*Продолжаю тему Врубеля
Портрет доктора Ф.А.Усольцева (1904)Фёдор Арсеньевич Усольцев, лечащий врач Михаила Александровича, писал про него следующее:
Цитата
Из длинной вереницы прошедших передо мною людей, душевный спектр которых разложила болезнь, его спектр был самый богатый и самый яркий, и этот спектр показал до неоспоримости ясно, что это был художник-творец, всем своим существом, до самых глубоких тайников психической личности. Он творил всегда, можно сказать, непрерывно, и творчество было для него так же легко и так же необходимо, как дыхание. Пока жив человек, — он все дышит; пока дышал Врубель, — он все творил.
Я видел его на крайних ступенях возбуждения и спутанности, болезненного подъема чувства и мысли, головокружительной быстроты идей, когда телесные средства не поспевали за их несущимся вихрем. И он все-таки творил. Он покрывал стены своего домика фантастическими и, казалось, нелепыми линиями и красками. Он лепил из глины и всего, что попадало под руку, чудовищно-нелепые фигуры. Но стоило прислушаться к его речам, вникнуть в них, — и нелепость, казалось, исчезала. Были понятны эти обрывки, не поспевавшие за своим неудержимо несущимся, но ярким образом. Было ясно, что Врубель творил. И действительно, затихала болезнь, темп творчества замедлялся, руки поспевали за ним, и прорывались на бумагу прежде скрытые образы: то голова пророка с глазами, полными тоски и мольбы, то ангел с кадильницей, с бесстрастным лицом, с взором, устремленным в невидимую даль, весь окутанный яркими горящими красками его крыльев.
Упала волна возбуждения и упала ниже нормального уровня, наступил депрессивный период, обнаружилось русло, дно, но там — не покрытые тиной булыжники, а все те же яркие самоцветные камни творчества. Кажется, нет сил для подъема, угасла фантазия, и кажется, что Врубель уже не из себя берет образы, а копирует окружающую жизнь и природу. Но нет! все, что выходит из-под его карандаша или кисти, так оригинально, так ново, сравнительно с оригиналом, что ясно, что, и копируя, Врубель творит. Будет ли это узор занавески, блеск стекла, причудливые формы и краски петунии, — все передано по-врубелевски. Часто приходится слышать, что творчество Врубеля — больное творчество. Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить. Творчество было в основе, в самой сущности его психической личности, и, доидя до самого конца, болезнь разрушила его самого. С ним не было так, как с другими, что самые тонкие, так сказать, последние по возникновению представления — эстетические — погибают первыми; они у него погибли последними, так как были первыми. Это был настоящий творец-художник. Он знал природу, понимал ее краски и умел их передавать, но он не был рабом ее, а скорее соперником.
Стихали симптомы болезни, и какая обрисовывалась симпатичная, живая, увлекательная личность. В обыденной речи Врубель был так же красочен и пластичен, как на полотне и в глине. Он живо интересовался всем, что касалось искусства, и увлекательно говорил о нем. Новейшие направления искусства, несмотря на продолжительную болезнь, были ему хорошо знакомы, он относился к ним критически, но очень ценил их и верил в их будущее. Очень тепло и участливо относился он к художественной молодежи. Я помню один эпизод. У Врубеля кончался депрессивный период. В обществе в это время ходили слухи, что Врубель плох и долго не проживет. Один из молодых художников, собираясь надолго за границу, ни за что не хотел уезжать не увидавши хоть раз в жизни Врубеля живым. Я не мог отказать ему в этом желании испросив позволения у Врубеля, привел к нему юношу. И это была одна из трогательнейших сцен, какую я только видел, — так тепел и светел был Врубель в беседе с юным художником, такой любовью и верой в молодые силы дышала его речь, и наконец, увлекшись своими речами о будущих успехах молодого искусства, Врубель поцеловал руку юноши. Тот тоже не выдержал, расплакался и поцеловал его руку.
Очень ценя и чувствуя всякие проявления искусства и творчества вокруг себя, он совсем не ценил своих произведений. Да оно и понятно: они даваясь ему так легко, так сами собой выливались на бумагу, что казались ему тем же, чем нам случайно, во время беседы, выводимые карандашом на бумаге фигурки. Он часто рисовал на старых рисунках новые только потому, что ему хотелось быстрее перенести в линии и формы вновь возникающие образы. Когда он брал лист бумаги, то вся картина была уже на ней перед его умственным взором, и он начинал воспроизводить ее так, как ребенок воспроизводит картину на восковой бумаге, обводя по частям ее контуры и вырисовывая отдельные уголки.
Он никогда не рисовал эскизами, а, набросав несколько угловатых линий, прямо начинал детально вырисовывать какой-нибудь уголок будущей картины и часто начинал с орнамента, с узора, который очень любил. Часто случалось, что, тщательно вырисовав какую-нибудь деталь, уголок картины и общими штрихами наметив ее образ, он бросал свое произведение, и оно так и оставалось неоконченным. Новые возникшие образы вытесняли старые. А бывало и так, что, начав вырисовывать деталь, он так увлекался, что картина не умещалась на бумаге, и приходилось подклеивать. Случалось, что какие-нибудь образы были особенно ярки и неотступно стояли в сознании, и тогда над воспроизведением их он работал упорно и мучительно, все вновь и вновь перерабатывая их и безнадежно гонясь за все летящей мечтой. Такова была его последняя неконченная картина “Видение пророка Иезекииля”, навеянная ему чтением Библии.
Да, это был настоящий творец-художник, который творил всегда непрерывно, и творил легко и свободно, никогда ничего не выдумывая. Он умер тяжко больным, но, как художник, он был здоров и глубоко здоров.
Сообщение изменено: Zazizaza, 31 Октябрь 2012 - 01:03.
Вход
Зарегистрироваться
Наверх
