отметим также, что амплитуда отклонений от востока в данных широтах, если иметь в виду исполнение обряда утром при восходе солнца, свидетельствует об использовании могильника в течение всего или большей части года. Единственный случай положения головой на ЮЗ вероятнее всего обусловлен причинами частного порядка. Вряд ли данного индивидуума следует считать чужаком — иноплеменником, поскольку для него выполнены все обязательные и наиболее важные другие элементы обряда.

Наличие ряда общих для всех захороненных норм в погребальном обряде предполагает существование в оставившем могильник обществе, перекрывающем локальные группы — общины, другие возможные подразделения (роды, кланы и т. д.) единой системы миропонимания. Не исключается наличие в нем наряду с культурным также языковою единства и этнического самосознания определенного рода.

Вместе с тем в погребальной традиции оленеостровцев выделяется некоторое число элементов частного характера, которые можно отнести к разряду частных, исполненных для нескольких или отдельных индивидуумов. Они, вероятнее всего, отражают структуру данного объединения, различного рода институты, связи и взаимоотношения между его членами. Согласно им весь массив погребенных подразделяется на несколько неравнозначных по содержанию группы (прим. 15). Так, по числу захороненных в одной могиле выделяются одиночные и групповые, среди последних — двойные и тройные. Самые массовые — первые.

Двойных разных половозрастных категорий всего 16. Они могут указывать, например, на одновременность смерти, семейно-брачные или родственно-свойственные отношения. Тройных одновременных всего 3 и это обстоятельство вместе с некоторыми другими показателями, в частности, характером сопровождающего инвентаря, позволяет противопоставить их всем прочим.

В зависимости от положения тела намечается три группы. Крупнейшую и самую типичную по сумме других признаков образуют уложенные горизонтально на спине с прямыми ногами и вытянутыми вдоль тела или скрещенными на животе руками, лицом вверх. В двойных и тройных захоронениях иногда одного клали на бок с согнутыми руками и лицом к соседу, уложенному (за одним исключением) на спину. Две другие группы малочисленны. Одна включает четырех погребенных вертикально головой вверх, вторая пятерых или двух (прим. 16) скорченных. Различия по полу и возрасту в них отсутствуют, в двух последних погребения только одиночные. На две численно неравные группы все погребенные подразделяются в зависимости от наличия или отсутствия сопровождающего инвентаря, при этом обе включают все половозрастные классы, а также названные выше группы.

Смысловое значение обозначенных подразделений без специальных исследований достоверно установить вряд ли возможно. Они локализуются по одному признаку, прямой и четкой связи с другими, например, расположению на площадке, по полу и возрасту, не усматривается. Возможно, двойные захоронения обуславливались семейно-брачными и родственными связями в большей степени, чем какими-то иными, погребение стоя — личными заслугами, скорченно — вид наказания и т. д. Некоторые предположения можно сделать при анализе группы снабженных инвентарем, охватывающей большинство захороненных.

Как известно, сама по себе традиция снабжения умерших вещами по своим целям весьма неоднозначна. К тому же погребальный набор в сумме — явление несколько иного плана в сравнении с поселенческим, что необходимо учитывать при сравнительном анализировании. В качестве погребальных атрибутов могли использоваться не все, а лишь некоторые виды и типы изделий из числа известных и употребительных при жизни. Неизвестно также, каким конкретным представлениям он призван был отвечать при отправлении погребального обряда для общества в целом и для отдельного индивидуума. Вряд ли во всех случаях он отражал прижизненные занятия покойных, поскольку трудно считать охотниками старых женщин и детей, снабженных наконечниками стрел наряду со зрелыми мужчинами. Некоторую часть его, вероятно, составляли личные или наследованные вещи умершего или изготовленные им при жизни. Отдельные предметы могли быть положены (или не положены) в силу каких-то особых соображений.

Можно полагать, что набор погребальных вещей регламентировался многими и разными представлениями, если принять во внимание его индивидуальность практически для каждого погребенного в могильнике, отсутствие единого и обязательного для всех даже в виде единственного предмета. Но он вряд ли носил случайный характер, поскольку существовали строгие правила в других сторонах погребальной традиции, а также неизбежные в условиях первобытности всевозможные естественные и искусственные подразделения.

Кроме того, ассортимент изделий могильника предполагает наличие в качестве погребальных атрибутов наряду с обиходными повседневного пользования также специальных изделий, изготовленных с целью отметить (принадлежность, особенность) субъекта. Как выясняется при детальном анализе, определенную смысловую нагрузку имело расположение вещей на теле усопшего.

Вещественный комплекс могильника, как и поселенческие онежской культуры включает значительное число изделий из камня, кости и рога (прим. 17). Последние на поселениях встречаются крайне редко в силу природных обстоятельств. Косвенным образом установлено, однако, что в группе основных жизнеобеспечивающих, в первую очередь охотничьих орудий, кость в качестве сырья занимала одно из ведущих мест (прим. 18). Об этом свидетельствует огромное количество кальцинированных мелких фрагментов со следами обработки шлифованием, надпилы и надрезы (прим. 19). Встречены достаточно крупные обломки, которые можно — идентифицировать с частями стрел, ножей, гарпунов, других сложных поделок, подвески с надпилами-зарубками на концах, рыболовный крючок, игла, фрагменты с орнаментом (рис.2:10-22). Трасологическими исследованиями выявлена крупная группа инструментов из кварца и кремня для обработки кости и рога (резцы, пилки, скобели, строгальные ножи, резчики и др.) (прим. 20).

В комплексе изделий из камня в могильнике представлены типичные и для поселений виды местных горных пород (сланец, кварц, роговик или лидит, кварциты, песчаники, граниты) и привозной кремень (прим. 21). Они использовались также в соответствие со свойствами, каждая для определенного круга изделий. Как и поселенческие, комплекс разнообразен функционально, идентичны ассортимент (макроформы различного назначения, наконечники стрел, ножи, сечения-вкладыши, скребки, резчики, резцы и т. д.) и типологический состав. Основные различия наблюдаются в количественных соотношениях видов орудий.

Показательно, что самую крупную группу изделий могильника составляют наконечники стрел, обеспечивающие основной жизненно необходимый охотничий промысел. По данным Н. Н. Гуриной, они сопровождают более половины погребенных (88 из 141 снабженных вещами). Преобладают разнообразные костяные формы. Кремневых обнаружено 100 в 22 погребениях. Они распределены крайне неравномерно — в одном их 23, в четырех от 7 до 16, в остальных по 1-3 экз. Таким образом, ими снабжена сравнительно небольшая часть покойных всех половозрастных категорий, но большинство из них — взрослые мужчины. Присутствие стрел у женщин и детей ставит вопрос о их знаковом смысле в сфере каких-то особых представлений или норм. Отметим, что в большинстве случаев кремневые наконечники стрел встречаются отдельно от костяных. Очевидно, каждый из видов имел свою нишу в промысле, в его способах или объектах, возможно, времени применения.

Наконечники стрел из кремня являются довольно распространенным видом орудий в онежской культуре. Обнаружены на 20 поселениях в разных локальных группах, всего более 60 экз. Обычно встречаются по два-три вместе, но на некоторых их сравнительно много (Оровнаволок XV — 14, Кладовец Va — 7, Черная Губа XI — б экз.). Залегают чаще всего у кострищ и кладок вне жилищ. По технико-типологическим показателям аналогичны оленеостровским, представляя вместе один морфотип на ножевидных пластинках с вариантами обоюдоострых, с черешком и усеченным основанием (рис. 3). Копирующие кремневые наконечники стрел из лидита (роговика) редки — в могильнике найден один, пять аналогичных — в Черной Губе VI и XI, на Повенчанке V, в Пиндушах XIVa и в мезолитическом комплексе Песков III (рис. 3:24).

Выделенные Н. Н. Гуриной в могильнике в качестве наконечников стрел изделия из кварца, вероятнее всего являются сверлами. В богатейших и функционально разнообразных кварцевых комплексах поселений последние весьма многочисленны, изготовлялись на осколках, отщепах, концах толстых пластин, формовка рабочих концов часто производилась по типу пера или насада кремневых стрел — крутой ретушью по краю со спинки – иногда уплащивающей с брюшка. В то же время наконечники стрел из кварца ни на одном из поселений онежской культуры не встречены. Интересно, что в могильнике эти изделия обнаружены в одном погребении (No 118а) вместе с разнообразными костяными формами (гарпунами, наконечниками стрел, пластинками из резцов бобра и т. д.) и кремневыми резчиками (прим. 22).

К числу связанных с охотой орудий относятся ножи и вкладыши к составным формам. Первых (все кремневые на ножевидных пластинках) обнаружено по одному в 15 погребениях, где им чаще всего сопутствуют наконечники стрел. Типологически такие же известны на многих поселениях в значительном числе. Наиболее близкие оленеостровским происходят из поселений с большим количеством стрел (рис. 4). Ножевидных пластинок из кремня в могильнике всего 56, почти все действительно, как считала Н. Н. Гурина, служили вкладышами к составным орудиям, но вопреки ее утверждениям, основная их часть вторично не подработаны, отмеченная ретушь — результат утилизации. Лишь немногие ретушированы по одному, редко обеим краям со спинки, в единичных случаях с брюшка.

Аналогичные им крупные пластинки и их части разной величины, как правило также без вторичной подправки, но со следами использования, составляют одну из самых многочисленных групп инвентаря поселений. На некоторых (Шелтозеро XV, Оровнаволок XV, Кладовец Va, Повенчанка V, Черная Губа XI) их от 54,8 до 87 % от всех изделий из кремня. По заключениям трасологов, основная часть использовалась в качестве вкладышей к мясным ножам и охотничьему, в том числе метательному вооружению. Часто они применялись без дополнительной подправки в качестве скобелей, пилок, резчиков, сверл при обработке кости, рога и дерева.

Сопровождающие погребенных орудия охоты, по-видимому, являлись рабочими. На костяках располагаются в определенном порядке, может быть, близком прижизненному. Так, стрелы в большинстве случаев залегали компактно, вероятно, в колчанах или связках у пояса, в области колен, груди, реже у плеч. Часто там же лежали ножи и вкладыши. Кинжалы, особо длинные стрелы из кости укладывались иначе — у плеч, сбоку у головы, или на груди.

Преобладание в погребальном наборе инструментов, прямо или косвенно связанных с охотничьим промыслом, возможно отражает не только основной род занятий населения, но также особые представления или понятия мировоззренческого плана. Возможно, именно этим объясняется крайняя малочисленность в комплексе могильника орудий бытового характера.

Так, скребков и резчиков обнаружено всего по четыре у четырех субъектов, резец один. Немногим больше костяных проколок (по одной в 13 погребениях) и лощил (по одному в пяти). Встречены также небольшие осколки и отщепы с частичной подправкой и следами работы — в 16 погребениях по два-пять, всего 24 экз. Изделия такого рода на поселениях обычно самые многочисленные. Преобладают скребки (до 48 % всех орудий), довольно много резцов, сверл, проколок, а также неизвестных в могильнике долотовидных орудий, проколок из камня, скобелей.

Обращает внимание залегание их в могильнике. Например, резец и один из скребков происходят из одного погребения 114 (взрослый мужчина), оба вставлены в рукояти, лежали на груди. Из трех других скребков один найден у левого бедра взрослой женщины, (погр. 118), остальные с погребениями не связаны. Один из резчиков лежал вместе со скребком и резцом, три других — в смежных погребениях 117, 118, 118а. В погребении 118а залегали «наконечники стрел» из кварца. Таким образом, все снабженные данными изделиями умершие, в числе которых юные, взрослые, старики, мужчины и женщины, захоронены рядом друг с другом. Не исключено, что тем самым были отмечены их способности или специализация в определенном виде работ, судя по остальным предметам в погребениях, в обработке кости.

Весьма показательно, но в несколько ином плане место в комплексе инвентаря могильника сланцевых макроформ. Отметим, что они известны на всех без исключения поселениях бассейна Онежского озера, составляя до 40 % инвентаря, отличаются от всех других видовым и типологическим разнообразием (прим. 23) . В могильнике их всего семь в шести погребениях (прим. 24). Согласно морфопризнакам, большинство относится не к разряду деревообрабатывающих типа топоров и тесел, а к так называемым мотыгам, которые, по характеру следов на лезвиях, могут быть отнесены к землекопным инструментам. Они обнаружены на большинстве поселений, где выделяются особыми условиями залегания — по краям или в основаниях крупных, заглубленных в землю кострищ, в ямах опорных столбов каркаса жилищ (причем, обычно угловых, иногда вместе с теслами) или прикопанными вблизи входов снаружи. Особым образом и отлично от других изделий они залегают в могильнике. Так, целая мотыга и обломок такой же находились выше головы костяка у самого края ямы в погр. 82. Неподалеку от черепа в погр. 117 залегал удлиненный грубо оббитый отщеп сланца, который также мог выполнять функцию мотыги; в этом же качестве мог использоваться крупный отщеп из засыпки ямы в погр. 136 (прим. 25).

Вместе с мотыгами по краю кострищных ям в жилищах и снаружи от входов на многих поселениях встречаются крупные, небрежно оббитые и частично подшлифованные орудия характерного облика, которые трасологическим путем определяются как кайла для разбивания льда. Именно такое лежало между черепом и краем ямы в погр. 68 (прим. 26). К числу топоров и тесел в соответствие с формой, размерами, степенью обработки и видом рабочего конца относятся только два орудия (прим. 27). Оба лежали в области груди у локтя (погр. 8) и у правого бедра с внутренней стороны (погр. 76), т. е. подобно большинству прочих орудий могильника. Примечательно, что все погребенные с этими изделиями субъекты — мужчины.

Макроформы могильника типологически входят в комплекс характерных для ранних поселений онежской культуры (Суна XIII, Шелтозеро XV, Кладовец Va, Оровнаволок XIV и XV, Черная Губа VI и др.). Отметим, что в названных памятниках отсутствуют или единичны кирки и мелкие инструменты из сланца типа стамесок, широко распространившиеся после середины VI тыс. до н.э. Их нет и в могильнике, как, впрочем, нет известных с раннего этапа многих других, например, клиньев для расщепления дерева, крупных сверл и сверленых предметов и пр. Это обстоятельство свидетельствует о незначительности роли в погребальной обрядности массовых бытовых инструментов, еще более подчеркивая охотничью направленность погребального инвентаря.

То же самое относится к сопутствующим сланцевым комплексам абразивам — шлифовальным плитам, точильным брускам и пилам. На поселениях они встречаются в заметном числе, первые, как правило — крупные массивные плиты или плоские валуны кварцита, песчаника, реже сланца (и никогда — кварца или кремня). Использовались для оформления рабочих концов макроформ. Точильные бруски, естественные или отколотые от больших небольшие плитки из тех же горных пород, судя по размерам и форме рабочих поверхностей, применялись преимущественно для заострения мелких, часто узких предметов, очевидно, костяных или деревянных. Посредством пил оформлялись боковые плоскости макроформ из сланца, а также, вероятно, изделия из кости, если иметь в виду их заметное количество при немногочисленности обработанных ими форм из камня. На поселениях раннего этапа онежской культуры число абразивов невелико, в дальнейшем увеличивается и максимальных значений достигает в финальную стадию, в известной степени, отражая этапы развития техники и технологии.

По данным Н. Гуриной, в могильнике обнаружено около 10 шлифовальных плит. Но величина и характер рабочих ложбин указывают скорее на точильные бруски, причем следы использования наблюдаются на пяти или шести предметах. Залегали на дне ям у ног погребенных. Остальные — естественные небольшие гальки сланца без следов использования, из них связаны с погребениями лишь три, расположенные на умерших весьма необычным образом. Одна, довольно крупная, подовальной формы лежала поперек шеи (погр. 50), подобно сланцевым ножам (кстати, близкой формы) у ребенка в парном с мужчиной (погр. 46-47) и ребенка в парном со сверстником (погр. 103-104). Другие случаи такого расположения предметов не известны. Две другие гальки происходят из двойного одновременного (погр. 110-111), из них одна плоская треугольной формы лежала сверху на лобной доле черепа (как плоская фигурка лося в погр. 64), а вторая круглая на правом плече другого костяка. Все отмеченные этими плитками умершие — женщины зрелого и старческого возраста. Можно допустить, что данным предметам придавалось особое значение в погребальной символике или других сторонах духовной жизни, каким-то образом связанных с определенной группой женской части населения. Отметим, что небольшие плиточки и плоские гальки четких овально-подтреугольных и округлых очертаний довольно часто встречаются на поселениях вместе с прочими находками.

Особую группу инвентаря могильника составляют не связанные непосредственным образом с хозяйственно-бытовой деятельностью украшения и скульптурные формы. Их многочисленность и разнообразие свидетельствуют об исключительном внимании общества к нематериальной сфере жизни. Это хорошо согласуется с общим высоким уровнем развития онежской культуры.

Основная часть украшений — обработанные резцы лосей, медведей и бобров с канавками на концах. Из камня известно 7 подвесок (в детском и женском погр. 109 и 144) в виде плоских округлых зашлифованных плиток с одним отверстием вблизи края или несколькими по всему полю. Интересно, что в 17 погребениях, принадлежащих (во всех случаях, где имелась возможность определения) женщинам и мужчинам возмужалого и старческого возраста, украшения отсутствуют, единичны у них или тоже не обнаружены прочие вещи. Но у двух субъектов имелись скульптурка змеи и плитка песчаника с гравировкой (погр. 18 и 44). Захоронения с украшениями относятся к числу наиболее типичных по основным признакам, но есть и особого характера по положению тела (вертикальные, на боку). Основным назначением украшений являлось, очевидно, удовлетворение «эстетических потребностей, возможно, с определенными защитительными функциями. О последнем свидетельствует наличие их у не охотников, т. е. женщин и детей. Присутствие у одного и того же субъекта украшений из костей разных животных не позволяет, вопреки утверждениям Н. Н. Гуриной, придавать им статус тотемных символов или предметов, отражающих определенные верования.

В поселенческих комплексах обнаружено небольшое число плоских подвесочек из кости с канавками для закрепления, имеются также подвески из крупных и мелких галечек с отверстиями и надпилами на концах. Все они происходят из памятников раннего этапа, аналогичны оленеостровским (рис. 2:7-9, 13-15).

Большинство скульптурных форм — различные по размерам, а также в стилевом и художественном планах изображения лосей. Можно полагать различной их символику и назначение. Стилистически близки между собой малые головки лосей, которые, вероятнее всего, являются отломившимися навершиями рукояток кинжалов по типу известного в погр. 61 или нашивками на одежду (прим. 28). Они располагались у бедер и плеч подобно прочим орудиям охоты. Нашивкой на головном уборе могла служить плоская фигурка лося из женского погр. 64, где она лежала на лобной доле черепа вместе с прочими украшениями. Возможно, что эти изделия выполняли функцию индивидуальных оберегов. К числу собственно скульптур лосей бесспорно относятся лишь жезлы.

Они происходят из неординарных по некоторым признакам погребений (тройного одновременного 55-56-57 и такого же парного 152-153). Оба носителя жезлов – взрослые мужчины, захороненные в первом случае с двумя (по обе стороны), а во втором с одной (слева, с юго-восточной стороны) женщинами-ровесницами. Идентично положение обоих мужчин (горизонтально на спине с вытянутыми ногами и сложенными на животе руками) и всех женщин (на спине, лицом к спутнику), ориентировка (на СВ). Жезлы также занимают одну позицию — на уровне головы вдоль левого плеча острым концом вниз по восточной, обращенной к женщине, стороне. Примечательно отсутствие или единичность у всех пяти субъектов орудий производственно-бытового характера из камня и кости. Исключение составляют сланцевые ножи у мужчины из тройного и двух наконечников стрел (?) у мужчины из парного. Все женщины снабжены какими-то поделками из кости, одна из тройного также скульптуркой змеи. В могилах обнаружены зубы северного оленя и лося, кости волка и птиц (на груди и в ногах мужчин). Украшения отсутствовали только у женщины из двойного погребения.

По всем основным элементам обряда данные захоронения относятся к числу самых типичных и массовых, т. е. данные субъекты члены того же общества со всей присущей ему системой взглядов и отношений. От основной массы их отличает групповой характер, а от всех — наличие жезлов. Последние можно понимать как знаки или символы, определяющие особый статус носителей, которые, несомненно являлись в данных погребениях главными персонами. Захоронение вместе с ними женщин могли обуславливать самые различные факторы и связи. Но их жертвенный характер маловероятен (прим. 29). Число групповых захоронений довольно заметно, в том числе разных по полу и возрасту. У многих индивидуумов имеются орудия «умерщвления» (наконечники стрел). Кроме того, «жертвы» погребены с соблюдением тех же основных требований обряда, которые исполнены для их партнеров.

Примечательно, но уже в несколько ином плане наличие в инвентаре могильника других скульптурных форм — антропоморфных и змей. Они в равной степени сопровождают взрослых мужчин и женщин (но не детей), у которых отсутствуют орудия труда и быта, у некоторых также украшения. Лишь у одного мужчины с антропоморфной фигуркой имелись поделка из кости и косточка птицы. Интересно, что все скульптурки залегали с северной стороны (справа), большинство у правого плеча, в двух случаях (змейка и антропоморфная) у правого бедра субъектов. Эти изделия могли являться индивидуальными оберегами или украшениями, поскольку встречаются в ограниченном количестве. Но могли отражать деятельность людей при жизни, их особые способности. По основным нормам обряда данные погребения входят в группу самых распространенных.

В этом же плане можно рассматривать захороненного с гравированной плиткой из песчаника взрослого мужчину в погр. 44. Предмет лежал снаружи у левого бедра, прочие вещи отсутствовали, других отличий от основной части погребенных не наблюдается. Узор на изделии по своим элементам и композиции близок обнаруженным на других поделках из кости (прим. 30). Его законченность предполагает определенную смысловую нагрузку. Аналогичный ему встретился на двух изделиях из поселений Суна XIV и Пиндуши XIVa, существовавших около второй четверти VI тыс. до н. э.

Одно из них — овальная, уплощенная шлифовкой, сланцевая плитка редкого зеленоватого с крапинками цвета, на одной стороне которой изображена косая сетка с неправильными ячеями из прямых прочерченных линий, а на противоположной — сложный узор из зигзагообразных линий на одной стороне поля и заштрихованных короткими прямыми линиями треугольников на другой. Вся поверхность поделена на неравные части прямыми глубокими диагонально расположенными линиями (рис. 2:6). Второй предмет — фрагмент крупного глухого цилиндра или толстого стержня с длиной окружности 13 см из обычного серого сланца. На участке поверхности между двумя параллельными надпиленными по окружности канавками и перпендикулярными по отношению друг к другу двумя сквозными отверстиями нанесены ряды зигзагообразных линий (рис. 2:5).

Назначение изделий не установлено. Оба залегали вместе с обычными находками вне связи с сооружениями или особыми пунктами площадок памятников.

[Ингигерда]

Филатова. Оленеостровский могильник... продолжение.

Особое место в погребальном наборе, на наш взгляд, занимали так называемые сланцевые ножи. С известной долей сомнения их можно считать изготовленными только для отправления погребального обряда. Веским аргументом в пользу этого предположения служит их незначительное число в поселенческих комплексах онежской культуры, несмотря на обилие прочих оригинальных поделок из сланца. Всего известно 13 ножей на пяти поселениях из разных частей побережья Онежского озера (прим. 31). Они однотипны формам из могильника, относятся к самым многочисленным там подовально-подтреугольным средних размеров (рис. 3:1-4). Залегали совместно с прочими сланцевыми изделиями на обычных местах их сосредоточения и изготовления.

Доподлинно их назначение не установлено, но насколько можно судить но величине и форме, использование для снятия шкур маловероятно. Незначительная толщина (до 1 см) при длине от 12 до 23 см и ширине от 5,5 до 7 см исключает их применение в любом виде деятельности. Такая пластина из мягкого сланца в состоянии выдержать разве что однократную силовую нагрузку, возможно, связанную с погребальным обрядом. Не случайно для тонких и острых пил всегда использовались прочные кварциты, а сланцевые и песчаниковые, как правило, массивны, с толстым лезвием. Некоторые исследователи относят эти изделия к разряду подвесок (прим. 32). Это вряд ли соответствует действительности, если принять во внимание величину и расположение на погребенных, не совсем точно указанное исследователем и далеко не столь однозначное.

В могильнике обнаружено 60 ножей в 30 погребениях (прим. 33). Но некоторые из них могут относиться к другому виду изделий, например, четырехугольный с выступом и без отверстия (погр. 82), два близко напоминающие пилки из погр. 69 и 7ба (в последнем пила могла быть утилизована из ножа), а также два расслоившихся из погр. 113. Они залегали подобно другим орудиям в области груди и таза, причем в погр. 69 и 76а были только они, а в погр. 82 имелось еще три классического образца. У половины субъектов ножей по два-четыре, у остальных по одному, пять ножей встречено в погр. 120 (прим. 34).

Большинство погребенных с ножами относятся к числу самых типичных и массовых по основным погребальным канонам, одно — вертикальное и два на боку. Среди снабженных ими преобладают взрослые мужчины. Это обстоятельство, а также присутствие у 26 захороненных клыков медведей, по мнению Н. Н. Гуриной, свидетельствует о связи ножей с промыслом этого зверя. Утверждение спорное не только из-за вероятной непригодности для любого рода работ. С не меньшим основанием их можно соотнести с лосями и бобрами, резцы которых в этих погребениях также имеются.

Ножам в погребениях сопутствуют охотничьи и бытовые орудия по отдельности или вместе. Как единственный погребальный атрибут (исключая присутствующие во всех случаях украшения) они обнаружены в двух парных одновременных взрослых женщины и человека, пол которого остался неопределенным (погр. 5 и 6) и одновременном детском (погр. 103-104). В обеих случаях ножи были у одного из субъектов. В двух погребениях с острыми ножами присутствовали так же малые головки лосей — навершия кинжалов (погр. 61 и 82). Нож (или два) с собственно скульптурой (жезлом) был у мужчины из тройного с двумя женщинами. Напомним, что других изделий из камня здесь не было. Таким образом, ножи, как и все прочие предметы, встречаются в наборе с разнообразными орудиями и скульптурными формами и без них, но всегда в сопровождении украшений.

Но существует одно обстоятельство, позволяющее противопоставить их всем другим погребальным атрибутам — расположение на теле покойных. В 12 случаях несомненно (погр. 56, 59, 67, 82, 95, 107, 114, 118а, 119, 135, 161) или в 18–ти, если иметь в виду вероятное смещение с первоначального места (погр. 61, 73, 100, 108, 113, 157) ножи были уложены плашмя по одному–два длинными осями поперек над головой. Такое положение не позволяет говорить о их связи с украшениями на головных уборах или прическах, подобно некоторым другим предметам, например, в погр. 1, 6, 23, 64 и др. Они лежали автономно, на дне могил, не соприкасаясь с головой (и костями черепа), между ней и краем ямы. Как правило, это самые многочисленные и совершенные экземпляры по технико–морфологическим показателям. Обычно они были единственными, за исключением погр. 82, где четырехугольный с выступом нож (который может относиться к другому роду изделий) лежал на груди и погр. 114 и 118а, где по ножу обычной формы залегало у правых плеч. Отметим, что никакие другие предметы подобным образом над головой не укладывались. Близко им, но не идентично, находились только четыре скрещенные кости в погр. 39 и костяные стрелы (?) в погр. 64. Ножи здесь отсутствуют.

Во всех погребениях с ножами над головой имелись либо орудия охоты, либо хозяйственно–бытовые, иногда те и другие. Встречались костяные поделки, а так же жезл. У ребенка в паре со сверстником (погр. 103–104) был только нож.

Отметим другие случаи неординарного положения ножей в сравнении с прочими изделиями. Один из них — поперек шеи у ребенка в двойном с мужчиной (погр. 46–47) подобно сланцевой плитке у женщины в погр. 50. Справа у головы (противоположно жезлам) залегал нож в погр. 30 (пол неизвестен). В погр. 6, 36, 120 ножи находились у правых плеч с северной стороны (как скульптурки), причем в первом из них нож был воткнут в землю, а в последнем их было пять друг на друге. У правых плеч дополнительно к уложенным над головой лежало по ножу в погр. 100, 108, 114 и 118а. Подобно жезлам лежал единственный нож в погр. 61, а в погр. 56, возможно, второй (один над головой) находился рядом с жезлом.

В некоторых погребениях ножи обнаружены в области груди (погр. 45, 73, 76), у левого бедра (погр. 19), в области таза (погр. 157), но во всех, кроме погр. 19 и 45, они находились во вторичном залегании, первоначальное же могло быть другим, в том числе и над головой. Вместе с ними обнаружены также охотничьи и бытовые орудия.

Большинство погребений с ножами всех случаев расположения - одиночные. Двойных одновременных шесть, причем нож всегда у одного субъекта: у взрослого в паре со взрослым (погр. 6, нож у правого плеча); у ребенка, захороненного с мужчиной (погр. 47, нож поперек шеи); у взрослого мужчины с ребенком (погр. 85, нож над головой); у женщины с ребенком (погр. 161, нож над головой) и у ребенка со сверстником (погр. 103, нож под черепом). Тройных одновременных одно (погр. 55–56–57), нож лежал над головой мужчины, второй мог быть рядом с жезлом. Среди захороненных с ножами 18 взрослых мужчин, 4 взрослых женщины, двое детей, пол остальных не определен. Большинство уложено на спину горизонтально, один вертикально (погр. 100), по одному на левом (погр. 161) и правом (погр. 120) боках. Лицом чаще обращены вверх, у трех субъектов оно повернуто вправо на север (погр. 30, 76, 138). Ноги прямые вытянутые, руки тоже или скрещены на животе. Все ориентированы в восточном направлении, уложены в ямы, посыпаны охрой, снабжены определенным числом вещей.

Таким образом, погребенные с ножами входят в число тех, для которых исполнены все основные требования погребального обряда. Вместе с тем они могут быть включены в количественно неравнозначные другие группы, которые намечаются по некоторым частным признакам, например, по положению тела, с инвентарем, парные, тройные и пр. В свою очередь эти объединения можно подразделить на еще более мелкие — снабженных только охотничьим оружием, только хозяйственно–бытовыми инструментами, теми и другими вместе, с жезлами, со скульптурными формами и т. д. Кроме того, погребенные с ножами, в отличие от всех прочих субъектов, в зависимости от положения данных изделий на теле можно подразделить еще на несколько малых групп — с ножами над головой; подобно жезлам; противоположно им; подобно другим орудиям и т. д. Можно полагать на основании сказанного и имея в виду возможный характер ножей как чисто погребальных атрибутов, что в погребальном обряде (как минимум) они исполняли какую–то свою функцию, отличную от предназначенной всем прочим изделиям или группам близких по назначению и являлись определенным объединительным или различительным знаком для значительной части членов общества посмертно и/или при жизни. Эта часть могла включать еще более дробные подразделения, органично входя в единый социум.

В результате анализа погребального набора вещей можно предположить, что каждый член оставившего могильник общества снабжался тем предметом или группой их, которые в первую очередь отвечали его прижизненному положению, занятию, роли (значению), родству, свойству и т. д. по отдельности или вместе как в обществе в целом, так и в своей локальной группе, каком–то другом подразделении. Таким образом, погребальный инвентарь в первую очередь отражает внутренние структурные подразделения в обществе и связи между его членами. Возможно, существующее устройство предполагалось и в загробной жизни. Представления общемировоззренческого плана, вероятно, находили свое выражение в тех нормах погребальной традиции, которые исполнены для всех умерших.

О существовании определенного рода дифференциаций в этом обществе помимо естественной по полу и возрасту, внутриобщинной специализации и разделения труда в зависимости от биологических и физических особенностей личности, которые могли распространяться на имущество (личные вещи, орудия и вооружение) и охватывать все общество, в дополнение к подразделениям, например, по родству и свойству, свидетельствует ряд косвенных фактов. Так, на поселении Оровнаволок IX каждое жилище в группе одновременно бытовавших отличалось особым составом инвентаря: в 1–м и 3–м встречалось много сверл, резцов, скобелей, но в последнем помимо этого присутствовали продукты расщепления сырья, из которого изготавливались данные вещи, и полуфабрикаты. В жилище 2 было сосредоточено большинство сланцевых макроформ на разных стадиях изготовления и шлифовальные плиты. В жилище 6 кроме многих изделий различных функций найдены почти все известные в этой части поселения микроскребки (более 100), а также большинство поделок из кости. В соседнем с ним и одновременном жилище 5 скребков и других мелких форм практически не было (прим 35). На Оровнаволоке XV во всех трех жилищах преобладали макроформы из сланца, но в 1–м и 3–м кроме них имелись поделки из кости и заметное число мелких инструментов типа сверл, резцов и т. д.

О существовании различий внутри коллектива локальной группы, обусловленных не только хозяйством и экономикой свидетельствуют и другие факты. Например, в жилище 4 Оровнаволока IX по обе стороны порожка по основному, южному входу, засыпанные охрой лежали мотыга и два совершенно целых кремневых ножа; по дополнительному восточному — наконечник стрелы и тесло. В жилище 1 этого же поселения по южному входу также по обе стороны в охре находилось по ножу из кварца; в жилище 2 у порога лежал крупный клин для расщепления дерева; в жилище 5 — наконечник стрелы, но уже до дополнительному восточному. Другие жилища каким–либо особым способом не отмечены.

Предполагаемая дифференциация в оставившем могильник обществе, очевидно, была разноуровневой и многофакторной. Значимость и конкретику каждого из возможных институтов только по материальным остаткам возможно определить лишь весьма предположительно. Например, погребения взрослых с детьми, если учесть их немалое число, могут указывать на семейно–родственные связи, захоронения мужчин с ребенком — на существующую систему родства. Некоторые исследователи групповые захоронения считают отражающими весьма архаичные семейно–брачные отношения (прим. 36). Их иллюстрируют, по ее мнению, погребения 139–140 и 141; 118а–118 и 117. Но в первом случае ранним погребением является женское (141), захоронение на этом месте мужчин могло произойти вследствие утраты надмогильного знака, или же при одновременной смерти и родственному признаку. Во втором случае возможен тот же вариант, тем более, что раннее погребение взрослого человека (No 118) нарушено захороненными друг за другом взрослыми мужчиной и женщиной (прим. 37).

Более определенным представляется место (статус) групповых захоронений с жезлами. Их всего два, расположенных в разных частях вскрытой площади. Оба близки между собой по основным признакам, единственное существенное отличие — присутствие второй женщины в тройном захоронении. М. Д. Хлобыстина определяет их характер как культовый, где жезл олицетворяет тотема–первопредка. По мнению Н. Н. Гуриной, умершие выполняли функции хранителей веры. Но, если учесть все сказанное выше относительно погребального обряда оленеостровцев в свете предположений о вероятном наличии в обществе различного рода подразделений, развитого института парной и, вероятно, патрилокальной семьи и основанных на этом связях и системы родства, проецируя эти выводы на конкретные прижизненные условия существования погребенных, то жезлоносцы более всего претендуют на роль светских руководителей, глав надзорного или управленческого органа, единого для всего общества, а не отдельных его составляющих типа эндогамной половины, локальной общины, рода, клана и т. д.

Наличие в могильнике двух или более (если иметь в виду находку еще одного жезла на разрушенной части) таких деятелей в разных местах площадки, по–видимому, из–за разницы во времени смерти, позволяет полагать данный институт власти устойчивым длительное время. Примечательно, что оба захоронены рядом с другими, их могилы не выделены особым образом, хотя могли узнаваться по специальным надмогильным знакам. При их погребении выдержаны все основные требования обряда, от массовых и типичных отличает (помимо наличия жезлов и группового характера) отсутствие в погребальном наборе орудий любого рода. Сланцевые ножи у одного из жезлоносцев могут указывать на принадлежность к отмеченному этим символом подразделению в обществе частного порядка. В этом же плане можно трактовать скульптурку змеи у одной из женщин, хотя нельзя исключить ее назначение как индивидуального оберега–амулета. Не исключено также, что эта фигурка олицетворяет какую–то роль погребенной (обязанности) в управленческом органе, еще не известной или ставшей ненужной ко времени правления второго жезлоносца. Возможно, близкий погребенным с жезлами статус имели индивидуумы из тройного погр. 26–27–28, о чем говорит выявленное в могиле хранилище охры, хотя возможны и любые другие предположения на их счет.

В сравнении с жезлоносцами статус так называемого вождя или «хозяина мира мертвых» из вертикального погр. 100 представляется менее важным и другим по своему значению (прим. 38). Подобным образом погребены юная и зрелая женщины и взрослый мужчина. Немало захороненных с таким же обильным инвентарем. Основное отличие состоит в положении тела. Но это могло быть обусловлено теми же нормами или связями, которые потребовали погребения горизонтально, на боку и скорченно.

При весьма вероятном наличии различного рода подразделений, сложной и многообразной системы связей, органа управления в лице одного или нескольких человек, оставившее могильник общество выглядит устроенным сложно и упорядоченно. Оно должно было быть достаточно крупным численно для того, чтобы появилась необходимость в такой системе, чтобы она могла оформиться и реализовать себя. Очевидно, это могло произойти в условиях существования стабильной и хорошо сбалансированной хозяйственно–экономической структуры (или для создания таковой), способной обеспечить благоприятные условия жизни для всех членов с учетом их склонностей и способностей.

Высокий уровень развития и организации данного общества в известной степени подтверждает возрастной состав погребенных, их высокие физические данные (прим. 39), обилие разнообразных и трудоемких по исполнению орудий труда и быта, большое число украшений и предметов искусства, а также комфортное и равноправное положение женщин. О последнем свидетельствует значительное число старых и возмужалых, тот же, что и у мужчин набор обрядовых вещей, захоронение равно им и вместе с «представителями власти». Главенствующее место в этом обществе, очевидно, принадлежало мужчинам, что вполне закономерно и естественно в условиях ориентированной на охоту на крупных зверей экономики. Такое общество трудно отождествить с коллективом одной–двух локальных групп при максимальной численности каждой в 50–100 человек. Можно предположить, что оно включало все существовавшие по берегам Онежского водоема в период функционирования могильника. В пользу этого говорит установленная близость его инвентаря поселенческому инвентарю из разных частей побережья.

Согласно функциональному составу комплекса орудий и остеологическим материалам основным занятием оставившего могильник населения была охота на животных окружающей лесной фауны, главным из которых являлся лось (прим. 40). Об этом, помимо многочисленных резцов–украшений свидетельствуют и жезлы. В значительно меньшей степени было развито рыболовство, если судить по немногим находкам рыболовных крючков, гарпунов, годных к плетению сетей инструментов. Образ жизни населения, как справедливо считала Н. Н. Гурина, был круглогодично оседлым. Аналогичным он был в период существования синхронных поселений онежской культуры.

Известная ограниченность археологических материалов в качестве исторических источников не позволяет в полном объеме выяснить конкретику организации данного сообщества. Для этого требуются специальные исследования, с привлечением данных по первобытной истории, соблюдением ряда условий, диктуемых этноархеологией. Попытки моделирования отдельных сторон его жизни и устройства на ограниченном материале представляются малоубедительными (прим. 41). Так, если следовать положениям исследовательницы, но принять во внимание данные по всему погребальному комплексу могильника (а не только его северной части) и рассматривать его на фоне конкретной общности (культуры) со всеми установленными аспектами ее становления и жизнедеятельности населения, то моделируемые системы более всего сближаются с предложенными ею для энеолита–палеометалла. Принятые исследовательницей за архаичные некоторые погребальные комплексы (групповые престижные и одинарные одного или двух поколений) скорее выглядят инновационными, равно как известные в значительном числе парные разнополые одного поколения и разновозрастные всевозможных сочетаний. Можно предполагать развитый институт патрилокальной парной семьи и обусловленный этим счет родства. В силу основного рода занятий и господствующей экономической модели именно при таких отношениях и связях общество могло оставаться жизнеспособным и стабильным длительный отрезок времени.

Основу его, по–видимому, составляли коллективы (общины) из нескольких, проживавших на одном поселении (в одной локальной группе) представителей нескольких родов, брачных классов и т. д., тесно связанные между собой неизбежной в условиях первобытности коллективной производственно–хозяйственной деятельностью. Уровень социальной организации, если иметь в виду наличие целого ряда общих элементов в погребальной традиции, правителя или органа управления в светской форме, отсутствие соотносимых с родовой, эндогамной и т. д. локализаций погребенных, при немалом числе по принципу семейственности, был достаточно высоким. Главенствовали общественные, единые для всех членов и локальных общин нормы поведения и кодексы правил. Примеры подобных высокоорганизованных обществ в эпоху первобытности известны (прим. 42).

Сравнение по всем доступным параметрам инвентаря могильника и поселений бассейна Онежского озера показывает различные степени сходства. Теснее всего оно по всей сумме данных с поселениями с ранними (первыми) формами стационарных полуземляночных жилищ типа Кладовца Vа, Оровнаволока XIV и XV, Черной Губы VI и др., которые со своей стороны теснейшим образом связаны с предшествующими и последующими им во времени и вместе характеризуют хронологически последовательные и преемственные в культурном плане стадии развития одной культуры. Могильник возник в период, когда она уже прошла первые этапы своего становления и прекратил свое существование задолго до ее финала.

Судя по динамике развития данного сообщества, прекращение его функционирования произошло вследствие изменений, например, в хозяйственно–экономической и, возможно, социальной и других сферах. Одной из причин, вероятно, послужило расширение ареала обитания после второй четверти VI тыс. до н. э. и ослабление в силу этого межобщинных связей, а также наметившаяся к этому времени тенденция к более подвижному образу жизни и новым способам ведения промыслов по мере усиливавшегося потепления. Об этом свидетельствует появление сезонных поселений, очевидно, как адаптивной меры к меняющейся природной ситуации. Не исключаются перемены в мировоззренческой, психологической и других сторонах жизни. Совершенно определенно изменения, в результате которых могильник утратил свое значение объединительного и стабилизирующего фактора, не связываются с влиянием извне ни в виде миграционной волны нового населения, ни в каком–либо ином, при том, что контакты с соседними, в первую очередь, кремненосными областями продолжали существовать. Наиболее оживленными они были в период функционирования могильника, далее шли на убыль, но никогда полностью не прерывались. Изначально характерная для онежской культуры высокая степень изоляции с течением времени заметно усиливалась. что, по–видимому, явилось одной из причин стагнации в ее развитии к началу V тыс. до н. э. К этому времени заметно уменьшается число поселений, а известные отличает сезонный характер функционирования, небольшая площадь, скудость видового состава орудийных комплексов. Отмечается исчезновение многих навыков в обработке камня, форм изделий, ряда хозяйственных сооружений и т. д.

Датировка могильника до сих пор остается одним из дискуссионных аспектов его тематики. Диапазон предложенных дат весьма велик — от IX до III тыс. до н. э. В настоящее время его синхронность позднему мезолиту не вызывает сомнений у большинства исследователей. Уверенно можно говорить о его автохтонном происхождении. На основе дат онежских поселений, наиболее близких по технико–типологическим критериям комплексов инвентаря, его существование может быть отнесено в отрезок времени между второй четвертью VII и началом VI тыс. до н. э. Известные даты по С–14 в целом не противоречит мезолитическому возрасту (прим. 43), но, на наш взгляд, несколько омолаживают памятник. Разница между древнейшей (6320 до н. э.) и позднейшей (5640 до н. э.) из калиброванных весьма значительна, не ясно, какую из них принять за основу. В явном и необъяснимом противоречии к ним самая древняя из всех (9910 л. н.). По мнению специалистов, на точность определений могла повлиять продолжительность залегания костных материалов в известковой почве.

Комплекс инвентаря могильника, по справедливому утверждению Н. Н. Гуриной, типологически однороден. Действительно, в нем не удается наметить ни локально–территориальных, ни эволюционно–хронологических различий. Очевидно, памятник существовал такой отрезок времени, в течение которого в материальной культуре не произошло заметных изменений. Согласно данным некоторых надежно датированных поселений онежской культуры такой период не превышал 300 лет или, вероятнее всего, был значительно меньшим (прим. 44). Можно полагать, что не большим был период функционирования могильника.

Заполнение площадки памятника происходило последовательно, по мнению Н. Н. Гуриной, начиная с вершины холма (южная часть) и вниз по склону в северо-западном направлении. Но вероятны и другие предположения. Так, если принять во внимание даты по С-14, то этот процесс представляется прямо противоположным. Самые поздние из них относятся к погребениям из южной части, ранние – из северной, при этом самая древняя и самая позднейшая (из калиброванных дат) происходят из соседних погребений в средней зоне. Может быть, захоронения происходили по всему склону одновременно без всякого плана или согласно каких-то неизвестных нам обстоятельств. Но поскольку изначальное размещение погребений в целом на площадке неизвестно, эти вопросы и все сделанные на их основе суждения, по меньшей мере, некорректны.

Особое значение для решения многих вопросов тематики могильника и мезолита бассейна Онежского озера имеет проблема расовой принадлежности погребенных. Некоторые исследователи находят их состав смешанным, представленным европеоидными и монголоидными типам (прим. 45). Другие еще более сложным, главенствующим признают тип, «в генетике которого лежат североевропейский и уральский компоненты», в дополнение к ним выделяют южноевропейский и третий, связанный с сибирскими монголоидами (прим. 46).

Делаются попытки рассмотреть выделяемые типы с позиций их локализации на территории могильника (прим. 47). Исследовательница принимает положение Н. Н. Гуриной об относительно более раннем возникновении южной и средней частей могильника при том, что комплекс в целом хронологически одновременен, и полагает, что концентрация прогрессивных европеоидных форм в северной части, а более архаичных европеоидных и монголоидных в южной и средней может быть объяснена социальным фактором (устройством общества), т. е. две зоны могильника характеризуют две родовые, живущие поблизости группы. Морфологическая разнокачественность черепов двух зон могильника, считает она, может выступать как антропологический эквивалент этих подразделений. В подтверждение приводит мнение других исследователей, которые на основе анализа распределения в северной части изображений лося и преобладания его резцов, а в двух других скульптурок змей и антропоморфных, считают возможным отождествить эти части с кланами или линиджами, либо с территориальными подразделениями типа автономных групп (прим. 48).

Не оценивая достоверности выводов Ю. Ю. Беневолинской относительно антропологической характеристики оленеостровцев, следует отметить, что они сделаны на небольшом числе краниологических материалов. Уже поэтому их экстраполяция на археологические данные выглядит некорректной. Кроме того, скульптурки лосей (головки и жезлы) морфологически различны, различной может быть их семантика. На роль выразителя какой–то и не обязательно социальной идеи могут претендовать лишь жезлы. Но один из них найден в средней зоне и в том же захоронении, где присутствовала скульптурка змеи, а второй в северной. При этом все нормы погребального обряда вплоть до расположения жезлов идентичны в обеих случаях. Напомним, что имеется еще один жезл на разрушенной площадке и неизвестно, сколько их не сохранилось.

Некорректны подсчеты числа резцов лося для каждой из зон, далеко неравнозначных по числу погребений — в южной и средней их около 60, в северной почти в два раза больше. Нельзя не принять во внимание и тот факт, что малые головки могли быть частями обычных орудий или выполняли чисто эстетическое назначение, а прочие скульптурки, как считала, например, Н. Н. Гурина, служили индивидуальными оберегами–амулетами. Нет веских оснований для признания их, а также антропоморфных изображений тотемными или родовыми знаками в силу их единичности, отсутствию четких закономерностей в распределении по погребениям и в сочетании с разными формами погребального инвентаря и моментами обряда.

Подразделения в обществе предлагаемого исследователями порядка или уровня на наш взгляд в такой сфере как погребальная традиция должны были бы проявиться более определенным и заметным образом. В могильнике же ни в погребальном обряде в целом, ни в характере сопровождающего инвентаря такие различительные признаки не наблюдаются. Наоборот, существует ряд общих и строго выдержанных для всех погребенных обрядовых норм, а группы по отдельным и частным показателям (положению тела, количеству и набору инвентаря, расположению предметов и т. д.) не локализуются ни территориально, ни по антропологическим признакам. Материалы скорее свидетельствуют о принадлежности умерших к одной, монолитной в социальном, этногенетическом, территориальном планах группировке, чем нескольким. Порядок размещения мог обуславливаться временем смерти. Неубедительным признаком клановости представляются отмеченные различия в габитусе антропоморфных фигурок, весьма схематичных и невыразительных, а также их локализации на площадке — с массивной формой черепа (двуликая) в южной, с грациальной (женская?) в северной. В равной мере нельзя согласиться с утверждением о значимости количественных различий в распределении по зонам наконечников стрел из кремня и кости, поскольку эти изделия не подменяют, а дополняют друг друга в общем наборе охотничьего оружия.

Как уже отмечалось, мезолитическая культура в бассейне Онежского озера в полном объеме сложилась на месте. Оленеостровский могильник появился в этой среде вследствие консолидации нескольких территориальных групп населения, осознавших себя единым и отличным от других, в том числе от родственных по происхождению, сообществом. Проблема его генезиса окончательно может быть решена лишь в контексте изучения прочих мезолитических культур лесной зоны Восточной Европы. Но отдельные аспекты ее можно полагать выясненными. Так, анализ материалов показывает наличие целого ряда существенных черт сходства с комплексами веретинской культуры (прим. 49). Отчетливее всего оно проявляется в технике и типологии сланцевых макроформ. Известную близость обнаруживают изделия из кости. В то же время кремневые комплексы онежской культуры явно тяготеют к позднебутовским или производным от них. Аналоги имеют и костяные формы могильника (прим. 50), а также, по некоторым признакам, макроформы.

Однако, сходство с названными культурами наблюдается только на раннем этапе онежского мезолита, по времени предшествующему Оленеостровскому могильнику (Суна XIII, Шелтозеро XV и др.). Значительно слабее оно выражено в синхронных ему поселениях (Оровнаволок XV, Кладовец Vа, Черная Губа VI, XI (ранний этап), Оровнаволок IX, раскоп I и др.) и не улавливается позднее начала — второй четверти VI тыс. до н. э. Онежская культура с этого времени развивается изолированно и полностью адаптирована к местным условиям. Об этом говорит наличие многих специфических форм орудий, способов расщепления камня, в том числе кремня (по технологии кварца) своеобразных типов поселений, жилых и других сооружений и т. д. Контакты и связи осуществлялись только на уровне получения кремневого сырья.

В то же время в течение всего времени ее существования, начиная с древнейшего этапа, не усматривается никаких связей, в том числе в виде заимствований отдельных форм и технологий с иеневской общностью, прикамско–вятскими (и в целом с восточными-северо-восточным), не говоря уже о приуральско–сибирских. Они отсутствуют также с культурами Кольско–Скандинавского региона и прибалтийскими Кунда и Суомусярви, наблюдаемые отдельные черты сходства с которыми в формах отдельных изделий из камня и кости есть не более как свидетельство сходных путей развития разных по генезису образований в близких природных условиях.

Учитывая сказанное, а также сравнительно высокий уровень развития онежской культуры на древнейшем этапе, можно полагать, что начало ей положила крупная, самодостаточная к воспроизводству и жизнеспособная в новой природной обстановке группа населения веретинской культуры в едином потоке с группой представителей позднебутовской или производной от нее, или обе шли друг за другом в течение краткого отрезка времени. Генезис этих образований принято связывать с западноевропейским культурным ареалом, что представляется достаточно спорным и преждевременным до выяснения ситуаций в культурогенезе в финальное палеолитическое время в лесной зоне Восточной Европы. Не исключено, что в сложении ранне мезолитических культурных образований на этой территории роль местного предшествующего компонента окажется доминирующей.

Изложенной выше точке зрения на процессы сложения и генезис онежской культуры наиболее адекватны и лучше всего согласуются с археологическими материалами суждения об едином антропологическом типе оленеостровцев, давно высказанные рядом исследователей (прим. 51). Они получили подтверждение в ходе недавней экспертизы материалов памятника (прим. 52). Исследователи отрицают наличие в их составе монголоидного типа. По мнению В. П. Якимова, некоторые признаки «монголоидности» являются не результатом метисации, а относятся к разряду морфологических, характерных для палеоевропеоидных вариантов. Они отражают специфику развития древних форм некоторых европеоидов, не имеющих генетической общности с азиатским кругом форм, характеризуют лишь динамику сложения, генетически связаны с позднепалеолитическими вариантами Восточной Европы. Исследователь полагал погребенных в могильнике одними из самых ранних обитателей региона, проникших сюда вскоре после завершения ледниковой эпохи. Этим и объясняется наличие у них архаичных черт с их морфологическим многообразием. Определенное влияние оказала известная изоляция и природная среда.

Наличие не сводимых к монголоидным признаков у ряда древнеевропейских форм не отрицается и другими исследователями (прим. 53). Признается также, что погребенные в мезолитическом могильнике Попово в Восточном Прионежье имеют теснейшее сходство с оленеостровцами, оба типа могут быть включены в единый кластер древнейшего европеоидного населения Восточной Европы, отличный от европеоидов Прибалтики и Украины (прим. 54). Некоторые исследователи считают, что идея монголоидной примеси у восточноевропейского населения мезолита–неолита допустима лишь в общей форме (прим. 55). Наряду с этим, в отдельных географически изолированных районах могли длительное время сохраняться признаки, являющиеся наследием ранних стадий расообразования. Исследователь приходит к выводу о существовании в мезолите–неолите Западной Евразии двух общностей. Одна включала популяции Западной Европы и Северной Африки, другая — население северной части Балканского полуострова и Восточную Европу. Обеим был присущ один уровень «монголоидности». Исследователь считает, что «гипотеза монголоидной примеси сейчас не находит опоры в палеоантропологическом материале применительно к верхнепалеолитическому и неолитическому населению Восточной Европы» … «она не может быть исключена полностью, но не может быть удовлетворительно аргументирована с морфологической точки зрения» (прим. 56).

В заключение отметим, что Оленеостровский могильник как археологический источник исключительно многолик. Скрытая в нем информация при соответствующих способах извлечения и обработки, изучению с привлечением смежных разделов исторической науки позволит разрешить не только конкретные аспекты жизни оставившего его общества, но и ряд общеисторических. Бесспорно, что комплексное исследование его материалов предполагает непременное использование всей суммы сопутствующих археологических данных, увязанных во времени и пространстве. Без этого любые суждения будут неполными и односторонними.

Равным образом они окажутся спорными или неприемлемыми при некритическом подходе к археологическим фактам или при опоре на заведомо ошибочные. В этом плане интересна уже упоминавшаяся работа O’Shea и M. Zvelebel, в которой сделана попытка изучения социальных аспектов, демографической ситуации и культурной принадлежности оставившего могильник населения по материалам могильника и с привлечением других источников по мезолиту Карелии.

Нельзя не отметить ряд положений авторов, бесспорно заслуживающих пристального внимания, например, соображения о более сложном устройстве этого социума в сравнении с известными историческими охотниками–собирателями.

Интересны их выводы о наличии в данном сообществе определенной дифференциации, постов управителей (шаманов, по их определению), возможного родства в парных захоронениях и др. Но много спорных и слабо аргументированных. Таково утверждение о принадлежности погребенных двум кланам или автономным группам, сделанное на основе распределения скульптурных форм, а также тезис об особом статусе женщин с «престижными» (оригинальными) предметами и мужчин с наконечниками стрел. Основываясь на изживших себя положениях Г. А. Панкрушева, исследователи признают вероятным принадлежность могильника особой группе в рамках «кремневого мезолита», выполнявшей роль посредников в обменных операциях и контактах с населением соседних областей и представителями «местной кварцево–сланцевой культуры». Из–за отсутствия необходимых сведений неубедительно решается вопрос об образе жизни данного социума — оседлого весной–летом (именно в это время, по мнению авторов, происходили контакты и обмены на своего рода ярмарках) и подвижно–кочевого зимой.

Прибегая к целому ряду допущений в силу недостаточной источниковой базы, исследователи настаивают на сезонном (летнем) функционировании некрополя, определяют продолжительность его существования минимум в 50 и максимум в 200 лет.

Но при всей спорности многих заключений, работа O’Shea и M. Zvelebel пока единственный пример комплексного подхода к изучению такого сложного археологического источника как Оленеостровский могильник. Можно надеяться, что подобного рода исследования, как и более углубленные и отвечающие требованиям современной археологии не заставят себя ждать.

Примечания:

1. Работами П.Э. Песонен и А.М. Жульникова в 80-90-х гг. установлено, что выделенные ранее могильники Черная Губа и Сямозерский II (Панкрушев, 1978, ч.1, с.65-67) являются частями поселений Черная Губа VI и Сулгу IV. Вскрытые "могильные" ямы по характеру и залеганию слоя, составу и размещению находок в них и на прилегающих участках можно классифицировать как мощные кострища. Подобные им с примесью охры в заполнении известны на многих поселениях мезолита.
2. Панкрушев Г.А. Племена Карелии в эпоху неолита и раннего металла. М., Л., 1964.
3. Панкрушев Г.А. Мезолит и неолит Карелии. Часть 1. Мезолит. Л., 1978.
4. Филатова В.Ф. Хронология и периодизация мезолита Карелии// Хронология и периодизация археологических памятников Карелии. Петрозаводск, 1991; Филатова В.Ф. Мезолит// Археология Карелии. Петрозаводск, 1996.
5. Девятова Э.И. Геология и палинология голоцена и хронология памятников первобытной эпохи в юго-западном Беломорье. Л., 1976; Структура и динамика последнего ледникового покрова Европы. К Х конгрессу ИНКВА. М., 1977. 140 с; Демидов И.Н., Лаврова Н.Б., Колканен А.М., Мельников И.В., Герман К.Э. Палеоэкологические условия голоцена и освоение древним человеком побережья залива Вожмариха на юге Заонежского полуострова // Кижский вестник. № 6. Петрозаводск, 2001. С.221-240.
6. Филатова В.Ф. Хронология и периодизация...
7. Косменко М.Г. Стоянки мезолитической эпохи на Кенто-Костомукшской озерной системе// Мезолитические памятники Карелии. Петрозаводск, 1978; Шахнович М.М. Бескерамические комплексы Северной Карелии: поиск хронологических критериев// Археология Севера. Вып. 1. Петрозаводск, 1997.
8. Филатова В.Ф. Мезолит..
9. Девятова Э.И. Природная среда и ее изменения в голоцене (побережье севера и центра Онежского озера). Петрозаводск, 1986.
10. Савватеев Ю.А., Верещагин И.К. Охотничье-промысловые животные в мезолитических памятниках Карелии// Изыскания по мезолиту и неолиту СССР. Л., 1983.
11. Гурина Н.Н. Оленеостровский могильник// МИА, 1956, № 47.
12. Борисов П.А. Каменные строительные материалы Карелии. Петрозаводск, 1963. С.301-312.
13. Алекшин В.А. Традиции и инновации в погребальных обрядах (эпоха первобытно-общинного строя)// Преемственность и инновации в развитии древних культур. Мат. методологического семинара ЛОИА. Л., 1981, с. 18-21; Ольховский B.C. Погребальная обрядность и социологические реконструкции. РА, 1995, № 2.
14. Гурина Н.Н. Указ. соч. С.282.
15. Гурина Н.Н. Указ. соч. С.25-62.
16. Однозначно в этом положении тела в погребениях 43 и 160, остальные сомнительны (Гурина Н.Н. Указ.соч. С.31).
17. Гурина Н.Н. Указ. соч. Табл.13.
18. Филатова В.Ф. Костяные изделия мезолитических поселений Оровнаволока// Мезолитические памятники Карелии. Петрозаводск, 1978.
19. Установлено в ходе изучения костных остатков специалистами Института биологии КНЦ РАН.
20. Коллекции поселения с жилищами Оровнаволок XV и сезонного Пиндуши XIV-a обработаны при участии Г.Ф.Коробковой.
21. Гурина Н.Н. Указ. соч. С.63-64.
22. Гурина Н.Н. Указ.соч. С. 356.
23. Филатова В.Ф. Жилые и хозяйственные сооружения мезолитического поселения Оровнаволок IX// Новые данные об археологических памятниках Карелии. Петрозаводск, 1986; она же. Хронология и периодизация...
24. Одно (Гурина Н.Н. Указ. соч. Рис.79:5. Прил.1. С.270) - естественная галька.
25. Гурина Н.Н. Указ.соч. Рис. 79:2, 6-8.
26. Там же. Рис. 79:1.
27. Там же. Рис. 79:3,4.
28. Гурина Н.Н. Указ. соч. С.213.
29. Хлобыстина М.Д. Проблема социогенеза культур Северной Евразии в неолите-палеометалле (но материалам погреб, комплексов)//AD Polus. Археологические изыскания. Вып.10. СПб., 1993.
30. Гурина Н.Н. Указ. соч. Рис. 121,122.
31. Черная Губа II, XI (северо-восточное побережье), Палайгуба VI (Заонежье), мезолитические комплексы поселений Пески I, III на западном побережье.
32. Уткин А.В. К вопросу о сланцевых "ножах" Оленеостровского могильника// Проблемы изучения эпохи первобытности и раннего средневековья лесной зоны Восточной Европы. Иванове, 1995.
33. Еще три найдено на разрушенной площадке памятника вне связи с могилами.
34. Два изделия из пяти в погр. 119 обнаружены в засыпке ямы.
35. Филатова В.Ф. Жилые и хозяйственные сооружения мезолитического поселения Оровнаволок IX// Новые данные об археологических памятниках Карелии. Петрозаводск, 1986.
36. Хлобыстина М.Д. Указ. соч.
37. Гурина Н.Н. Указ. соч. С.352-356.
38. Столяр А.Д. Оленеостровский могильник и его погребение № 100 как агенты мезолитического этнокультурогенеза севера// Древности северо-западной России. Сб. матер. науч. конфер., посвящ. 90-летию со дня рожд. Г.П.Гроздилова. СПб., 1995.
39. Козловская М.В. Древнейшее население лесов Восточной Европы: палеоэкологические аспекты исследования // Тверской археол. сб. Вып.3. Тверь, 1998. С.31-36.
40. Гурина Н.Н. Указ. соч. Прил.IV.
41. Хлобыстина М.Д. Указ. соч.
42. Охотники, собиратели, рыболовы. Л., 1972; История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. М., 1986.
43. Мамонова Н.Н., Сулержицкий Л.Д. Опыт датирования по С-14 погребений Прибайкалья эпохи голоцена. СА, 1989, № 1.
44. Филатова В.Ф. Мезолитическое поселение Оровнаволок XII // СА. 1988. № 4.
45. Жиров Е.В. Заметки о скелетах из неолитического могильника Южного Оленьего острова. КСИИМК, 1940, вып.6; Беневолинская Ю.Д. К вопросу о морфологической неоднородности краниологической серии из могильника на Южном Оленьем острове// Проблемы антропологии древнего и соврем. населения Севера Евразии. Л., 1984.
46. Гохман И.И. Оленеостровский могильник на Онежском озере как источник расогенеза населения северо-запада России и Фенноскандии// Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения проф. В.И. Равдоникаса. Тезисы докл. СПб., 1994.
47. Беневолинская Ю.Д. Расовый и микроэволюционный аспекты краниологии древнего населения Северо-Восточной Европы// Балты, славяне, прибалтийские финны: этногенет. процессы. Рига, 1990.
48. O'Shea Y., Zvelebil M. Oleneostrovski mogilnik: Reconstruction of the social and economic organization of prehistoric of ragers in Northern Russia // J. Antropol. Archaeology. 1984. T.3. P.1-40.
49. Филатова В.Ф. Хронология и периодизация...; Ошибкина С.В. Мезолит бассейна Сухоны и Восточного Прионежья. М., 1983; она же. Веретье I. М., 1997.
50. Жилин М.Г. Костяное вооружение древнейшего населения Верхнего Поволжья. М., 1993; Жилин М.Г, Оленеостровский могильник и синхронные поселения Верхнего Поволжья. Тезисы докл. СПб., 1994; Жилин М.Г. Наконечники стрел "шигирского" типа в мезолите и раннем неолите Восточной Европы// Тверской археологический сборник. Вып.2. Тверь, 1996.
51. Якимов В.П. Антропологические материалы из неолитического могильника на Южном Оленьем острове// Сб. МАЭ. Вып.19. М., Л., 1960; Бунак В.В. Балтийская антропологическая зона и вопросы финноугорского этногенеза// Вопросы советского финноугроведения. Тезисы. Петрозаводск, 1974.
52. Алексеев В.П., Гохман И.И. Результаты экспертизы надежности краниометрических показателей антропологических материалов из могильника на Южном Оленьем острове Онежского озера (в связи с их сохранностью и особенностями реставрации)// Там же, 1984, с.155-158.
53. Беневолинская Ю.Д. К вопросу о морфологической...
54. Гохман И.И. Новые палеоантропологические находки эпохи мезолита в Каргополье // Проблемы антропологии древнего и соврем. населения Севера Евразии. Л., 1984.
55. Алексеев В.П. Физические особенности мезолитического и ранненеолитического населения Восточной Европы в связи с проблемой древнего заселения этой территории// Проблемы антропологии древнего и соврем. населения Севера Евразии. Л., 1984, с.28-36.
56. Там же. С.35.

КИЖСКИЙ ВЕСТНИК №7
Сборник статей / Редколлегия: И.В. Мельников (отв. ред.), Р.Б. Калашникова, К.Э. Герман.
Петрозаводск, 2002.

Источник http://kizhi.karelia...vestnik7_18.htm

[Ингигерда]

Костяные изделия из Оленеостровского могильника (Южный Олений остров, Онежское озеро). Фото В.Гиппенрейтера.


Костяной жезл с головой лося размерами 40х20,5 см. Снимок навершия этого жезла с другого сайта:


Двойное погребение. Рисунок из кн. Ю.Савватеев. Рисунки на скалах. - Петрозаводск, 1967.


Фото В. Гиппенрейтера на сайте http://culture.karelia.ru/showphotos/6

Сообщение изменено: Ингигерда, 23 Февраль 2010 - 21:11.