149 ответов в этой теме

[Приднестровец]

С удивлением заметил, что нет темы, посвященной любимым стихам.

Объявление в газете

Скупаю старые искромсанные рощи,
корявые дубы и сосны скупаю,
ведьмачьи трущобы, где нечисть ропщет,
по-волчьи воя, по-лисьи лая.

Скупаю тучные и сухие нивы,
пшеницу, рожь, кукурузы початки,
стерню, терновники, кипень крапивы,
огородные пугала, межи и грядки,

скупаю в горах сторожки пастушьи
(денежки — сразу!), а в долинах — села,
целиком, частями, где живые души,
и те дома, где пусто и голо,

скупаю остовы, печища, руины,
лебедой и полынью заросшие стены
(очаги из старой морщинистой глины,
без крыши, имеют особую цену),

скупаю большие дома и хибары,
хлевушки, подвалы, чуланы, повети,
нужники, собачьи конуры, амбары,
овины, свиные и овечьи клети,

монастыри, церкви, часовни и башни –
скупаю древние ваши святыни,
пристанища мертвых скупаю ваши
(лучше — забытые всеми живыми).

Скупаю все ваши поля на свете,
мертвых молчанье, живых дыханье,
скупаю воздух, воду и ветер
и в небесах облаков сверканье.

Солнце, звезды — от края до края, –
минувшие дни и те, что будут,
все имена ваши оптом скупаю
и все их стираю — до последней буквы.
(с)Зоран Костич,1991

[Tanasquel]

Велимир Хлебников - стихи

ТРИЗНА

Гол и наг лежит строй трупов,
Песни смертные прочли.
Полк стоит, глаза потупив,
Тень от летчиков в пыли.
И когда легла дубрава
На конце глухом села,
Мы сказали: «Небу слава!»—
И сожгли своих тела.
Люди мы иль копья рока
Все в одной и той руке?
Нет, ниц вемы; нет урока,
А окопы вдалеке.
Тех, кто мертв, собрал кто жив,
Кудри мертвых вились русо.
На леса тела сложив,
Мы свершали тризну русса.
Черный дым восходит к небу,
Черный, мощный и густой.
Мы стоим, свершая требу,
Как обряд велит простой.
У холмов, у ста озер
Много пало тех, кто жили.
На суровый, дубовый костер
Мы руссов тела положили.
И от строгих мертвых тел
Дон восходит и Иртыш.
Сизый дым, клубясь, летел.
Мы стоим, хранили тишь.
И когда веков дубрава
Озарила черный дым,
Стукнув ружьями, направо
Повернули сразу мы.

[Приднестровец]

Славянская клятва

Клянусь до самой смерти
мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.
Публично, по-славянски
из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа,
как делал Святослав.
Устроить эту тризну
в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных,
любых посмертных слав.
(с)Варлам Шаламов,1973

[magda]

И.Бродский

Представление

Михаилу Николаеву

Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак
деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.

"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"

Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -
папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "E-мое".

"Жизнь - она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".

Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -
меццо-сопрано.
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы,
бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках
из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит
нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
Встать с винтовкой гроб стеречь.

"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно поидешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".

Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная
Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром
с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка -
как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским
частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
Превратился в книжный шкаф!

"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".

Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" - ответят "бля!"

"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".

Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут
в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть
в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя
ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.

"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".

Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.

"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".

Входит с криком Заграница, с запрещенным
полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.

"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".

Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках
цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например,
под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на:
на подушке - ордена.

"Где яйцо, там - сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".

Входит некто православный, говорит: "Теперь я -
главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье
джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...

"Мне - бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".

Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической
латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!"".

"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".

Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным
доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу
к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали,
кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.

"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".

Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".

"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это - сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".

Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу
квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.

"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".

Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться
в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!

"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"? "
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".

Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего
убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
ощущенье, будто вычтен Лобачевский
из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех,
кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.

"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?

Это - кошка, это - мышка.
Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой
убивает маму с папой".

[Ингигерда]

Геннадий Мигачёв.

Меня никогда не было.

Меня не было, нет, и, наверное, больше не будет
Я невидим, как дым от сгоревших надежд,
Мне не жарко в пустыне и холод мне руки не крутит,
Мне никак, когда строят дворцы для невежд.

Я не ждал сотни лет ощущенье прямого эфира
И не верил рисующим черный квадрат,
Я всегда говорил ни о чем, по понятиям мира,
И не знал, что такое товарищ и брат.

Я участвовал часто в нелепых и сумбурных битвах,
Где-то там, на сверкающем Млечном пути,
Но не видел людей, от похмелья веселых и сытых
И меня летом в ночь не будили дожди.

Нет в мозгу воспаленном моем слова о дешевизне,
И во мне нет понятия типа "цена",
Так легко отказаться от несуществующей жизни
И не знать, сколько мало, а сколько сполна.

Я слепой пилигрим, часто путаю счастье с бедою,
Только я не спасаюсь от пули, как дичь,
Я пространство, которое люди зовут пустотою,
И его не измерить, его не постичь.

В пустоте никогда не встречаются запахи снеди,
В ней живет мой до грани отточенный стиль,
Что с того мне, что я не рождался на этой планете,
Заслоняющей солнце не больше, чем пыль?

[Romanix]

Р.Бернс ..Любовь.. Любовь как роза,роза красная цветет в моем саду,любовь моя как песенка с которой я иду. Сильнее красоты твоей моя любовь одна,она с тобой пока моря не высохнут до дна. Не высохнут моря мой друг,не рушится гранит,не остановится песок,а он как жизнь бежит. Будь счастлива моя любовь,прощай и не грусти,вернусь к тебе,хоть целый свет пришлось бы мне пройти

[Romanix]

Анна Ахматова ..Сжала руки.. Сжала руки под темной вуалью...Отчего ты сегодня бледна?-от того что я терпкой печалью напоила его до пьяна. Как забуду?он вышел,шатаясь,искривился мучительно рот...Я бежала перил не касаясь,я бежала за ним до ворот. Задыхаясь я крикнула:Шутка,все что было и уйдешь я умру. Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне "Не стой на ветру"

[Ингигерда]

Генри Лонгфелло.

Exсelsior!

Тропой альпийской в снег и мрак
Шел юноша, державший стяг.
И стяг в ночи сиял, как днем,
И странный был девиз на нем:
Excelsior!

Был грустен взор его и строг,
Глаза сверкали, как клинок,
И, как серебряный гобой,
Звучал язык для всех чужой:
Excelsior!

Горели в окнах огоньки,
К. уюту звали очаги,
Но льды под небом видел он,
И вновь звучало,словно стон:
Excelsior!

«Куда? — в селе сказал старик.-
Там вихрь и стужа, там ледник,
Пред ним, широк, бежит поток».
Но был ответ, как звонкий рог:
Excelsior!

Сказала девушка: «Приди!
Усни, припав, к моей груди!»
В глазах был синий, влажный свет,
Но вздохом прозвучал ответ:
Excelsior!

«Не подходи к сухой сосне!
Страшись лавины в вышине!» —
Прощаясь, крикнул селянин.
Но был ответ ему один:
Excelsior!

На Сен-Бернардский перевал
Он в час заутрени попал,
И хор монахов смолк на миг,
Когда в их гимн ворвался крик:
Excelsior!

Но труп, навеки вмерзший в лед,
Нашла собака через год.
Рука сжимала стяг, застыв,
И тот же был на нем призыв:
Excelsior!

Меж ледяных бездушных скал
Прекрасный, мертвый он лежал,
А с неба, в мир камней и льда
Неслось, как падает звезда:
Excelsior!

[Bratilov]

В очакване на варварите
Константинос Кавафис
Превод: Стефан Гечев

Какво очакваме, стълпени на площада?
Днес варварите ще пристигнат тук.

Защо това бездействие в народното събрание?
Защо народните избраници закони не създават?

Защото варварите ще пристигнат днес.
Какви закони да създават народните избраници?
Когато доидат варварите, ще донесат закони.

Защо ли императорът е станал толкоз рано,
пред най-големите врати тържествено е седнал
на трона си замислен, със корона на главата?

Защото варварите ще пристигнат днес.
И императорът очаква да приеме
водача им. Дори му е приготвил
да му даде държавен пергамент. Във него
му е написал много титли и названия.

Защо и преторите са излезли днес
с червените си златоткани тоги?
Защо са гривни сложили със много аметисти
и пръстени с блестящи, лъскави смарагди?

Защо са взели своите най-скъпоценни жезли,
със злато и сребро прекрасно украсени?
Защото варварите ще пристигнат днес,
а заслепяват ги такива скъпи накити.
Защо прочутите оратори не идват както друг път,
за да изложат свойте мисли в красиви дълги речи?

Защото варварите днес ще доидат.
А те се отегчават от сложни красноречия.

Защо започна изведнъж такова неспокойствие,
обърканост (лицата как станаха сериозни!)?
Защо внезапно улици, площади опустяха
и всички се прибират умислени дълбоко?

Защото падна здрач, а варварите не доидоха.
Завърнаха се пратениците от границата
и казаха, че варвари не съществуват вече.
Сега какво ще стане с нас без варвари?
Та тези хора бяха някакво си разрешение.

1900-1911

СТИХОТВОРЕНИЕ "В ОЖИДАНИИ ВАРВАРОВ" В ПЕРЕВОДЕ ИРИНЫ КОВАЛЕВОЙ:
– Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?

– Да, говорят, придут сегодня варвары.

– Так почему бездействие и тишина в сенате?
И что ж сидят сенаторы, не пишут нам законов?

– Да ведь сегодня варвары придут сюда.
Сенаторам не до законов более.
Теперь писать законы станут варвары.

– А император наш зачем, поднявшись рано утром,
У главных городских ворот на троне восседает
В своем уборе царственном и в золотой короне?

– Да ведь сегодня варвары придут сюда.
И император наш готов принять
их предводителя, – он даже приготовил
указ, чтобы тому вручить: указом сим
ему дарует титулы и звания.

– А консулы и преторы зачем из дому вышли
сегодня в шитых золотом, тяжелых багряницах?
Зачем на них запястия все в крупных аметистах
и перстни с изумрудами, сверкающими ярко,
и опираются они на посохи резные,
из золота и серебра, в узорах прихотливых?

– Да ведь сегодня варвары придут сюда,
так роскошью им пыль в глаза пустить хотят.

– А что же наши риторы не вышли, как обычно,
Произносить пространные торжественные речи?

– Да ведь сегодня варвары придут сюда,
а варвары не любят красноречия.

– А отчего вдруг поднялось смятение в народе
и озабоченно у всех враз вытянулись лица,
и улицы и площади стремительно пустеют,
и по домам все разошлись в унынии глубоком?

Уже стемнело – а не видно варваров.
Зато пришли с границы донесения,
что более не существует варваров.

И как теперь нам дальше жить без варваров?
Ведь варвары каким-то были выходом.

Константинос Кавафис (греч. Κωνσταντίνος Π. Καβάφης, 29 апреля 1863, Александрия, Египет, протекторат Великобритании — 29 апреля 1933, там же) — греческий поэт.
Родился в семье греческих выходцев из Константинополя, отец — процветающий торговец. После его смерти семья в 1870—1877 годах жила в Англии, затем Кавафис некоторое время жил в Константинополе, Франции, Англии, с 1875 года до кончины — в Александрии. Семья разорилась. Кавафис занимался журналистикой, служил чиновником в министерстве. С 1891 года публиковал стихи лишь для узкого круга александрийских друзей. После 1903 года, когда известный греческий писатель Г. Ксенопулос напечатал о нём в афинском журнале статью «Поэт», Кавафис получил некоторую известность в литературных кругах Греции, издал две книжечки «Стихотворений» в 1904 и 1910 годах, но оставался в стороне от тогдашнего словесного канона и лишь после смерти был признан величайшим поэтом новогреческого языка.

[киевлянин]

Борис Олейник

Прямовисним багнетом
прорізавши серпень,
Сонце круто ввійшло
у босонський граніт...
Причащаються серби.
Прощаються серби -
Від малого до сивого...
Небо гримить.

Чорні ризи отців.
Біла паморозь болю...
Пам'ять важко долає
баюри й корчі -
Через шість віковіч
та на Косово Поле,
Де над сербською тугою
стогнуть сичі.

Брате сербе...
Ти знову стоїш наодинці
У двадцятому віці
на смертній межі.
Тільки й те, що сьогоднішні
хижі ординці
На "фантоми" змінили
горбаті ножі.

Схаменімось,
братове по вірі прадавній!
То не важить,
чиїх ми племен і родів:
Сатана замахнувся
на світ православний,
На чертоги і храми
отців і дідів!

Так удармо ж у дзвони,
допоки не смеркло, -
Хай скликають до гурту
слов'янську сім'ю.
Бо, коли не врятуємо сербів
од смерті,
Ми погубимо совість і пам'ять свою!

Осінившись триперстями,
у вірі - єдині,
Ми укріпимо зладою
душу і плоть!
І якщо навіть світ
нас полишить, як нині, -
Ми - незборні, бо з нами
Господь!

Борис Олейник сочувствует состоянию православного сербского населения бывшей Югославии, он посещал охваченные гражданской войной районы Балкан. Изучив угнетённое состояние сербов в зонах этнического конфликта в Боснии и Герцеговине, выразил свои размышления в эссе «Кто и с какой целью демонизирует сербов?», изданное в Югославии на украинском и сербском языках. Поэт осудил бомбардировки Югославии силами НАТО, предпринятые под предлогом защиты албанского меньшинства в Косово, и лично стоял в «живых щитах», защищавших мосты страны от бомбардирования. Обличил политику США в отношении бывшей Югославии в своих размышлениях «Кто следующий?». Признавая заслуги украинского поэта в мирном урегулировании, бывшая Федеративная республика Югославия наградила его премией «Рыцарское перо».

Борис Ильич Олейник — автор более 40 книг поэзии и публицистики, издаваемых на Украине и в других республиках СССР. Поэзия украинского автора переводилась на русский, итальянский, чешский, словацкий, польский, сербохорватский, румынский и другие языки.

отрывок, поэма "Урок"
http://virchi.narod....ya2/oliynik.htm

Тож в Косовім полі султан Баязід
не просто на серба ішов, а на світ.
І кожен із сербів давав собі звіт:
хоч він упаде, та стоятиме ж світ,
Не треба, слов'яни, підносити рук...»

Сообщение изменено: киевлянин, 03 Ноябрь 2010 - 15:14.

[Bratilov]

СЪДБА
И ти си бил дете (почти не вярваш),
и ти си имал къдри от златò;
застанал бос, на глас си разговарял
с обувките и детското палто.

Следил си лястовиците, безгрижен
си хвърлял книжни лястовици сам
и си през счупени бутилки виждал
червени хора, сини дървеса.

Къде отиде времето, когато
е крепнела невръстната душа,
играла е със палавия вятър
и е била сестра на вси неща?

Годините растат и те затварят,
и те зазиждат в твойта самота,
врази ти стават старите другари
и опустява медлено света.

1927 г.

СУДБИНА

web

Био си дете (почни да верујеш),
имао си и ти златне коврџе,
стојећи бос, на глас си говорио
са обућом и дечијом капом.

Пратио си ласте, сасвим безбрижан
од папира правио их и сам,
и кроз поломљене боце гледао
црвене људе, плаво небо.

Где оде време, док је стасавала
моја слаба и детиња душа,
док се играла са несташним ветром
и свакој ствари била сестра?

Године расту, затварају те,
зазидавају у твојој самоћи,
врагови ти стари другови постају
и овај ће свет полако проћи.

Атанас Далчев е роден на 12.06.1904 г. в Солун. През 1922 г. завършва I мъжка гимназия в София. За пръв път публикува свои стихотворения в колективния сборник "Мост" (1923). Деен участник в литературния кръг "Стрелец" (1926-27). През 1927 завършва философия и педагогика в Софийския университет. Заминава в Италия при брат си, скулптора Любомир Далчев, където посещава лекции по история на изкуството. В периода 1928-29 пътува из Франция, слуша лекции в Парижкия университет. Работи като учител по български език в София (1930-36). Завършва курс за преподаватели по френски език в Сорбоната. Заема различни длъжности в областта на образованието (1936-1947). Редактор на сп. "Пламъче" (1952-56). Автор на важните за поезията ни стихосбирки: "Прозорец" (1926), "Стихотворения" (1928), "Париж" (1930), "Ангелът на Шартър" (1943). За дълъг период от време поетът запазва мълчание и се занимава единствено с преводи. Едва през 1974 г. публикува кн. "Стихотворения. Фрагменти". С високонравствената си позиция се утвърждава като негласен водач на младите - и в поезията, и в живота. Носител на Хердерова награда на Виенския университет. Умира на 17.01.1978 г. в София.

[Ингигерда]

Это просто игра – черное, белое
Это просто игра и мечи деревянные,
Это просто игра и стою обалдело я
Над игрушечной истиной непостоянною.
Это просто игра, так чего же мы бесимся?
Отчего так страшимся игрушки предательства?
Отчего так позорна игрушка бесчестия?
Словно мы переплавлены в новое качество?
И чужими веками, чужого отечества
Рождены наши души и судьбы короткие
Вдалеке от спокойной грязи человечества
Не источены бытом, не куплены шмотками.

Сергей Лисаченко. 1991 г.

[Den]

Дух викинга
Александр Шушунов

Пусть Один одноглаз,
Но видит всё прекрасно:
В Валгаллу попадёт
Храбрец с мечом в руке.

Волков зовущий глас
И клич волчицы страстной...
Драккаров плавный ход
Прервётся на песке,

И вновь поёт клинок,
Свершая смерть и раны,
Изысканно летит
Поющая стрела,

И рухнут на песок
Седые ветераны -
Их Один приютит,
Сжигая их тела,

Валькирий страстных сонм
Снесёт к вратам Асгарда.
И будут пировать
До сумерек времён,

И уплывать костром
Горящего драккара,
Чтоб ярче освещать,
Дорогу в райский дом.

А молодым щенкам
Ещё приснятся раны -
Наточенных клинков
Зловещи языки.

Качает по волнам
Большие караваны,
И вырастут в волков
Вчерашние щенки,

Оскалится дракон
Трофейного драккара,
И ветер запоёт
В натянутых снастях,

Срезает гребни волн
Весло своим ударом.
Дух викинга живёт
Лишь в битвах и пирах.

[Ингигерда]

Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,-
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Геннадий Шпаликов.

[Приднестровец]

НЕВОД

О.Н.Трубачёву


От озера Неро
до озера Нево –
небо, небо.


Закину я невод
от озера Неро
до Нерли,
до Неи,
до Нарвы,
до Нево…


За реки, за горы –
до мери, мещоры,
до чуди, корелы,
до жмуди, дремелы,
дреговичей, веси,
до кривичей, вятичей,
бодричей, лютичей,
тиверцев, тавров,
до север, до сербов,
до чехов, до ляхов,
до руссов, до скифов,
до антов, до арьев...


Закину я невод,
шелковые сети –
до неба, до недра,
до дна и до выси,
до самой до сути,
до Божией мысли.

2000
Юрий Лощиц

[Den]

ТОСТ ВО ВРЕМЯ ЧЁРНОЙ МЕССЫ
Я чувствую, что скоро пробудится
От зимней спячки ненависть моя...
Поэтому - не стану я молиться,
Склоняясь пред объятьем бытия!

Мои враги служенье только знают -
Убогих духом жалкий идеал, -
И до сих пор, глупцы, припоминают,
Что кто-то и кого-то там распял.

А я сейчас иду к совсем иному,
Невыразимой жаждою гоним...
Враги клевещут - к ложному и злому,
Но я их клевете недостижим.

Не нужно мне, очищенному знаньем
Тяжёлых стен божественной тюрьмы -
Я упиваюсь гордости сияньем,
Как Солнце, восстающее из Тьмы.

Вздымая эту чашу с кровью пенной,
От всей души произношу я тост -
Да будет так, чтоб правил я вселенной,
И руку протянув, достал до звёзд.

(с) Дазарат

[Ингигерда]

Прочитала сегодня, делюсь открытием
Насколько мне известно, автор стихов наполовину русский, наполовину хант.

Вне времени.
Остановленный закат
Тлел у солнечного лба,
Пела Божия изба
(По-хантыйски – Торум-кат),
Прославляла даль небес,
Как пристанище живых.
Даже слишком молодых
Голоса сливались. Лес
Разносил их, удлинял,
Упираясь в горизонт.
И звучало в унисон
Песнопение огня.
Деревушечка Панас
Тихо молится со мной,
И горит очаг ночной
Посреди тайги для нас.
Всем языческим богам
И Верховному молюсь.
Обнялись Югра и Русь,
Недоступные врагам.
Нам Огница-дева шлёт
Примирение не зря:
Разливается заря –
Ожидается восход.

1997. Владимир Мазин

Ещё понравились его стихи о родине:

Воробышек.
Нелёгко слабеющему телу
Прихотям полета потакать –
С колеи срываешься по делу –
На болоте клюкву поклевать.
Быть не в стае, но остаться птицей,
Скромной птахой возле кедрача
И в края чужие не стремиться,
В захолустье сиром не скучать.
Ты, как я, Ларьяком околдован:
Мы провинциально дорожим
Не банальной памятью кондовой,
А священным берегом родным.
Здесь отеческая сила генов
Нас на крылья нежно подняла,
Приняли мы дух аборигенов
В наши непохожие тела.
Нам привычно, милый друг-пютькали*,
Сытный праздник лета провожать
И провинциальные печали
Немудреной песней оглашать.
--------------------
* Пютькали (хант. ваховского диалекта) – птичка

[Агнявіт]

Надень хаки, малыш, в нём стыдно стонать от боли.
Если ранят, на первых порах сумею спасти.
Я вcю жизнь хожу по этому минному полю
И знаю, что делать, когда мясо срывает с кости

Да, крылья горят, но они вырастают снова,
Белее чем были, и также стремятся на взлёт
Есть мины, которые рвутся от нашего слова,
Поэтому думай, когда открываешь рот.

Я знаю, как делают мины, я сам их ставил.
Я видел, как падают те, кто сказал: "Не могу!"
Каждый наш шаг вперёд - исключение из правил,
Каждый наш шаг назад - подарок врагу

А идущим вперёд не стоит скорбеть об утрате.
Можно взлететь и на взрывной волне.
Видишь струну? На конце у неё взрыватель,
Поэтому думай, когда прикоснёшься к струне

На нашем пути ни слез, ни наград, ни парадов,
Но тот, кто дошел - видит мир изнутри.
Есть мины, которые рвутся от нашего взгляда.
Хочешь идти? Иди. Ни на что не смотри.

На сколько люблю - на столько я буду жестоким.
На сколько жесток - на столько не бойся беды.
Осколки от мин так похожи на наши строки.
Подумай об этом и не пиши ерунды.

А еще у нас нет поддержки ни слева, ни справа.
А еще ты сегодня один, а завтра другой.
И все это не месть, а награда за право
Спокойно ходить. И там, где никто не ногой.

© Виктор Байрак.

[Den]

Шаги гоблинов

Мне вновь туда пора,
Где, разгоняя мрак,
Волшебные фонарики сверкают,
Где шелестит трава,
Колышется листа
И птахи меж деревьями порхают.
Жужжат в ночи жуки,
И вьются мотыльки,
К огням чудесным издали влекомы.
Вот лепрехун извлёк
Свой колдовской рожок:
Шагают по лесной дороге гномы.

О! мерцанье фонарей!
О! круженье светляков!
О! прозрачных, нежных крыльев трепетанье!
О! как лёгок каждый шаг -
лёгок звонок каждый шаг!
О! как сладко прикоснуться к тайне!

Крадусь за ними вслед.
Вожатый - лунный свет
Манит, с пути мне не давая сбится.
Чу! Сладостный напев
Звучит в тени дерев,
Где ручеёк проворный серебрится.
Но нет, мне не успеть,
Фигур не разглядеть -
Исчезли за ближайшим поворотом.
Куда же вы, друзья?
На сердце у меня
Тоскливо так, признаться, отчего-то.

О! тропа в Лесной глуши!
О! мгновенье волшебства!
О! продлить его, продлить - да только нечем!
О! как звонок каждый шаг -
звонок, лёгок каждый шаг!
О! как жаль, что мимолётна встреча!

Дж.Р.Р. Толкиен

[Приднестровец]

В воротах Азии, среди лесов дремучих,
Где сосны древние стоят, купая в тучах
Свои закованные холодом верхи;
Где волка валит с ног дыханием пурги;
Где холодом охваченная птица
Летит, летит и вдруг, затрепетав,
Повиснет в воздухе, и кровь её сгустится,
И птица падает, замёрзшая, стремглав;
Где в желобах своих гробообразных,
Составленных из каменного льда,
Едва течёт в глубинах рек прекрасных
От наших взоров скрытая вода;
Где самый воздух, острый и блестящий,
Даёт нам счастье жизни настоящей,
Весь из кристаллов холода сложён;
Где солнца шар короной окружён;
Где люди с ледяными бородами,
Надев на голову конический треух,
Сидят в санях и длинными столбами
Пускают изо рта оледенелый дух;
Где лошади, как мамонты в оглоблях,
Бегут, урча; где дым стоит на кровлях,
Как изваяние, пугающее глаз;
Где снег, сверкая, падает на нас
И каждая снежинка на ладони
То звёздочку напомнит, то кружок,
То вдруг цилиндриком блеснёт на небосклоне,
То крестиком опустится у ног;
В воротах Азии, в объятиях метели,
Где сосны в шубах и в тулупах ели,
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах родина моя.

Николай Заболоцкий

[Atanvarno]

Разговор с шестилетней девочкой о картине
Иеронима Босха "Несение Креста"

- А кто вот это, с бревном?
- Это Иисус Христос, а нарисовал его Иероним Босх.
- Ивероним бог?
- Иероним Босх. Но ты почти, что права – тот, что с бревном – Бог.

- Это бревно – крест. Жутковатая быль…
- А разве же Бог есть?
- У Босха, как видишь, был.
- А почему тогда Он тащит бревно один? Он что, полководец был?
- …Ага…

Всё войско Его, представь,
Двенадцать бродяг босых,
Уверовавших в Христа,
В то, что Он Божий Сын.

- А почему Сын? Он же ведь Сам Бог?
- Видишь ли, Бог един в лицах, причем в трех.

- Как это, три лица у одного вдруг?
- Да. Сына, Отца, а третье зовется Дух.
- А как Он таким стал, и где же Его дом?
И что Он такое знал,
А мама Его кто?!…

Галина Огородникова

Сообщение изменено: Atanvarno, 09 Март 2011 - 19:21.

[Агнявіт]

Владимир Ступинский

* * *
Третий день идет дождь. Целую жизнь.
И почти что вечность.
Непрерывность дождя доказывает конечность
И --
как следствие из теоремы --
законченность
Сущего, а также потустороннего...
Закопченность
Недобитых рифм, поистертых образов
Подтверждает все сказанное странным образом...
Тепло. Догорает свеча (нет электричества),
Я чувствую, как добровольно обращаюсь в язычество,
А может это язычество обращается ко мне...
Ночь рисует на осыпающейся стене
Фрагменты снов Босха и Брейгеля,
Сны получаются какими-то пегими
И расплывчатыми.
По прошествии стольких лет
Эти контуры напоминают использованный билет
"Для проезда только в одном направлении"
С заглаженными дырочками компостера...
Осенние
Листья падают с веток июля
(Слышно сквозь дождь).
Верхом на стуле
Просыпаюсь опять. Целую вечность,
Целую жизнь один.
И беспечность,
С которой я все это осознаю,
Позволяет уже три дня дождю
Стучать по крыше старого дома,
Диктуя забытые теоремы и аксиомы.

июль 1995

[Агнявіт]

Э. Раткевич

Из песен о наемнике мертвых богов

Им не нужно уже ничего
Веры, крови или цветов
Ваши Боги убили моих
Я – Наемник Мертвых Богов.

Я забыл, куда я иду –
И забыл, чего я хотел
Но отныне в моей руке
Меч свободен в выборе тел.

Я не должен стрелять в друзей
По приказу огненных слов
Я имею право любить
Я – Наемник Мертвых Богов.

Мне неведома моя цель
Неподвластен мой путь судьбе
Все вы – слуги своих Богов
Я – хозяин. Но лишь себе.

[Агнявіт]

Геннадий Жуков
Мне велено сказать, и вот я говорю,
Что вы хорошие, вы очень неплохие.
Но "эль" и "эр" родного языка
Вы в детстве перепутали слегка.
Услышав "храм", вы повторили "хлам",
И ждете в хлам сошествия Мессии.
Любезные, во хлам к вам не соидет Господь.
Вы хлеб сносили в хлев, сливали кровь в криницы,
Вы рвали плоть с молитвой о любви.
Вы спутали "давать" с "давить". Вам удавиться
Привычней во сто крат, чем удивиться.
Страх заменил восторженное "ах!".
Я говорю: не спеться вам, но спиться
Во хламе на крови.

Мне велено сказать, и вот я говорю,
Что жизнь бессмысленна, увы, но хороша.
Жизнь хороша, и каждое мгновенье
Жизнь хороша, и больше ни шиша!
А там в конце - и тело и душа -
Лишь пар и прах, и это утешенье.
И я пришел, чтобы утешить мир.
Утешься, мир, нет в небесах отмщенья.
Но прежде, чем великое забвенье
Охватит мир, изъеденный до дыр,
Вам жрать навоз и гной цедить из рек.
Провидел Босх библейские кошмары,
Но Босх - не Бог, нет в Боге Божьей кары,
Ведь проклят человеком человек.
И я не добр, и зла я не держу.
Вы все хорошие, вы очень неплохие.
Вы ждали в хлам сошествия Мессии -
Вот я пришел... И вот я ухожу.

з.ы. Прошу меня простить за такой количество стихов. Сложно было удержать себя.

[Atanvarno]

Сегодня день Святого Патрика. %)

Fergus And The Druid

Fergus. This whole day have I followed in the rocks,
And you have changed and flowed from shape to shape,
First as a raven on whose ancient wings
Scarcely a feather lingered, then you seemed
A weasel moving on from stone to stone,
And now at last you wear a human shape,
A thin grey man half lost in gathering night.
Druid. What would you, king of the proud Red Branch kings?
Fergus. This would I Say, most wise of living souls:
Young subtle Conchubar sat close by me
When I gave judgment, and his words were wise,
And what to me was burden without end,
To him seemed easy, So I laid the crown
Upon his head to cast away my sorrow.
Druid. What would you, king of the proud Red Branch kings?
Fergus. A king and proud! and that is my despair.
I feast amid my people on the hill,
And pace the woods, and drive my chariot-wheels
In the white border of the murmuring sea;
And still I feel the crown upon my head
Druid. What would you, Fergus?
Fergus. Be no more a king
But learn the dreaming wisdom that is yours.
Druid. Look on my thin grey hair and hollow cheeks
And on these hands that may not lift the sword,
This body trembling like a wind-blown reed.
No woman's loved me, no man sought my help.
Fergus. A king is but a foolish labourer
Who wastes his blood to be another's dream.
Druid. Take, if you must, this little bag of dreams;
Unloose the cord, and they will wrap you round.
Fergus. I See my life go drifting like a river
From change to change; I have been many things --
A green drop in the surge, a gleam of light
Upon a sword, a fir-tree on a hill,
An old slave grinding at a heavy quern,
A king sitting upon a chair of gold --
And all these things were wonderful and great;
But now I have grown nothing, knowing all.
Ah! Druid, Druid, how great webs of sorrow
Lay hidden in the small slate-coloured thing!


ФЕРГУС И ДРУИД
(Перевод Григория Кружкова)

Фергус. Весь день я гнался за тобой меж скал,
А ты менял обличья, ускользая:
То ветхим вороном слетал с уступа,
То горностаем прыгал по камням,
И наконец, в потемках подступивших
Ты предо мной явился стариком
Сутулым и седым.
Друид. Чего ты хочешь,
Король над королями Красной Ветви?
Фергус. Сейчас узнаешь, мудрая душа.
Когда вершил я суд, со мною рядом
Был молодой и мудрый Конхобар.
Он говорил разумными словами,
И все, что было для меня безмерно
Тяжелым бременем, ему казалось
Простым и легким. Я свою корону
Переложил на голову его,
И с ней – свою печаль.
Друид. Чего ты хочешь,
Король над королями Красной Ветви?
Фергус. Да, все еще король – вот в чем беда.
Иду ли по лесу иль в колеснице
По белой кромке мчусь береговой
Вдоль плещущего волнами залива,-
Все чувствую на голове корону!
Друид. Чего ж ты хочешь?
Фергус. Сбросить этот груз
И мудрость вещую твою постигнуть.
Друид. Взгляни на волосы мои седые,
На щеки впалые, на эти руки,
Которым не поднять меча, на тело,
Дрожащее, как на ветру тростник.
Никто из женщин не любил меня,
Никто из воинов не звал на битву.
Фергус. Король – глупец, который тратит жизнь
На то, чтоб возвеличивать свой призрак.
Друид. Ну, коли так, возьми мою котомку.
Развяжешь – и тебя обступят сны.
Фергус. Я чувствую, как жизнь мою несет
Неудержимым током превращений.
Я был волною в море, бликом света
На лезвии меча, сосною горной,
Рабом, вертящим мельницу ручную,
Владыкою на троне золотом.
И все я ощущал так полно, сильно!
Теперь же, зная все, я стал ничем.
Друид, друид! Какая бездна скорби
Скрывается в твоей котомке серой!

Сообщение изменено: Atanvarno, 17 Март 2011 - 08:01.

[альбинос в черном]

Кто стар, пусть пишет мемуары, -
Мы не унизимся до них.
Топорщись, куст, сверкайте, фары,
Клубитесь, гребни волн морских!

Я помню блеск потухших взоров
Всех тех, кому был в жизни рад,
Но я не помню разговоров,
Ни тех подробностей, ни дат.

И, прелесть антиквариата
Лишь умозрительно ценя
(И даром мне его не надо!),
Я - друг сегодняшнего дня.

Я не любил шестидесятых,
Семидесятых, никаких,
А только ласточек - внучатых
Племянниц фетовских, стрельчатых,
И мандельштамовских, слепых.

И жизнь былая - не образчик
Того, как строится успех,
И друг мой умерший - не шкафчик,
Чтоб распахнуть его для всех.

Я раб, я Бог, сосредоточась
На смысле жизни, червь и царь,
Но не жучок я древоточец,
Живущий тем, что было встарь.

Александр Кушнер

[Ингигерда]

“Я зову тебя “Лю” и,
Ты не поймешь:
Имя или по краю имени,
Вновь говорю – люблю…”

Я тысячу лет лю…
Я тысячу лет жда…
Я тысячу лет зва…
Тебя и только тебя
И в тысячу лет миг,
И в тысячу лет шаг
Я шел от любви к любви
В тени своего креста.
Касаюсь слепой рукой
Не верю, но узнаю.
Все тысячи лет боль
Все тысячи лет лю…
Целую твои глаза
Мне тысячи лет ма…
Мне мало, твоя слеза
Сто тысяч веков вина.
Меня и моих слов,
И глупой души бред
Сплетает ручей стихов
На тысячу лет вслед
На тысячу лет свет,
На тысячу лет лю…
Всевышний, храни от бед
Земную любовь мою.

Сергей Лисаченко.

[hirundo]

От райской музыки и адской простоты,
от гари заводской, от жизни идиотской
к концу апреля вдруг переживаешь ты
припадок нежности и гордости сиротской –
Бог знает чем гордясь, Бог знает что любя –
дурное, да свое. Для воронья, для вора,
для равноденствия, поймавшего тебя
и одолевшего, для говора и взора –
дворами бродит тень, оставившая крест,
кричит во сне пастух, ворочается конюх,
и мать-и-мачеха, отрада здешних мест,
еще теплеет в холодеющих ладонях.
Ты слышишь: говори. Не спрашивай, о чем.
Виолончельным скручена ключом,
так речь напряжена, надсажена, изъята
из теплого гнезда, из следствий и тревог,
что ей уже не рай, а кровный бег, рывок
потребен, не заплата и расплата –
так калачом булыжным пахнет печь
остывшая, и за оградой сада
ночь, словно пестрый пес, оставленный стеречь
деревьев сумрачных стреноженное стадо...

Бахыт Кенжеев

[Білінгв]

Что такое на меня напало?
Жалость к самому себе и страх,
будто вьюга внутрь меня попала
и свистит в расшатанных костях.

Снег, а под ногами - уголёчки
жгут, как босоногого мальца,
и вокруг меня ни огонёчка,
ни крыльца, ни двери, ни лица.

Зряшно - закричать, заплакать - зряшно:
не услышат небо и земля.
Страшно не того, что стало страшно,
а того, что жалко мне себя.

Мало ли душа наунижалась,
чтоб ещё унизиться сейчас!
Не чужая жалость, - саможалость -
вот что унизительно для нас.

Нагадала мне одна гадалка
много слёз, но сдерживал я их,
и себя мне не бывало жалко -
уходила жалость на других.

Как же я упал до послабленья?
Мой повинный лоб отяжелел.
Допустил себя до преступленья:
сам себя сегодня пожалел.

И себе я говорю: "Ты что же?
За такие жалобы ответь.
Лучше пожалел бы тех ничтожеств,
кто умеют лишь себя жалеть.

Пожалеть себя всегда приятно.
Всех послушать - каждый чуть не свят.
Пожалей траву, когда примята.
Не жалей себя, когда ты смят.

Скомканный, как будто рубль-калека,
сам ты смялся - только и всего.
Смять ничто не может человека,
кроме человека самого.

При ожоге только зубы стисни -
радуйся, что нежно обожгло.
Лишь не хлебанувший тяжкой жизни
плачется, что слишком тяжело.

Что на свете есть ещё позорней,
чем, себя жалея, преуспеть
и, входя туристом в лепрозорий,
собственные насморки воспеть?

Все победы - пирровы победы,
и на свете нет других побед.
Пожалел себя - не лезь в поэты.
Скидки запросивший - не поэт.

Все твои мученья - только малость,
если вся в крови земная ось.
Может, слишком дёшево давалось
всё, что и далось, и удалось?

За непрокажённость, неуродство
доплати - хоть сломанным хребтом.
Всё, что слишком дёшево дается,
встанет слишком дорого потом".

Евгений Евтушенко

Сообщение изменено: Білінгв, 23 Апрель 2011 - 18:01.

[Приднестровец]

Уильям Батлер Йейтс
Пасха 1916 года

Удел одержимых одной целью сердец – жесток:
Став камнем, в стужу и зной преграждать бытия поток.
Конь, человек на коне, рассеянный птичий клик
В пушистой голубизне меняются с мига на миг.

Облака тень на реке меняется с мига на миг;
Копыта вязнут в песке, конь к водопою приник;
Утки ныряют, ждут, чтоб селезень прилетел;
Живые живым живут – камень всему предел.

Отвергших себя сердец участь, увы, каменеть.
Будет ли жертвам конец? Нам остается впредь
Шептать, шептать имена, как шепчет над сыном мать:
Он пропадал допоздна и усталый улегся спать.

Что это, как не ночь? Нет, это не ночь, а смерть,
И нельзя ничему помочь. Англия может теперь
Посул положить под сукно. Они умели мечтать –
А вдруг им было дано и смерти не замечать?

И я наношу на лист – МакДонах и МакБрайд,
Конноли и Пирс преобразили край,
Чтущий зеленый цвет, и память о них чиста:
Уже родилась на свет жестокая красота.