Вход
Зарегистрироваться
Цитата
Фонетические обозначения:
A E I U - долгие соответствующие гласные в литовском и латышском языках
a. u. - носовые гласные в литовском языке
e. - долгий закрытый [e] в литовском языке (на письме изображается как e с точкой сверху)
a: - открытое [e] в финских языках (на письме изображается как а с двумя точками сверху)
c' s' z' - шипящие звуки [ч, ш, ж] соответственно в балтийских языках
e' - открытое [e] в славянских языках (на письме изображалось знаком "ять")
A E I U - долгие соответствующие гласные в литовском и латышском языках
a. u. - носовые гласные в литовском языке
e. - долгий закрытый [e] в литовском языке (на письме изображается как e с точкой сверху)
a: - открытое [e] в финских языках (на письме изображается как а с двумя точками сверху)
c' s' z' - шипящие звуки [ч, ш, ж] соответственно в балтийских языках
e' - открытое [e] в славянских языках (на письме изображалось знаком "ять")
Цитата
В девятнадцатом столетии, когда сравнительно-историческое языкознание делало еще свои первые шаги, непреложным казалось предположение, что языки изменяются и развиваются подобно народам - их носителям. Август Шлейхер, один из крупнейших лингвистов 19 века, выдвинул теорию "родословного древа языков".
Ее суть проста. Предположим, группа переселенцев покидает родные края и обретает новую родину - естественно, что постепенно в новых условиях формируется новая культура, изменяются обычаи, верования, язык. Новый, созданный ими язык будет в таком случае прямым потомком старого, и все его изменения можно отследить и перечислить - типичным примером такого развития можно назвать латинский язык и его его генетических потомков: французский, испанский или румынский.
Случается и иная ситуация: носители языка не меняют мест своего обитания, однако их речь меняется под воздействием политических или культурных катаклизмов. Древнегреческий стал современным греческим в результате многих веков, когда народ Греции усваивал влияния латыни, славянского, турецкого языков, новые веяния культуры. Наконец, просто смена исторических эпох, без какого-либо иноязычного вмешательства, меняет язык - в качестве иллюстрации можно привести древнерусский и русский языки. Хотя четкой временной грани между ними провести невозможно, существует ряд вполне конкретных отличий языка Лаврентьевской летописи (14 в.) от современного русского языка 21 века.
Указанные примеры являются наилучшей демонстрацией теории "родословного древа языков". Ее правило вполне логично: язык меняется со временем, и переход от языка-предка к языку-потомку происходит под влиянием тех или иных внешних и внутренних процессов.
Долгое время данная точка зрения считалась непререкаемой и единственно возможной. Однако при рассмотрении других исторических примеров языковедам стало понятно, что она не в полной мере отражает реальные процессы развития языка.
Одним из классических примеров, не подходящих под рамки теории "родословного древа", является современный английский язык. В своем нынешнем виде он сформировался во второй половине 16 века, однако в качестве его непосредственных предков можно назвать как минимум два древних языка: собственно древнеанглийский (т.е. язык англо-саксонских королевств раннесредневековой Британии) и нормандский диалект старофранцузского языка. Второй появился в Англии в 11 веке в результате нормандского завоевания и стал языком аристократии, официальной документации и законотворчества. Нормандский диалект настолько прочно вошел в культуру Англии, что сегодня целые пласты лексики английского языка (напр., военная или юридическая терминология) имеют французские корни. Он же стал родоначальником множества синтаксических оборотов, как и катализатором множества характерных изменений в фонетике и морфологии английского языка. Получается, что древнеанглийский язык уже не может считаться единственным предком современного английского - в создании последнего участвовали диалекты, принадлежащие как к германской, так и к романской "ветвям древа". Теория Шлейхера здесь уже не работает.
Впервые критическое мнение о теории "родословного древа" высказал в 1859 г. Адольф Пикте. Согласно его мнению, в процессе расселения языков одной семьи между ними образуется "непрерывная цепь специфических языковых факторов", в рамках которой говорить о четкой наследственности между языками различных эпох не приходится. В 1872 Иоганнес Шмидт идет дальше, публикуя свою "теорию волн", согласно которой языковые изменения проистекают в языках, смежных друг с другом, подобно кругам от брошенного в воду камня. Согласно данной теории, географическая протяженность языков одной семьи представляет собой непрерывный диалектный континуум, на протяжении которого отдельные языковые изменения возникают, распространяются и заменяются другими - постоянно. Нет никакого родословного древа, нет и никаких отдельных языков - есть только диалекты, которые в результате политических процессов либо превращаются в литературные языки, либо ассимилируются более мощными диалектами-соседями [1].
До поры до времени лингвисты рассматривали изменения и их причины исключительно в рамках одной семьи языков. В качестве таковой выступала индоевропейская семья, наиболее полно демонстрирующая многие аспекты языковых изменений на непрерывном и огромном географическом и временном пространстве - от Цейлона до Ирландии, от 2 тысячелетия до н.э. до наших дней. Было доказано, что к характерному сходству в языках различных групп индоевропейской семьи приводит не только происхождение от одного языка-предка, но и контакты и взаимное влияние между языками-соседями. Индоарийские языки имеют большое число общих изоглосс с иранскими языками, а иранские, в свою очередь, во многом близки славянским. Славянские несомненно разделяют множество общих черт с балтийскими, которые можно поставить очень близко к германским языкам, и т.д. Между отдельными языками и группами языков существуют переходные диалекты, которые лишь условно можно отнести к одной или другой общности. Таков, например, согласно Й.Шмидту, жемайтский диалект литовского языка, носящий промежуточный характер между литературными литовским и латышским языками [2]. Таковы же говоры пограничья современных Литвы и Беларуси, в которых в примерно равной степени распределены особенности славянских и балтийских языков.
Расширение кругозора сравнительного языкознания позволило уже в начале 20 века углубиться и в анализ языков различных групп и семей языков, сосуществующих в пространстве одного географического региона. Впервые о характерных связях между ними как о закономерном и систематическом явлении заявил И.Бодуэн де Куртене. Понятие же "языкового союза" ввел в языкознание Николай Трубецкой в своей статье "Вавилонская башня и смешение языков" (1923). Суть его рассуждений сводится к следующему.
Если в пределах одного географического региона компактно расселены носители, например, трех языков (или диалектов) различного происхождения, между ними неизбежно налаживается систематический контакт. В процессе этого контакта и с течением времени все три языка или диалекта нарабатывают набор идентичных черт в своей структуре: прежде всего в синтаксисе, лексике, а также в морфологии и фонетике. Таким образом, если языковая семья - это общность языков, связанных происхождением из единого языка-предка, то для членов языкового союза общим является географическое пространство, на котором посредством интенсивных контактов они приобрели комплекс сходных черт. К критерию генетического родства языков в лингвистике добавился критерий типологического родства [3].
Причиной возникновения сходства между языками разного происхождения, впрочем, может являться не только длительный контакт между ними, но и наличие общего субстратного языка, т.е. языка древнего народа, населявшего данный ареал. Языки, пришедших ему на смену, унаследуют одинаковые характерные черты. Например, испанский, французский и португальский языки, а также диалекты севера Италии унаследовали от языка кельтов, когда-то населявших земли Галлии и Иберии, фонетический процесс озвончения (и последующего выпадения) глухих смычных согласных между гласными [4]. В их предке - латинском языке - подобного явления не существовало, оно начало развиваться лишь в 6 в., после распада Римской империи [5]. Пример из области лексики: баскский и испанский языки оба унаследовали из кельтских диалектов Иберии древнее слово *soka 'веревка' - исп. soga, баск. soka (валл. syg [6]).
В том или ином виде элементы языкового союза присутствуют, видимо, во всех языках-соседях мира, проживших рядом не одну сотню лет. Языки Западной и Центральной Европы, например, приобрели большое количество общих черт в процессе интенсивного взаимного влияния на протяжении последних полутора тысяч лет - за этот период в этом регионе не произошло, за редким исключением, никаких значительных этнических перемещений. В результате т.н. "среднеевропейское l" (альвеолярного произношения) распространилось практически на всю Европу - от английского и испанского до польского и румынского языков, став одной из характерных черт европейской фонетики. В то же время в латышском языке, в советское время подвергшемся массированному влиянию русского, исконное альвеолярное l в 20 веке постепенно заменялось и продолжает заменяться русским твердым (велярным) [л] [7].
Однако всерьез о языковом союзе можно говорить только в случае, если между соседними языками имеется определенный набор схождений в области как словаря, так и грамматики, и фонетической системы. И хотя очень сложно провести границу между языками, образующими языковой союз, и языками, только находящимися в процессе его формирования, единственной возможностью прочертить эту грань будет идентификация системы схождений между несколькими языками разных групп на едином пространстве. Такого рода работу мы попробуем провести в этой статье применительно к языкам и диалектам, на которых говорят или говорили жители восточной Прибалтики. Членами языкового союза, который мы условно назвали "Прибалтийским", можно обозначить следующие идиомы:
1. Прибалтийско-финские языки (финский, вепсский, эстонский, карельский, водский, ижорский, ливский), относящиеся к финно-угорской группе уральской семьи языков.
2. Восточно-балтийские языки (латышский, литовский и их промежуточные диалекты, а также исчезнувшие куршский, селонский, земгальский, латгальский и другие языки), относящиеся к балтийской группе индоевропейской семьи языков.
3. Древнепсковский и древненовгородский диалекты, относящиеся к славянской группе индоевропейской семьи языков.
Из указанных трех групп языков последняя может считаться полностью исчезнувшей. Древние диалекты Новгорода и Пскова существовали на территории нынешних Ленинградской, Псковской, Новгородской и Вологодской областей примерно с 6 века и были ассимилированы стандартным древнерусским языком к 16 веку. Две первых группы языков продолжают существовать на территории Прибалтийского региона в течение уже нескольких тысяч лет. Латышский и литовский языки занимают сегодня приблизительно тот же географический ареал, что и полтора тысячелетия назад занимали их языки-предки. Зона расселения носителей ливского, вепсского, ижорского, карельского и водского языка за это время сильно сократилась, однако сами языки уцелели и относительно хорошо изучены. Таким образом, о времени зарождения и существования Прибалтийского языкового союза мы можем говорить как о периоде от эпохи расселения восточнославянских племен кривичей и словен на территории Северо-Запада Руси (5-7 вв.) [8] до окончательного растворения древнепсковского и древненовгородского диалектов в древнерусском языке, произошедшем в период становления Русского государства в 1462-1533 гг.
Для формирования языкового союза в указанный период (с 5 по 15 вв.) существовало несколько вполне объективных предпосылок. Прежде всего, необходимо сказать о сходном уровне развития хозяйственных отношений у всех трех групп населения, проживавшего в Восточной Прибалтике в раннем средневековье. Согласно историческим и археологическим свидетельствам, славянские и балтийские племена региона в догосударственный период (до 9-11 вв.) жили преимущественно за счет подсечного земледелия, дополняемого скотоводством. Большую роль продолжали играть охота и собирательство. Прибалтийско-финские народы, видимо, находились на чуть более низкой ступени развития, однако в целом пользовались тем же набором занятий. Во всяком случае, древнерусские летописцы свидетельствуют, что финские племена Северо-Запада Руси имеют свои "города" (т.е. укрепленные поселения), а следовательно, живут оседло и большими группами, что было бы невозможно при отсутствии хотя бы самого примитивного земледелия.
Широкое расселение и малая скученность поселений привели, в частности, к тому, что между славянскими, балтийскими и финскими племенами уже в середине 1 тысячелетия н.э. началось этническое смешение. На сегодняшний день довольно сложно установить границу расселения славянских племен в 5-8 вв. и тем более провести такую границу между славянским и балтийским, славянским и финским этносами. В данном регионе возникла своеобразная чересполосица поселений всех трех групп населения: археологические и ономастические факты об этом ясно свидетельствуют. Предки современных латышей расселялись на земле финноязычных ливов, а славяне-кривичи основывали города на местах финских поселений. Зона доисторического расселения балтов покрывает не только большую часть современных Псковской, Смоленской, Тверской областей, но и захватывает бассейн Оки. Балтийские гидронимы находят не только в Эстонии, но и на юге Финляндии [9], куда племена балтов могли попасть только в результате мирной миграции по финноязычной территории. В то же время границы обитания финских племен на территории европейской России вообще необычайно широки - финноязычные гидронимы сплошной полосой иду из Поволжья через бассейны Оки и Западной Двины на северо-запад, захватывая всю территорию современных Латвии, Литвы, исторических земель древних Новгорода и Пскова.
В историческое время контакты и соседствование всех трех этносов в регионе можно проследить по письменным памятникам. В древнем Новгороде в 13-14 вв. существовала обширная колония финноязычного населения, называемого "карелами"; среди новгородских берестяных грамот встречаются и надписи на карельском языке. С другой стороны, в Латгалии (совр. восточная часть Латвии) население княжеств Талава и Герцике (13 в.) состояло во многом из славян и управлялось славянскими князьями. Легендарный князь литовского происхождения Довмонт правил славянским Псковом в 13 веке, в то же время на землях чуди (совр. южная Эстония) был в 11 в. основан русский город Юрьев - нынешний Тарту.
Схожесть хозяйствования и смешение ареалов проживания порождали взаимное проникновение элементов культуры. Славяне, балты и финские племена вообще, судя по всему, жили между собой довольно мирно, что объясняется в целом небольшой плотностью населения региона и отсутствием территориальных споров. Доказано, что и в области религиозных верований между ними существовали несомненные сходства. Начнем с того, что религия балтов и славян имеет одно происхождение и идентична по структуре: встречаются и параллели в именах и функциях божеств, унаследованных еще из общеиндоевропейского пантеона (один из самых известных - слав. Перунъ, лит. Perkunas, лтш. Perkuns, бог грома, покровитель дружины). Однако общие многие элементы верований возникли благодаря и взаимному проникновению. В летописях говорится о верховном жреце балтийских племен Криве [10], от которого, весьма возможно, получили свое название кривичи (лтш. krievs 'русский человек'). Немало элементов взаимного влияния существует и между верованиями славянских племен Северной Руси и язычеством прибалтийско-финских народов.
Наконец, завершая обзор факторов, приведших к формированию языкового союза в восточной Прибалтике, необходимо сказать и о родственных отношениях между языками, ставшими его основой. Одна из широко распространенных теорий современного сравнительного языкознания утверждает происхождение балтийских и славянских языков из единого языка-предка, балто-славянского. На эту мысль наводит удивительная близость языков - как в области фонетики, так и в грамматике, и в лексике. Сторонникам балто-славянского единства противостоит другая группа ученых, которые в качестве причины необыкновенной близости двух групп языков называют интенсивные контакты между балтами и славянами в доисторический период - т.е. не генетическое, а типологическое родство. В любом случае, к моменту зарождения Прибалтийского языкового союза балтийские и славянские языки уже вполне сформировались как две близкородственные группы, что не могло не способствовать их взаимному проникновению в период соседствования в данном регионе. Для нас очень важно будет отделить этимологические черты сходства славянских и балтийских диалектов Прибалтики от общих элементов, возникших в результате взаимного влияния между ними именно в указанный период и в указанном географическом ареале. Иными словами, для подтверждния гипотезы о языковом союзе нам нужно искать общие черты не между "славянским" и "балтийским" языками вообще, а конкретно между древнепсковским и древненовгородским диалектами, с одной стороны, и литовско-латышскими, с другой.
Что касается генетического родства между славянскими, балтийскими и прибалтийско-финскими языками, то таковое прослеживается только на почве "ностратической" гипотезы о существовании общего праязыка для уральской и индоевропейской семей языков. Хотя предположительная эпоха существования этого праязыка удалена от описываемого периода несколькими тысячелетиями, множество важных изоглосс между индоевропейскими и финно-угорскими языками прослеживаются довольно четко [11]. Опять-таки подчеркнем, что необходимо отделить эти и другие генетические черты сходства языков от элементов Прибалтийского языкового союза, возникших в результате взаимного влияния в восточной Прибалтике в 5-15 вв.
Таким образом, можно определить три наиболее прочных критерия для сходных элементов языка, служащих подтверждением нашей гипотезы:
1. Данный элемент существует (или существовал в 5-15 вв.) в восточнобалтийских, прибалтийско-финских языках и славянских диалектах Северо-Запада Руси.
2. Данный элемент не является генетически общим для данных языков, а возник в результате языковых контактов.
3. Данный элемент отсутствует в родственных языках и диалектах, не принадлежащих данному языковому ареалу.
Теперь обратимся к тщательному разбору этих самых элементов, формирующих самобытность и сходство славянских, балтийских и финских диалектов Прибалтики. Мы разделили их по группам согласно разделам языкознания.
1. Фонетика.
1.1. "Цоканье": переход шипящих в свистящие.
Процесс перехода шипящих в свистящие является одной из самых распространенных черт фонетики языков прибалтийского региона. "Законодателем моды" здесь являются прибалтийско-финские языки, которым шипящие чужды, а потому во всех финских языках в заимствованных словах они регулярно заменяются на соответствующие свистящие. Переход [ч] в [тс] хорошо виден в русско-финских и русско-эстонских топонимических соответствиях: Печенга - Petsamo, Печоры - Petseri, Зачеренье - Saatse и др. В современных прибалтийско-финских языках шипящие также в основном отсутствуют, появившись лишь в языках, испытавших сильнейшее влияние русского: в ижорском языке звуки [ш, ж] "свойственны лишь части носителей [12]", в водском - существуют только в заимствованной лексике [13], в вепсских диалектах они появились лишь недавно - старые русские заимствования этих звуков не отражают (вепс. luzik - рус. ложка [14]).
Стремление к трансформации шипящих в свистящие хорошо виден в диалектах литовско-латышского ареала. Общебалтийские шипящие фонемы [s', z'], сохранившиеся в литературном литовском языке, перешли в свистящие [s, z] в латышском, более близко стоящем к финноязычному ареалу (ср. соответствия лит. z'emas - лтш. zems 'низкий'; лит. s'irdis - лтш. sirds 'сердце'). Аналогичные процессы характеризуют и куршский язык, о чем можно судить по ряду топонимов в западной Литве, зоне проживания древних куршей (Telse - лит. Tels'iai, Sansugale - лит. Z'asUgala [15]). Современные диалекты района Шяуляя в Литве демонстрируют переход шипящих в свистящие не только на уровне фрикативных [z', s'], но и на уровне аффрикат (as - лит. as' 'я', a.zuols - лит. a.z'uolas 'дуб', ce - лит. c'ia 'здесь', pradze - лит. pradz'ia 'начало') - что объясняется воздействием субстрата: эти места были ареалом существования древнего земгальского языка [16].
Наконец, в наиболее любопытном виде дошло это явление и до древних славянских диалектов Северо-Запада - в виде процесса "цоканья" в древнепсковском и древненовгородском. В этих диалектах произошло "смешение продуктов первой и третьей палатализации..., а в восточно-новгородских говорах - также продукта второй палатализации", в результате чего возникло регулярное соответствие др-псков., др-новг. [ц'] - др-рус. [ч'] (др-псков. цисто, скацеши, вост.-новг. хоцеши, пеци, пець - рус. чисто, скачешь, хочешь, печь (гл.), печь (сущ.) [17]). Историки русского языка прямо указывают на новгородское "цоканье" как на результат прибалтийско-финского влияния [18].
Существует цоканье и сегодня - исчезнув в Новгородской области, оно сохранилось на Псковщине, где контакты с финноязычными народами не прерывались. Известна "дразнилка", пародирующая говор Себежского района Псковской области, пограничного с Латвией: "Кума? - Цаво? - Дай дяньжоныцык. - А тябе на цаво? - Да так, купить нада кой-цаво: луцку, цыснацку, спицацак" [19].
Необходимо заметить, что цоканье известно широкому кругу диалектов русского языка. Однако все они сконцентрированы в тех регионах европейских России, где в раннем средневековье славяне контактировали с финноязычными племенами. В южных и центральных говорах этого процесса не замечено, зато цоканье еще недавно было широко распространено на территории Ленинградской, Новгородской, Псковской, западной части Тверской и Смоленской областей, а также в некоторых районах Московской, Владимирской, Ивановской, Ярославской, Рязанской областей. Наконец, цоканье распространено в Архангельской, Вологодской, Кировской областях русского севера [20]. Во всех указанных областях страны славянское население вытеснило более ранее финно-угорское.
Тенденцию к исчезновению шипящих в древнепсковском диалекте иллюстрирует также другой процесс - "шоканье". Он приводит к совпадению мягких [с'] и [з'] с соответствующими шипящими [ш'] и [ж']. Писцы псковских берестяных грамот нередко путают эти звуки: пишут сесть вместо шесть, залоба вместо жалоба. Встречается эта черта и в новгородских текстах: шизыи 'сизый', зеребе 'жеребьи' [21].
1.2. Переход сочетаний *tl, *dl > kl, gl
Данная особенность объединяет восточнобалтийские языки (литовский, латышский) и древнепсковский диалект славянского языка. При этом древнепсковский стоит особняком среди диалектов восточных славян по отражению общеславянских *tl, *dl - в стандартном древнерусском, а также в древненовгородских говорах эти сочетания дали закономерное l. Псковские же тексты дают нам следующие примеры: повегле 'повел' (< слав. *povedlъ), въсe'гли 'сели', учкле 'учел', егль 'ель' [22].
Последний пример имеет прямую и абсолютную параллель в литовском языке - egle. 'ель', лтш. egle. Предположение о том, что данная фонетическая изоглосса может считаться элементом языкового союза, высказывает и Вячеслав Иванов [23]. Подтверждается это и тем, что в западнобалтийском прусском языке древние *dl, *tl сохраняются (addle 'ель') [24].
Прибалтийско-финские языки не могут быть приобщены к анализу данного явления, поскольку сочетаний согласных типа tl, kl их фонетика не допускает. Это хорошо видно в балтийских и славянских заимствованиях в финских языках (лит. kaklas 'шея' - фин. kaula, эст. kael [25]; др-рус. хлевъ - вепс. la:va:).
1.3. Чередование звонких и глухих смычных.
На чередование корневых звонких/глухих смычных как на элемент финноязычного влияния в восточнобалтийских языках обращал внимание еще В.Кипарский в 1968 году. Во всяком случае, объяснить такие случаи, как лит. kaukaras / gaugaras 'гребешок', stieptis / stiebtis 'удлиняться (вверх)', virbe.ti / virpe.ti 'вибрировать'. В качестве подтверждения гипотезы об этом явлении как влиянии прибалтийско-финского он указывал, что подобные пары встречаются чаще в латышском (как мы уже говорили, более близком к финноязычному ареалу) - 200 случаев, чем в литовском.- 50 случаев [26]. Подобное влияние финского можно назвать закономерным, если учесть, что прибалтийско-финским языкам вообще несвойственны звонкие смычные - в старых заимствованиях они повсюду заменяются глухими (лит. vaga 'борозда' - фин. vako; рус. гумно - ижор. koomina).
В древненовгородских текстах замена звонких глухими представлена единичными случаями, однако однозначно отказываться от теории финского влияния при их рассмотрении нельзя. Например, в новгородской берестяной грамоте B29 (13 век) дважды представлена форма прил. в род.п. ед.ч. с окончанием -око вместо стандартного -ого. Возможно, более внимательное исследование этого вопроса даст нам дополнительный материал.
2. Морфология.
2.1. Повелительное наклонение с частицей -k-.
Литовские формы императива с частицей -k-, прибавляемой к основе инфинитива глагола способом, который можно назвать агглютинативным, уже долгое время не дают покоя исследователям. Напомним, что в литовском языке (но нигде более в балтийской группе) повелительное наклонение образуется по схеме "основа инфинитива + неизменяемый суффикс -k- + личные окончания": ei-k-ite 'идите', ei-k-ime 'идем!', ei-k 'иди'. Внятных объяснений внутреннего развития данного форманта в балтийских языках до сих пор не существует. Описание точек зрения по вопросу происхождения повелительного суффикса можно найти у У.Дини [27].
Гипотезу о финском его происхождении выдвигали еще В.Топоров и О.Трубачев в совместном труде "Балтийская гидронимия Верхнего Поднепровья" (1961). Сопоставления с прибалтийско-финскими формами императива действительно дают замечательное сходство: ср. лит. im-kite 'возьмите', вепс. ot-ka-t, фин. otta-kaa, эст. seis-ke 'стойте'. Суффикс -k- употребляется для построения императива во всех без исключения языках прибалтийско-финской подгруппы. В то же время, как известно, индоевропейские языки используют для построения императива формы чистой основы глагола (2 л. ед.ч.), дополненной личными окончаниями во мн.ч.
Трубачев и Топоров в своем обосновании приводят и русские формы повелительного наклонения с частицей -ка типа дай-ка (лит. duo-k, фин. anna-k). Развивая эту мысль, можно отметить, что частица -k, -ka, -ko имеется практически во всех славянских языках - а родственные ей форманты можно найти и в греческом, и в индоиранских языках. Однако из всей индоевропейской семьи языков только в литовском и русском языках - и то лишь в части диалектов - эта частица используется для выражения (или усиления) императива [28]. А раз так, то объяснение этому может быть простым - финская форма императива оказала влияние на смежные языки - литовский и диалекты Северо-Западной Руси - где частица -k- уже существовала, но использовалась в других значениях.
Препятствием для окончательного утверждения данной гипотезы происхождения литовского императива и восточнославянской повелительной частицы -ка является тот факт, что в латышском, географически примыкающем к финноязычному ареалу, подобного суффикса нет, и повелительное наклонение образуется по обычной индоевропейской схеме.
Однако и этому есть объяснение. В старолитовских текстах наравне с повелительными формами употребляются и формы с чистой основой (duod, duodi 'дай', gelb 'помоги' и пр.). Данные формы "уже в то время считались архаизмами"[29] и постепенно заменялись более регулярными формами с суффиксом -k-. Можно сделать вывод, что в языке боролись два вида императивных форм - вполне возможно, аналогичная ситуация существовала когда-то и в латышском, первые письменные памятники которого появляются только в конце 16 в. И если в литовском "победили" формы с суффиксом -k-, то в соседнем латышском - более древние формы без суффикса. Прусский язык, удаленный от контактов с финским населением, сохранил древний тип императива.
2.2. Нулевое окончание в 3 л. ед.ч. глаголов.
В финском языке окончание 3 л. ед.ч. наиболее слабое из всей системы личного спряжения и выражается либо нулем, либо удвоением последнего гласного основы (sanon 'говорю', sanot 'говоришь', sanoo 'говорит'). Аналогичная ситуация в близком к нему ижорском языке (спряжение гл. 'брать' в наст.вр.: ota-n, ota-t, ottaa [30]) . Отсутствием окончаний в 3 л. ед.ч. характеризуется и финский имперфект.
В соседних балтийских языках отсутствие рефлекса индоевропейского окончания *-ti / *-t в третьем лице единственного числа в глагольном спряжении является общебалтийской особенностью. Совпадение этой черты в прусском, литовском и латышском доказывает, что данные окончания были утеряны еще в общебалтийский период. В современных литовском и латышском окончания 3 л. обоих чисел не хранят древнего -t: в литовском сохранилась лишь тематическая гласная, предшествующая окончанию, в латышском чаще всего опускается и она - создается нулевое окончание (лит. dirbu 'работаю', dirbi 'работаешь', dirba 'работает, работают'; лтш. vedu 'веду', vedam 'ведем', ved 'ведет, ведут'). Древние окончания в старолитовских текстах употребляются лишь в единственном числе нескольких атематических глаголов, в современном языке утерявших свой статус (ст-лит. sniegti 'идет снег', совр. лит. sninga). В прусском языке окончание -t также засвидетельствовано в атематических глаголах. Таким образом, в современных балтийских языках окончания 3 л. ед. и мн.ч. полностью совпали в форме нулевого окончания.
Аналогичная ситуация видна и в древних диалектах Северо-Запада Руси. Древненовгородские берестяные грамоты показывают формы наст.вр. типа иде 'идет' и буду 'будут', сохранившие атематический гласный окончания, но утерявшие элемент *-tь. Считается, что родоначальниками этих форм являются северные кривичи [31]. И для Новгорода, и для Пскова подобные формы вполне регулярны - и употребляются наравне со стандартными древнерусскими идеть, будуть. А.Зализняк замечает их распределение лишь в преобладании форм с нулевым окончанием в условных и придаточных предложениях. Одним из фактором отпадения элемента *-tь в формах настояще-будущего времени может быть влияние аналогичных систем славянского аориста, где формы 3 л. также имеют нулевое окончание (дахъ 'я дал', да 'он дал').
Отпадение конечного элемента личных окончаний 3 л. глагола - изоглосса, общая для новгородско-псковских диалектов с южно- и западнославянскими языками. Можно предположить, что именно славянские языки стали авторами этой инновации в балтийских и прибалтийско-финских языках региона.
2.3. Окончание -me в 1 л. мн.ч.
В рассматриваемом географическом ареале Восточной Прибалтики данное окончание несомненно превалирует. Оно употребляется в литовском и латышском языках (лит. esame 'мы есть', лтш. esam < *esame) - при том, что в прусском окончанием является -mai, как видно, происходящая от *-mE. Та же форма отличает прибалтийско-финские языки (фин. olemme 'мы есть'), хотя они генетически и не родственны своим индоевропейским соседям.
Наконец, окончание -ме выделяют как одну из любопытных особенностей древнепсковского и древненовгородского диалектов (др-новг. есме 'мы есть')[32], подчеркивая стандартное -мо, -мъ, -мы в древнерусских говорах. Древненовгородский в данном случае стоит ближе к чешскому, словацкому, болгарскому языкам и карпатским диалектам, где также употребляется -me. Определить, кто именно - балты, славяне или финны - стали очагом зарождения данной изоглоссы, довольно сложно. Важно другое - она объединяла все три группы языков прибалтийского региона и отличала их от родственников, что является еще одним подтверждением гипотезы о Прибалтийском языковом союзе.
2.4. Беспредложное управление падежей.
Данная черта характеризует прежде всего финские языки, обилие падежных суффиксов в которых ограничивает роль предлогов и послелогов. Практически все 12-18 падежей в прибалтийско-финских языках (в отличие от их соседей) могут употребляться в своих прямых значениях без предлога, с помощью одних лишь суффиксальных показателей (фин. lapsine 'с детьми', vedetta 'без воды', vuonna 2004 'в 2004 году', kaapissa 'в шкафу').
Для балтийских и славянских языков беспредложное управление является архаизмом, характеризующим все древние индоевропейские языки. Однако со временем роль предлогов сильно возрастает. Уже в древнерусском языке резко сужается роль дательного беспредложного, а местный падеж в русском языке без предлога уже не употребляется (живу в городе, лежит на столе). Тем интереснее, что в древненовгородском и древнепсковском диалекте местный беспредложный падеж сохраняется в первозданном виде: в древнейших грамотах встречаются такие формы, как Пльскове 'в Пскове', Серегe'ри 'на Селигере'. Это очевидная параллель литовских форм mis'ke 'в лесу', Lietuvoje 'в Литве' и латышского RIgA BrIvIbas ielA 'в Риге на улице Бривибас'.
Беспредложным в новгородских грамотах остается и дательный падеж направления - в ранний период, очевидно, для всех существительных, позже его сфера ограничивается собственными именами (томо дни 'в тот день', Соуждалоу 'в Суздаль', Кучькъву 'в Москву'). А.Зализняк также считает, что данный архаизм сохранился в периферийных говорах Северо-Запада Руси под влиянием соседства с финскими языками [33].
Говоря о падежной системе в восточнобалтийских языках, нельзя не упомянуть и еще об одной характерной особенности, заимствованной из финских языков, а именно создании системы вспомогательных "падежей" с формантами вроде финских агглютинативных послелогов. В старолитовском таких "падежей" особенно много - вот некоторые их формы как уникальные для индоевропейских языков вообще: · иллатив (mis'kan 'в лес', z'alanu 'на гибель'); · аллатив (sunauspi 'к сыну', musumpi 'к нам'); · адессив (musip 'у нас') [34].
Иллатив и аллатив (падежи направления и приближения) употребляются по сей день в южно-аукштайтских и особенно жемайтских диалектах литовского [35]. Сами послелоги в большинстве случаев имеют местное происхождение (ср. лит. аллатив namo-pi 'к дому' и лтш. pie 'рядом' [36]), но структурно копируют финский способ именного склонения. Прослеживается сходство с финским и по конкретным послелогам (ср. фин. maahan 'в земле', лит. miestan 'в городе').
На славянские языки агглютинативные падежные показатели не распространились.
2.5. Другие балто-финские параллели.
Коснемся и еще двух любопытных сходных черт балтийских и финских языков, не имеющих параллелей в славянском, однако вполне характерных для описания Прибалтийского языкового союза.
Одна из таких черт - нивелирование склонения притяжательных местоимений. В финском языке класса притяжательных местоимений не существуют - в их роли выступают застывшие формы родительного падежа единственного числа соответствующих личных местоимений (minun 'мой', teida:n 'ваш').
Видимо, эта модель повлияла на формирование притяжательных местоимений в восточнобалтийских диалектах. В современном литовском языке притяжательные местоимения имеют лишь одну форму - родительного падежа единственного числа (лит. mano 'мой', jUsu. 'ваш'). Данная форма является застывшей и не изменяется ни по падежам, ни по родам, ни по числам, по сути повторяя финскую модель. На заимствование указывает и историческое развитие данного класса: старолитовские тексты демонстрируют полную систему притяжательных местоимений, изменяемую по всем правилам именного склонения (manas 'мой', mana 'моя', mano 'моего'). Утрата склонения - довольно позднее явление, не затронувшее, кроме того, прусского языка.
Вторая интересная особенность - утрата в восточнобалтийских языках среднего рода под влиянием финноязычного окружения.
В общебалтийском языке средний род, без сомнения, еще существовал. На это указывают примеры из прусского языка (прус. assaran 'озеро', medu 'мед', wissa 'всё'), а также рудименты, сохранившиеся в современном литовском языке и его диалектах. Литовский до сих пор сохраняет прилагательные и указательные местоимения среднего рода в определенных синтаксических позициях (Man buvo s'ilta 'Мне было тепло'). Заимствования из балтийского в финских языках также доказывают, что в древности средний род был вполне продуктивен (фин. heina: 'сено' < балт. *s'eina).
Лишь под влиянием финского формы среднего рода исчезают. Сегодня их наибольшее количество сохраняется в литовском, однако их гораздо меньше уже в жемайтских диалектах, где формы прилагательных среднего рода уступили место наречиям (Kaip c'ia graz'iai! 'Как здесь красиво!' [37]), и совсем нет в латышском языке, подвергшемся наибольшему влиянию финской морфологии.
3. Синтаксис.
3.1. Родительный падеж в роли определения.
Важной общей синтаксической изоглоссой, объединяющей языки восточной Прибалтики, стала конструкция "определение - определяемое" с родительным падежом существительного в роли определения.
Данная конструкция является базовой для прибалтийско-финских языков, где родительный посессивный всегда предшествует определяемому слову (фин. karjalan puutavara, переводимое дословно как 'лес Карелии', а более литературно как 'карельский лес'). Аналогичные конструкции господствуют и в литовском языке (лит. mokslo vadove.liai 'школьные учебники', букв. 'учебники школы'; lietuviu. kalba 'литовский язык', букв. 'язык литовцев'). Хотя отыменные прилагательные в языке и существуют, их количество и роль сильно ограничены.
В славянских же языках, напротив, стандартной является конструкция с отыменным прилагательным, которое может быть образовано буквально от любого существительного, собственного или нарицательного (рус. литовский язык, школьный учебник, карельский лес, др-рус. къняжъ моужъ 'человек князя'). Однако в древненовгородском диалекте наравне с этим, общеславянским синтаксическим типом, существует и другой тип, общий с финскими и балтийскими языками - где определение в форме имени в род.п. предшествует определяемому существительному (стье Варъварь тьлица 'телка святой Варвары', дьвьри... земля 'земля деверя' [38]). Именно такого рода синтаксические конструкции прежде всего характеризуют языковые союзы смежных языков.
Несомненно, что собранный нами материал будет лишь первым шагом в исследовании такого интересного феномена ареальной лингвистики, как Прибалтийский языковой союз. Мы сделали лишь первый шаг к тому, чтобы доказать, что языки данного региона в процессе взаимных контактов обрели ряд схожих черт, никак не имеющих общие генетические корни. Еще более интересен обзор лексических изоглосс, общих для языков данного региона, т.к. в процессе более чем 15-векового общения во всех трех группах языков накопились целые пласты заимствованной лексики. Восточнославянская культурная лексика прочно заняла место в литовском, латышском, финском, эстонском языках (лит. knyga 'книга', baz'nyc'ia 'церковь', лтш. gramata 'книга', robez' 'граница', фин. la:a:ka:ri 'врач, лекарь', kaappi 'шкаф'). Сельскохозяйственные и ремесленные термины балтов осели в финских языках Прибалтики (фин. kirves 'топор' - лит. kirvis, фин. heina: 'сено' - лит. s'ienas), а морская лексика финнов, напротив, обогатила балтийские языки (лит. laivas 'корабль' - фин. laiva). Лингвистами разных стран не раз составлялись списки подобных лексических параллелей, подтверждающих, что постоянное и тесное общение в Прибалтике не прерывалось веками.
Хотелось бы надеяться, что и наше исследование станет еще одним подтверждением того, что народы восточного Балтийского побережья - славяне, балты, финно-угры - веками и тысячелетиями жили бок о бок, храня отношения добрососедства и взаимно обогащая свои языки, культуры, цивилизации.
Москва, сентябрь 2004.
Ее суть проста. Предположим, группа переселенцев покидает родные края и обретает новую родину - естественно, что постепенно в новых условиях формируется новая культура, изменяются обычаи, верования, язык. Новый, созданный ими язык будет в таком случае прямым потомком старого, и все его изменения можно отследить и перечислить - типичным примером такого развития можно назвать латинский язык и его его генетических потомков: французский, испанский или румынский.
Случается и иная ситуация: носители языка не меняют мест своего обитания, однако их речь меняется под воздействием политических или культурных катаклизмов. Древнегреческий стал современным греческим в результате многих веков, когда народ Греции усваивал влияния латыни, славянского, турецкого языков, новые веяния культуры. Наконец, просто смена исторических эпох, без какого-либо иноязычного вмешательства, меняет язык - в качестве иллюстрации можно привести древнерусский и русский языки. Хотя четкой временной грани между ними провести невозможно, существует ряд вполне конкретных отличий языка Лаврентьевской летописи (14 в.) от современного русского языка 21 века.
Указанные примеры являются наилучшей демонстрацией теории "родословного древа языков". Ее правило вполне логично: язык меняется со временем, и переход от языка-предка к языку-потомку происходит под влиянием тех или иных внешних и внутренних процессов.
Долгое время данная точка зрения считалась непререкаемой и единственно возможной. Однако при рассмотрении других исторических примеров языковедам стало понятно, что она не в полной мере отражает реальные процессы развития языка.
Одним из классических примеров, не подходящих под рамки теории "родословного древа", является современный английский язык. В своем нынешнем виде он сформировался во второй половине 16 века, однако в качестве его непосредственных предков можно назвать как минимум два древних языка: собственно древнеанглийский (т.е. язык англо-саксонских королевств раннесредневековой Британии) и нормандский диалект старофранцузского языка. Второй появился в Англии в 11 веке в результате нормандского завоевания и стал языком аристократии, официальной документации и законотворчества. Нормандский диалект настолько прочно вошел в культуру Англии, что сегодня целые пласты лексики английского языка (напр., военная или юридическая терминология) имеют французские корни. Он же стал родоначальником множества синтаксических оборотов, как и катализатором множества характерных изменений в фонетике и морфологии английского языка. Получается, что древнеанглийский язык уже не может считаться единственным предком современного английского - в создании последнего участвовали диалекты, принадлежащие как к германской, так и к романской "ветвям древа". Теория Шлейхера здесь уже не работает.
Впервые критическое мнение о теории "родословного древа" высказал в 1859 г. Адольф Пикте. Согласно его мнению, в процессе расселения языков одной семьи между ними образуется "непрерывная цепь специфических языковых факторов", в рамках которой говорить о четкой наследственности между языками различных эпох не приходится. В 1872 Иоганнес Шмидт идет дальше, публикуя свою "теорию волн", согласно которой языковые изменения проистекают в языках, смежных друг с другом, подобно кругам от брошенного в воду камня. Согласно данной теории, географическая протяженность языков одной семьи представляет собой непрерывный диалектный континуум, на протяжении которого отдельные языковые изменения возникают, распространяются и заменяются другими - постоянно. Нет никакого родословного древа, нет и никаких отдельных языков - есть только диалекты, которые в результате политических процессов либо превращаются в литературные языки, либо ассимилируются более мощными диалектами-соседями [1].
До поры до времени лингвисты рассматривали изменения и их причины исключительно в рамках одной семьи языков. В качестве таковой выступала индоевропейская семья, наиболее полно демонстрирующая многие аспекты языковых изменений на непрерывном и огромном географическом и временном пространстве - от Цейлона до Ирландии, от 2 тысячелетия до н.э. до наших дней. Было доказано, что к характерному сходству в языках различных групп индоевропейской семьи приводит не только происхождение от одного языка-предка, но и контакты и взаимное влияние между языками-соседями. Индоарийские языки имеют большое число общих изоглосс с иранскими языками, а иранские, в свою очередь, во многом близки славянским. Славянские несомненно разделяют множество общих черт с балтийскими, которые можно поставить очень близко к германским языкам, и т.д. Между отдельными языками и группами языков существуют переходные диалекты, которые лишь условно можно отнести к одной или другой общности. Таков, например, согласно Й.Шмидту, жемайтский диалект литовского языка, носящий промежуточный характер между литературными литовским и латышским языками [2]. Таковы же говоры пограничья современных Литвы и Беларуси, в которых в примерно равной степени распределены особенности славянских и балтийских языков.
Расширение кругозора сравнительного языкознания позволило уже в начале 20 века углубиться и в анализ языков различных групп и семей языков, сосуществующих в пространстве одного географического региона. Впервые о характерных связях между ними как о закономерном и систематическом явлении заявил И.Бодуэн де Куртене. Понятие же "языкового союза" ввел в языкознание Николай Трубецкой в своей статье "Вавилонская башня и смешение языков" (1923). Суть его рассуждений сводится к следующему.
Если в пределах одного географического региона компактно расселены носители, например, трех языков (или диалектов) различного происхождения, между ними неизбежно налаживается систематический контакт. В процессе этого контакта и с течением времени все три языка или диалекта нарабатывают набор идентичных черт в своей структуре: прежде всего в синтаксисе, лексике, а также в морфологии и фонетике. Таким образом, если языковая семья - это общность языков, связанных происхождением из единого языка-предка, то для членов языкового союза общим является географическое пространство, на котором посредством интенсивных контактов они приобрели комплекс сходных черт. К критерию генетического родства языков в лингвистике добавился критерий типологического родства [3].
Причиной возникновения сходства между языками разного происхождения, впрочем, может являться не только длительный контакт между ними, но и наличие общего субстратного языка, т.е. языка древнего народа, населявшего данный ареал. Языки, пришедших ему на смену, унаследуют одинаковые характерные черты. Например, испанский, французский и португальский языки, а также диалекты севера Италии унаследовали от языка кельтов, когда-то населявших земли Галлии и Иберии, фонетический процесс озвончения (и последующего выпадения) глухих смычных согласных между гласными [4]. В их предке - латинском языке - подобного явления не существовало, оно начало развиваться лишь в 6 в., после распада Римской империи [5]. Пример из области лексики: баскский и испанский языки оба унаследовали из кельтских диалектов Иберии древнее слово *soka 'веревка' - исп. soga, баск. soka (валл. syg [6]).
В том или ином виде элементы языкового союза присутствуют, видимо, во всех языках-соседях мира, проживших рядом не одну сотню лет. Языки Западной и Центральной Европы, например, приобрели большое количество общих черт в процессе интенсивного взаимного влияния на протяжении последних полутора тысяч лет - за этот период в этом регионе не произошло, за редким исключением, никаких значительных этнических перемещений. В результате т.н. "среднеевропейское l" (альвеолярного произношения) распространилось практически на всю Европу - от английского и испанского до польского и румынского языков, став одной из характерных черт европейской фонетики. В то же время в латышском языке, в советское время подвергшемся массированному влиянию русского, исконное альвеолярное l в 20 веке постепенно заменялось и продолжает заменяться русским твердым (велярным) [л] [7].
Однако всерьез о языковом союзе можно говорить только в случае, если между соседними языками имеется определенный набор схождений в области как словаря, так и грамматики, и фонетической системы. И хотя очень сложно провести границу между языками, образующими языковой союз, и языками, только находящимися в процессе его формирования, единственной возможностью прочертить эту грань будет идентификация системы схождений между несколькими языками разных групп на едином пространстве. Такого рода работу мы попробуем провести в этой статье применительно к языкам и диалектам, на которых говорят или говорили жители восточной Прибалтики. Членами языкового союза, который мы условно назвали "Прибалтийским", можно обозначить следующие идиомы:
1. Прибалтийско-финские языки (финский, вепсский, эстонский, карельский, водский, ижорский, ливский), относящиеся к финно-угорской группе уральской семьи языков.
2. Восточно-балтийские языки (латышский, литовский и их промежуточные диалекты, а также исчезнувшие куршский, селонский, земгальский, латгальский и другие языки), относящиеся к балтийской группе индоевропейской семьи языков.
3. Древнепсковский и древненовгородский диалекты, относящиеся к славянской группе индоевропейской семьи языков.
Из указанных трех групп языков последняя может считаться полностью исчезнувшей. Древние диалекты Новгорода и Пскова существовали на территории нынешних Ленинградской, Псковской, Новгородской и Вологодской областей примерно с 6 века и были ассимилированы стандартным древнерусским языком к 16 веку. Две первых группы языков продолжают существовать на территории Прибалтийского региона в течение уже нескольких тысяч лет. Латышский и литовский языки занимают сегодня приблизительно тот же географический ареал, что и полтора тысячелетия назад занимали их языки-предки. Зона расселения носителей ливского, вепсского, ижорского, карельского и водского языка за это время сильно сократилась, однако сами языки уцелели и относительно хорошо изучены. Таким образом, о времени зарождения и существования Прибалтийского языкового союза мы можем говорить как о периоде от эпохи расселения восточнославянских племен кривичей и словен на территории Северо-Запада Руси (5-7 вв.) [8] до окончательного растворения древнепсковского и древненовгородского диалектов в древнерусском языке, произошедшем в период становления Русского государства в 1462-1533 гг.
Для формирования языкового союза в указанный период (с 5 по 15 вв.) существовало несколько вполне объективных предпосылок. Прежде всего, необходимо сказать о сходном уровне развития хозяйственных отношений у всех трех групп населения, проживавшего в Восточной Прибалтике в раннем средневековье. Согласно историческим и археологическим свидетельствам, славянские и балтийские племена региона в догосударственный период (до 9-11 вв.) жили преимущественно за счет подсечного земледелия, дополняемого скотоводством. Большую роль продолжали играть охота и собирательство. Прибалтийско-финские народы, видимо, находились на чуть более низкой ступени развития, однако в целом пользовались тем же набором занятий. Во всяком случае, древнерусские летописцы свидетельствуют, что финские племена Северо-Запада Руси имеют свои "города" (т.е. укрепленные поселения), а следовательно, живут оседло и большими группами, что было бы невозможно при отсутствии хотя бы самого примитивного земледелия.
Широкое расселение и малая скученность поселений привели, в частности, к тому, что между славянскими, балтийскими и финскими племенами уже в середине 1 тысячелетия н.э. началось этническое смешение. На сегодняшний день довольно сложно установить границу расселения славянских племен в 5-8 вв. и тем более провести такую границу между славянским и балтийским, славянским и финским этносами. В данном регионе возникла своеобразная чересполосица поселений всех трех групп населения: археологические и ономастические факты об этом ясно свидетельствуют. Предки современных латышей расселялись на земле финноязычных ливов, а славяне-кривичи основывали города на местах финских поселений. Зона доисторического расселения балтов покрывает не только большую часть современных Псковской, Смоленской, Тверской областей, но и захватывает бассейн Оки. Балтийские гидронимы находят не только в Эстонии, но и на юге Финляндии [9], куда племена балтов могли попасть только в результате мирной миграции по финноязычной территории. В то же время границы обитания финских племен на территории европейской России вообще необычайно широки - финноязычные гидронимы сплошной полосой иду из Поволжья через бассейны Оки и Западной Двины на северо-запад, захватывая всю территорию современных Латвии, Литвы, исторических земель древних Новгорода и Пскова.
В историческое время контакты и соседствование всех трех этносов в регионе можно проследить по письменным памятникам. В древнем Новгороде в 13-14 вв. существовала обширная колония финноязычного населения, называемого "карелами"; среди новгородских берестяных грамот встречаются и надписи на карельском языке. С другой стороны, в Латгалии (совр. восточная часть Латвии) население княжеств Талава и Герцике (13 в.) состояло во многом из славян и управлялось славянскими князьями. Легендарный князь литовского происхождения Довмонт правил славянским Псковом в 13 веке, в то же время на землях чуди (совр. южная Эстония) был в 11 в. основан русский город Юрьев - нынешний Тарту.
Схожесть хозяйствования и смешение ареалов проживания порождали взаимное проникновение элементов культуры. Славяне, балты и финские племена вообще, судя по всему, жили между собой довольно мирно, что объясняется в целом небольшой плотностью населения региона и отсутствием территориальных споров. Доказано, что и в области религиозных верований между ними существовали несомненные сходства. Начнем с того, что религия балтов и славян имеет одно происхождение и идентична по структуре: встречаются и параллели в именах и функциях божеств, унаследованных еще из общеиндоевропейского пантеона (один из самых известных - слав. Перунъ, лит. Perkunas, лтш. Perkuns, бог грома, покровитель дружины). Однако общие многие элементы верований возникли благодаря и взаимному проникновению. В летописях говорится о верховном жреце балтийских племен Криве [10], от которого, весьма возможно, получили свое название кривичи (лтш. krievs 'русский человек'). Немало элементов взаимного влияния существует и между верованиями славянских племен Северной Руси и язычеством прибалтийско-финских народов.
Наконец, завершая обзор факторов, приведших к формированию языкового союза в восточной Прибалтике, необходимо сказать и о родственных отношениях между языками, ставшими его основой. Одна из широко распространенных теорий современного сравнительного языкознания утверждает происхождение балтийских и славянских языков из единого языка-предка, балто-славянского. На эту мысль наводит удивительная близость языков - как в области фонетики, так и в грамматике, и в лексике. Сторонникам балто-славянского единства противостоит другая группа ученых, которые в качестве причины необыкновенной близости двух групп языков называют интенсивные контакты между балтами и славянами в доисторический период - т.е. не генетическое, а типологическое родство. В любом случае, к моменту зарождения Прибалтийского языкового союза балтийские и славянские языки уже вполне сформировались как две близкородственные группы, что не могло не способствовать их взаимному проникновению в период соседствования в данном регионе. Для нас очень важно будет отделить этимологические черты сходства славянских и балтийских диалектов Прибалтики от общих элементов, возникших в результате взаимного влияния между ними именно в указанный период и в указанном географическом ареале. Иными словами, для подтверждния гипотезы о языковом союзе нам нужно искать общие черты не между "славянским" и "балтийским" языками вообще, а конкретно между древнепсковским и древненовгородским диалектами, с одной стороны, и литовско-латышскими, с другой.
Что касается генетического родства между славянскими, балтийскими и прибалтийско-финскими языками, то таковое прослеживается только на почве "ностратической" гипотезы о существовании общего праязыка для уральской и индоевропейской семей языков. Хотя предположительная эпоха существования этого праязыка удалена от описываемого периода несколькими тысячелетиями, множество важных изоглосс между индоевропейскими и финно-угорскими языками прослеживаются довольно четко [11]. Опять-таки подчеркнем, что необходимо отделить эти и другие генетические черты сходства языков от элементов Прибалтийского языкового союза, возникших в результате взаимного влияния в восточной Прибалтике в 5-15 вв.
Таким образом, можно определить три наиболее прочных критерия для сходных элементов языка, служащих подтверждением нашей гипотезы:
1. Данный элемент существует (или существовал в 5-15 вв.) в восточнобалтийских, прибалтийско-финских языках и славянских диалектах Северо-Запада Руси.
2. Данный элемент не является генетически общим для данных языков, а возник в результате языковых контактов.
3. Данный элемент отсутствует в родственных языках и диалектах, не принадлежащих данному языковому ареалу.
Теперь обратимся к тщательному разбору этих самых элементов, формирующих самобытность и сходство славянских, балтийских и финских диалектов Прибалтики. Мы разделили их по группам согласно разделам языкознания.
1. Фонетика.
1.1. "Цоканье": переход шипящих в свистящие.
Процесс перехода шипящих в свистящие является одной из самых распространенных черт фонетики языков прибалтийского региона. "Законодателем моды" здесь являются прибалтийско-финские языки, которым шипящие чужды, а потому во всех финских языках в заимствованных словах они регулярно заменяются на соответствующие свистящие. Переход [ч] в [тс] хорошо виден в русско-финских и русско-эстонских топонимических соответствиях: Печенга - Petsamo, Печоры - Petseri, Зачеренье - Saatse и др. В современных прибалтийско-финских языках шипящие также в основном отсутствуют, появившись лишь в языках, испытавших сильнейшее влияние русского: в ижорском языке звуки [ш, ж] "свойственны лишь части носителей [12]", в водском - существуют только в заимствованной лексике [13], в вепсских диалектах они появились лишь недавно - старые русские заимствования этих звуков не отражают (вепс. luzik - рус. ложка [14]).
Стремление к трансформации шипящих в свистящие хорошо виден в диалектах литовско-латышского ареала. Общебалтийские шипящие фонемы [s', z'], сохранившиеся в литературном литовском языке, перешли в свистящие [s, z] в латышском, более близко стоящем к финноязычному ареалу (ср. соответствия лит. z'emas - лтш. zems 'низкий'; лит. s'irdis - лтш. sirds 'сердце'). Аналогичные процессы характеризуют и куршский язык, о чем можно судить по ряду топонимов в западной Литве, зоне проживания древних куршей (Telse - лит. Tels'iai, Sansugale - лит. Z'asUgala [15]). Современные диалекты района Шяуляя в Литве демонстрируют переход шипящих в свистящие не только на уровне фрикативных [z', s'], но и на уровне аффрикат (as - лит. as' 'я', a.zuols - лит. a.z'uolas 'дуб', ce - лит. c'ia 'здесь', pradze - лит. pradz'ia 'начало') - что объясняется воздействием субстрата: эти места были ареалом существования древнего земгальского языка [16].
Наконец, в наиболее любопытном виде дошло это явление и до древних славянских диалектов Северо-Запада - в виде процесса "цоканья" в древнепсковском и древненовгородском. В этих диалектах произошло "смешение продуктов первой и третьей палатализации..., а в восточно-новгородских говорах - также продукта второй палатализации", в результате чего возникло регулярное соответствие др-псков., др-новг. [ц'] - др-рус. [ч'] (др-псков. цисто, скацеши, вост.-новг. хоцеши, пеци, пець - рус. чисто, скачешь, хочешь, печь (гл.), печь (сущ.) [17]). Историки русского языка прямо указывают на новгородское "цоканье" как на результат прибалтийско-финского влияния [18].
Существует цоканье и сегодня - исчезнув в Новгородской области, оно сохранилось на Псковщине, где контакты с финноязычными народами не прерывались. Известна "дразнилка", пародирующая говор Себежского района Псковской области, пограничного с Латвией: "Кума? - Цаво? - Дай дяньжоныцык. - А тябе на цаво? - Да так, купить нада кой-цаво: луцку, цыснацку, спицацак" [19].
Необходимо заметить, что цоканье известно широкому кругу диалектов русского языка. Однако все они сконцентрированы в тех регионах европейских России, где в раннем средневековье славяне контактировали с финноязычными племенами. В южных и центральных говорах этого процесса не замечено, зато цоканье еще недавно было широко распространено на территории Ленинградской, Новгородской, Псковской, западной части Тверской и Смоленской областей, а также в некоторых районах Московской, Владимирской, Ивановской, Ярославской, Рязанской областей. Наконец, цоканье распространено в Архангельской, Вологодской, Кировской областях русского севера [20]. Во всех указанных областях страны славянское население вытеснило более ранее финно-угорское.
Тенденцию к исчезновению шипящих в древнепсковском диалекте иллюстрирует также другой процесс - "шоканье". Он приводит к совпадению мягких [с'] и [з'] с соответствующими шипящими [ш'] и [ж']. Писцы псковских берестяных грамот нередко путают эти звуки: пишут сесть вместо шесть, залоба вместо жалоба. Встречается эта черта и в новгородских текстах: шизыи 'сизый', зеребе 'жеребьи' [21].
1.2. Переход сочетаний *tl, *dl > kl, gl
Данная особенность объединяет восточнобалтийские языки (литовский, латышский) и древнепсковский диалект славянского языка. При этом древнепсковский стоит особняком среди диалектов восточных славян по отражению общеславянских *tl, *dl - в стандартном древнерусском, а также в древненовгородских говорах эти сочетания дали закономерное l. Псковские же тексты дают нам следующие примеры: повегле 'повел' (< слав. *povedlъ), въсe'гли 'сели', учкле 'учел', егль 'ель' [22].
Последний пример имеет прямую и абсолютную параллель в литовском языке - egle. 'ель', лтш. egle. Предположение о том, что данная фонетическая изоглосса может считаться элементом языкового союза, высказывает и Вячеслав Иванов [23]. Подтверждается это и тем, что в западнобалтийском прусском языке древние *dl, *tl сохраняются (addle 'ель') [24].
Прибалтийско-финские языки не могут быть приобщены к анализу данного явления, поскольку сочетаний согласных типа tl, kl их фонетика не допускает. Это хорошо видно в балтийских и славянских заимствованиях в финских языках (лит. kaklas 'шея' - фин. kaula, эст. kael [25]; др-рус. хлевъ - вепс. la:va:).
1.3. Чередование звонких и глухих смычных.
На чередование корневых звонких/глухих смычных как на элемент финноязычного влияния в восточнобалтийских языках обращал внимание еще В.Кипарский в 1968 году. Во всяком случае, объяснить такие случаи, как лит. kaukaras / gaugaras 'гребешок', stieptis / stiebtis 'удлиняться (вверх)', virbe.ti / virpe.ti 'вибрировать'. В качестве подтверждения гипотезы об этом явлении как влиянии прибалтийско-финского он указывал, что подобные пары встречаются чаще в латышском (как мы уже говорили, более близком к финноязычному ареалу) - 200 случаев, чем в литовском.- 50 случаев [26]. Подобное влияние финского можно назвать закономерным, если учесть, что прибалтийско-финским языкам вообще несвойственны звонкие смычные - в старых заимствованиях они повсюду заменяются глухими (лит. vaga 'борозда' - фин. vako; рус. гумно - ижор. koomina).
В древненовгородских текстах замена звонких глухими представлена единичными случаями, однако однозначно отказываться от теории финского влияния при их рассмотрении нельзя. Например, в новгородской берестяной грамоте B29 (13 век) дважды представлена форма прил. в род.п. ед.ч. с окончанием -око вместо стандартного -ого. Возможно, более внимательное исследование этого вопроса даст нам дополнительный материал.
2. Морфология.
2.1. Повелительное наклонение с частицей -k-.
Литовские формы императива с частицей -k-, прибавляемой к основе инфинитива глагола способом, который можно назвать агглютинативным, уже долгое время не дают покоя исследователям. Напомним, что в литовском языке (но нигде более в балтийской группе) повелительное наклонение образуется по схеме "основа инфинитива + неизменяемый суффикс -k- + личные окончания": ei-k-ite 'идите', ei-k-ime 'идем!', ei-k 'иди'. Внятных объяснений внутреннего развития данного форманта в балтийских языках до сих пор не существует. Описание точек зрения по вопросу происхождения повелительного суффикса можно найти у У.Дини [27].
Гипотезу о финском его происхождении выдвигали еще В.Топоров и О.Трубачев в совместном труде "Балтийская гидронимия Верхнего Поднепровья" (1961). Сопоставления с прибалтийско-финскими формами императива действительно дают замечательное сходство: ср. лит. im-kite 'возьмите', вепс. ot-ka-t, фин. otta-kaa, эст. seis-ke 'стойте'. Суффикс -k- употребляется для построения императива во всех без исключения языках прибалтийско-финской подгруппы. В то же время, как известно, индоевропейские языки используют для построения императива формы чистой основы глагола (2 л. ед.ч.), дополненной личными окончаниями во мн.ч.
Трубачев и Топоров в своем обосновании приводят и русские формы повелительного наклонения с частицей -ка типа дай-ка (лит. duo-k, фин. anna-k). Развивая эту мысль, можно отметить, что частица -k, -ka, -ko имеется практически во всех славянских языках - а родственные ей форманты можно найти и в греческом, и в индоиранских языках. Однако из всей индоевропейской семьи языков только в литовском и русском языках - и то лишь в части диалектов - эта частица используется для выражения (или усиления) императива [28]. А раз так, то объяснение этому может быть простым - финская форма императива оказала влияние на смежные языки - литовский и диалекты Северо-Западной Руси - где частица -k- уже существовала, но использовалась в других значениях.
Препятствием для окончательного утверждения данной гипотезы происхождения литовского императива и восточнославянской повелительной частицы -ка является тот факт, что в латышском, географически примыкающем к финноязычному ареалу, подобного суффикса нет, и повелительное наклонение образуется по обычной индоевропейской схеме.
Однако и этому есть объяснение. В старолитовских текстах наравне с повелительными формами употребляются и формы с чистой основой (duod, duodi 'дай', gelb 'помоги' и пр.). Данные формы "уже в то время считались архаизмами"[29] и постепенно заменялись более регулярными формами с суффиксом -k-. Можно сделать вывод, что в языке боролись два вида императивных форм - вполне возможно, аналогичная ситуация существовала когда-то и в латышском, первые письменные памятники которого появляются только в конце 16 в. И если в литовском "победили" формы с суффиксом -k-, то в соседнем латышском - более древние формы без суффикса. Прусский язык, удаленный от контактов с финским населением, сохранил древний тип императива.
2.2. Нулевое окончание в 3 л. ед.ч. глаголов.
В финском языке окончание 3 л. ед.ч. наиболее слабое из всей системы личного спряжения и выражается либо нулем, либо удвоением последнего гласного основы (sanon 'говорю', sanot 'говоришь', sanoo 'говорит'). Аналогичная ситуация в близком к нему ижорском языке (спряжение гл. 'брать' в наст.вр.: ota-n, ota-t, ottaa [30]) . Отсутствием окончаний в 3 л. ед.ч. характеризуется и финский имперфект.
В соседних балтийских языках отсутствие рефлекса индоевропейского окончания *-ti / *-t в третьем лице единственного числа в глагольном спряжении является общебалтийской особенностью. Совпадение этой черты в прусском, литовском и латышском доказывает, что данные окончания были утеряны еще в общебалтийский период. В современных литовском и латышском окончания 3 л. обоих чисел не хранят древнего -t: в литовском сохранилась лишь тематическая гласная, предшествующая окончанию, в латышском чаще всего опускается и она - создается нулевое окончание (лит. dirbu 'работаю', dirbi 'работаешь', dirba 'работает, работают'; лтш. vedu 'веду', vedam 'ведем', ved 'ведет, ведут'). Древние окончания в старолитовских текстах употребляются лишь в единственном числе нескольких атематических глаголов, в современном языке утерявших свой статус (ст-лит. sniegti 'идет снег', совр. лит. sninga). В прусском языке окончание -t также засвидетельствовано в атематических глаголах. Таким образом, в современных балтийских языках окончания 3 л. ед. и мн.ч. полностью совпали в форме нулевого окончания.
Аналогичная ситуация видна и в древних диалектах Северо-Запада Руси. Древненовгородские берестяные грамоты показывают формы наст.вр. типа иде 'идет' и буду 'будут', сохранившие атематический гласный окончания, но утерявшие элемент *-tь. Считается, что родоначальниками этих форм являются северные кривичи [31]. И для Новгорода, и для Пскова подобные формы вполне регулярны - и употребляются наравне со стандартными древнерусскими идеть, будуть. А.Зализняк замечает их распределение лишь в преобладании форм с нулевым окончанием в условных и придаточных предложениях. Одним из фактором отпадения элемента *-tь в формах настояще-будущего времени может быть влияние аналогичных систем славянского аориста, где формы 3 л. также имеют нулевое окончание (дахъ 'я дал', да 'он дал').
Отпадение конечного элемента личных окончаний 3 л. глагола - изоглосса, общая для новгородско-псковских диалектов с южно- и западнославянскими языками. Можно предположить, что именно славянские языки стали авторами этой инновации в балтийских и прибалтийско-финских языках региона.
2.3. Окончание -me в 1 л. мн.ч.
В рассматриваемом географическом ареале Восточной Прибалтики данное окончание несомненно превалирует. Оно употребляется в литовском и латышском языках (лит. esame 'мы есть', лтш. esam < *esame) - при том, что в прусском окончанием является -mai, как видно, происходящая от *-mE. Та же форма отличает прибалтийско-финские языки (фин. olemme 'мы есть'), хотя они генетически и не родственны своим индоевропейским соседям.
Наконец, окончание -ме выделяют как одну из любопытных особенностей древнепсковского и древненовгородского диалектов (др-новг. есме 'мы есть')[32], подчеркивая стандартное -мо, -мъ, -мы в древнерусских говорах. Древненовгородский в данном случае стоит ближе к чешскому, словацкому, болгарскому языкам и карпатским диалектам, где также употребляется -me. Определить, кто именно - балты, славяне или финны - стали очагом зарождения данной изоглоссы, довольно сложно. Важно другое - она объединяла все три группы языков прибалтийского региона и отличала их от родственников, что является еще одним подтверждением гипотезы о Прибалтийском языковом союзе.
2.4. Беспредложное управление падежей.
Данная черта характеризует прежде всего финские языки, обилие падежных суффиксов в которых ограничивает роль предлогов и послелогов. Практически все 12-18 падежей в прибалтийско-финских языках (в отличие от их соседей) могут употребляться в своих прямых значениях без предлога, с помощью одних лишь суффиксальных показателей (фин. lapsine 'с детьми', vedetta 'без воды', vuonna 2004 'в 2004 году', kaapissa 'в шкафу').
Для балтийских и славянских языков беспредложное управление является архаизмом, характеризующим все древние индоевропейские языки. Однако со временем роль предлогов сильно возрастает. Уже в древнерусском языке резко сужается роль дательного беспредложного, а местный падеж в русском языке без предлога уже не употребляется (живу в городе, лежит на столе). Тем интереснее, что в древненовгородском и древнепсковском диалекте местный беспредложный падеж сохраняется в первозданном виде: в древнейших грамотах встречаются такие формы, как Пльскове 'в Пскове', Серегe'ри 'на Селигере'. Это очевидная параллель литовских форм mis'ke 'в лесу', Lietuvoje 'в Литве' и латышского RIgA BrIvIbas ielA 'в Риге на улице Бривибас'.
Беспредложным в новгородских грамотах остается и дательный падеж направления - в ранний период, очевидно, для всех существительных, позже его сфера ограничивается собственными именами (томо дни 'в тот день', Соуждалоу 'в Суздаль', Кучькъву 'в Москву'). А.Зализняк также считает, что данный архаизм сохранился в периферийных говорах Северо-Запада Руси под влиянием соседства с финскими языками [33].
Говоря о падежной системе в восточнобалтийских языках, нельзя не упомянуть и еще об одной характерной особенности, заимствованной из финских языков, а именно создании системы вспомогательных "падежей" с формантами вроде финских агглютинативных послелогов. В старолитовском таких "падежей" особенно много - вот некоторые их формы как уникальные для индоевропейских языков вообще: · иллатив (mis'kan 'в лес', z'alanu 'на гибель'); · аллатив (sunauspi 'к сыну', musumpi 'к нам'); · адессив (musip 'у нас') [34].
Иллатив и аллатив (падежи направления и приближения) употребляются по сей день в южно-аукштайтских и особенно жемайтских диалектах литовского [35]. Сами послелоги в большинстве случаев имеют местное происхождение (ср. лит. аллатив namo-pi 'к дому' и лтш. pie 'рядом' [36]), но структурно копируют финский способ именного склонения. Прослеживается сходство с финским и по конкретным послелогам (ср. фин. maahan 'в земле', лит. miestan 'в городе').
На славянские языки агглютинативные падежные показатели не распространились.
2.5. Другие балто-финские параллели.
Коснемся и еще двух любопытных сходных черт балтийских и финских языков, не имеющих параллелей в славянском, однако вполне характерных для описания Прибалтийского языкового союза.
Одна из таких черт - нивелирование склонения притяжательных местоимений. В финском языке класса притяжательных местоимений не существуют - в их роли выступают застывшие формы родительного падежа единственного числа соответствующих личных местоимений (minun 'мой', teida:n 'ваш').
Видимо, эта модель повлияла на формирование притяжательных местоимений в восточнобалтийских диалектах. В современном литовском языке притяжательные местоимения имеют лишь одну форму - родительного падежа единственного числа (лит. mano 'мой', jUsu. 'ваш'). Данная форма является застывшей и не изменяется ни по падежам, ни по родам, ни по числам, по сути повторяя финскую модель. На заимствование указывает и историческое развитие данного класса: старолитовские тексты демонстрируют полную систему притяжательных местоимений, изменяемую по всем правилам именного склонения (manas 'мой', mana 'моя', mano 'моего'). Утрата склонения - довольно позднее явление, не затронувшее, кроме того, прусского языка.
Вторая интересная особенность - утрата в восточнобалтийских языках среднего рода под влиянием финноязычного окружения.
В общебалтийском языке средний род, без сомнения, еще существовал. На это указывают примеры из прусского языка (прус. assaran 'озеро', medu 'мед', wissa 'всё'), а также рудименты, сохранившиеся в современном литовском языке и его диалектах. Литовский до сих пор сохраняет прилагательные и указательные местоимения среднего рода в определенных синтаксических позициях (Man buvo s'ilta 'Мне было тепло'). Заимствования из балтийского в финских языках также доказывают, что в древности средний род был вполне продуктивен (фин. heina: 'сено' < балт. *s'eina).
Лишь под влиянием финского формы среднего рода исчезают. Сегодня их наибольшее количество сохраняется в литовском, однако их гораздо меньше уже в жемайтских диалектах, где формы прилагательных среднего рода уступили место наречиям (Kaip c'ia graz'iai! 'Как здесь красиво!' [37]), и совсем нет в латышском языке, подвергшемся наибольшему влиянию финской морфологии.
3. Синтаксис.
3.1. Родительный падеж в роли определения.
Важной общей синтаксической изоглоссой, объединяющей языки восточной Прибалтики, стала конструкция "определение - определяемое" с родительным падежом существительного в роли определения.
Данная конструкция является базовой для прибалтийско-финских языков, где родительный посессивный всегда предшествует определяемому слову (фин. karjalan puutavara, переводимое дословно как 'лес Карелии', а более литературно как 'карельский лес'). Аналогичные конструкции господствуют и в литовском языке (лит. mokslo vadove.liai 'школьные учебники', букв. 'учебники школы'; lietuviu. kalba 'литовский язык', букв. 'язык литовцев'). Хотя отыменные прилагательные в языке и существуют, их количество и роль сильно ограничены.
В славянских же языках, напротив, стандартной является конструкция с отыменным прилагательным, которое может быть образовано буквально от любого существительного, собственного или нарицательного (рус. литовский язык, школьный учебник, карельский лес, др-рус. къняжъ моужъ 'человек князя'). Однако в древненовгородском диалекте наравне с этим, общеславянским синтаксическим типом, существует и другой тип, общий с финскими и балтийскими языками - где определение в форме имени в род.п. предшествует определяемому существительному (стье Варъварь тьлица 'телка святой Варвары', дьвьри... земля 'земля деверя' [38]). Именно такого рода синтаксические конструкции прежде всего характеризуют языковые союзы смежных языков.
Несомненно, что собранный нами материал будет лишь первым шагом в исследовании такого интересного феномена ареальной лингвистики, как Прибалтийский языковой союз. Мы сделали лишь первый шаг к тому, чтобы доказать, что языки данного региона в процессе взаимных контактов обрели ряд схожих черт, никак не имеющих общие генетические корни. Еще более интересен обзор лексических изоглосс, общих для языков данного региона, т.к. в процессе более чем 15-векового общения во всех трех группах языков накопились целые пласты заимствованной лексики. Восточнославянская культурная лексика прочно заняла место в литовском, латышском, финском, эстонском языках (лит. knyga 'книга', baz'nyc'ia 'церковь', лтш. gramata 'книга', robez' 'граница', фин. la:a:ka:ri 'врач, лекарь', kaappi 'шкаф'). Сельскохозяйственные и ремесленные термины балтов осели в финских языках Прибалтики (фин. kirves 'топор' - лит. kirvis, фин. heina: 'сено' - лит. s'ienas), а морская лексика финнов, напротив, обогатила балтийские языки (лит. laivas 'корабль' - фин. laiva). Лингвистами разных стран не раз составлялись списки подобных лексических параллелей, подтверждающих, что постоянное и тесное общение в Прибалтике не прерывалось веками.
Хотелось бы надеяться, что и наше исследование станет еще одним подтверждением того, что народы восточного Балтийского побережья - славяне, балты, финно-угры - веками и тысячелетиями жили бок о бок, храня отношения добрососедства и взаимно обогащая свои языки, культуры, цивилизации.
Москва, сентябрь 2004.
Цитата
Примечания.
1. Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М., УРСС, 2003. Стр. 38-43.
2. Там же, стр. 45.
3. ЛЭС. М., 1998. Стр. 62, 617-618.
4. Доза А. История французского языка. М., 2003. Стр. 43-46.
5. Дынников А., Лопатина М. Народная латынь. М., Издательство Московского университета, 1998. Стр. 53.
6. Григорьев В. История испанского языка. М., Высшая школа, 1985. Стр. 20.
7. Дини П.У. Балтийские языки. М., ОГИ, 2002. Стр. 391.
8. Седов В. Славяне в древности. М., 1994. Стр. 298-301.
9. Дини 2002. Стр. 170.
10. Соловьев С.М., История России с древнейших времен. М. "Мысль", 1988. Кн .1, т. 1, гл. 3, стр. 112.
11. См. по этому вопросу: Иллич-Свитыч В. Опыт сравнения ностратических языков. М., "УРСС", 2003.
12. "Языки Российской Федерации и соседних государств", М., "Наука", 1997. Т. 1, стр. 378.
13. Там же, стр. 268.
14. Там же, стр. 266.
15. Дини 2002, стр. 231.
16. Zinkevic'ius Z. Lietuviu kalbos dialektologija. Vilnius, 1994. Стр. 38.
17. Зализняк А. Древненовгородский диалект. М., 1995. Стр. 34.
18. Русинов Н. Древнерусский язык. М., "Высшая школа", 1999. Стр. 15.
19. Кудрявцев Ю., Тартуский университет. Газета «Русский почтальон», 16.11.1998 г.
20. "Русская диалектология" под ред. Н.Мещерского. М., "Высшая школа", 1972. Стр. 51-53.
21. Зализняк 1995. Стр. 43.
22. Там же, стр. 40.
23. Иванов В.В. Славянские диалекты в соотношении с другими языками Великого княжества Литовского.
24. Дини 2002. Стр. 276.
25. Там же, стр. 172.
26. Там же, стр. 177.
27. Там же, стр. 351-352.
28. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., "Прогресс", 1986. Т. 2, стр. 147.
29. Palionis J. Lietuviu ras'omosios kalbos istorija. Vilnius, 1995. Стр. 59.
30. "Языки народов РФ и соседних государств", Т. 1, стр. 380.
31. Зализняк 1995. Стр. 119.
32. Там же, стр. 121.
33. Там же, стр. 141-142.
34. Palionis 1995. Стр. 52, 157.
35. Zinkevic'ius 1994. Стр. 47, 101.
36. Дини 2002. Стр. 122.
37. Zinkevic'ius 1994. Стр. 103.
38. Зализняк 1995. Стр. 140.
1. Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М., УРСС, 2003. Стр. 38-43.
2. Там же, стр. 45.
3. ЛЭС. М., 1998. Стр. 62, 617-618.
4. Доза А. История французского языка. М., 2003. Стр. 43-46.
5. Дынников А., Лопатина М. Народная латынь. М., Издательство Московского университета, 1998. Стр. 53.
6. Григорьев В. История испанского языка. М., Высшая школа, 1985. Стр. 20.
7. Дини П.У. Балтийские языки. М., ОГИ, 2002. Стр. 391.
8. Седов В. Славяне в древности. М., 1994. Стр. 298-301.
9. Дини 2002. Стр. 170.
10. Соловьев С.М., История России с древнейших времен. М. "Мысль", 1988. Кн .1, т. 1, гл. 3, стр. 112.
11. См. по этому вопросу: Иллич-Свитыч В. Опыт сравнения ностратических языков. М., "УРСС", 2003.
12. "Языки Российской Федерации и соседних государств", М., "Наука", 1997. Т. 1, стр. 378.
13. Там же, стр. 268.
14. Там же, стр. 266.
15. Дини 2002, стр. 231.
16. Zinkevic'ius Z. Lietuviu kalbos dialektologija. Vilnius, 1994. Стр. 38.
17. Зализняк А. Древненовгородский диалект. М., 1995. Стр. 34.
18. Русинов Н. Древнерусский язык. М., "Высшая школа", 1999. Стр. 15.
19. Кудрявцев Ю., Тартуский университет. Газета «Русский почтальон», 16.11.1998 г.
20. "Русская диалектология" под ред. Н.Мещерского. М., "Высшая школа", 1972. Стр. 51-53.
21. Зализняк 1995. Стр. 43.
22. Там же, стр. 40.
23. Иванов В.В. Славянские диалекты в соотношении с другими языками Великого княжества Литовского.
24. Дини 2002. Стр. 276.
25. Там же, стр. 172.
26. Там же, стр. 177.
27. Там же, стр. 351-352.
28. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., "Прогресс", 1986. Т. 2, стр. 147.
29. Palionis J. Lietuviu ras'omosios kalbos istorija. Vilnius, 1995. Стр. 59.
30. "Языки народов РФ и соседних государств", Т. 1, стр. 380.
31. Зализняк 1995. Стр. 119.
32. Там же, стр. 121.
33. Там же, стр. 141-142.
34. Palionis 1995. Стр. 52, 157.
35. Zinkevic'ius 1994. Стр. 47, 101.
36. Дини 2002. Стр. 122.
37. Zinkevic'ius 1994. Стр. 103.
38. Зализняк 1995. Стр. 140.
http://language.baba...ltic-unity.html
Наверх
