В этой теме нет ответов

[Skalagrim]

С. И. РЫЖАКОВА

Русская интеллигенция в Латвийской Республике (1920-1930-е гг.)

(ПО МАТЕРИАЛАМ ПОСЛЕДНИХ ИССЛЕДОВАНИЙ)

Проблема культурной миссии русской и российской интеллигенции ХК-ХХ вв., как в самой России, так и в эмиграции, — одна из сложнейших и важнейших в отечественной культурологии1. Особенно активно ее обсуждают историки, этнологи, политологи. Кроме всего прочего, это обусловлено тем, что в силу исторических и политических причин большая часть российской интеллигенции в XX в. оказалась за пределами России (будучи изгнанной или вынужденной уехать из страны). Государства, в которых они обосновались, можно условно поделить на два типа: дальние (такие, как Франция, Германия, США и др.) и ближние (в то или иное время входившие в состав Российской империи: страны Балтии, Закавказья. В некотором смысле промежуточное положение занимают Польша и Финляндия).

Настоящая статья посвящена вопросу, связанному с целым комплексом политических, экономических, этнологических и культурных аспектов жизни русских в одной из стран Балтии — в Латвии, которые нельзя рассматривать вне исторического контекста этого региона, без учета особенностей его этнокультурного развития, а также мировоззрения и этнопсихологии населяющих его народов. Очень важным условием рассмотрения этого вопроса является выработка конструктивного подхода к решению многих проблем, вставших перед русской диаспорой стран Балтии и волнующих как эти последние, так и Россию. Знание происхождения и истории этих проблем, а также опыта их решения может стать важным подспорьем в рамках дальнейших действий в этом направлении.

История сложной этнологической и политологической темы «русские стран Балтии» (ранее — «русские Прибалтики», «русские Остзейских губерний») насчитывает около полутораста лет. Одним из первых обратившихся к ней теоретиков был славянофил Юрий Самарин, который своими трудами «Письма из Риги» и «История Риги» заложил идеологические основания для формирования новой традиции в изучении истории местного русского населения2. Ее влияние на общественное сознание можно рассматривать как преобладающее примерно до первой русской революции и довольно значительное в последующие годы. Основная ее мысль заключалась в том, что русский житель Прибалтийского края признавался частицей всего российского народа и не мог иметь никаких особенных интересов, отличных от интересов Российской империи. Русские рассматривались как представители единственной в империи «политической нации», проводники идеи русской государственности и миссионеры русской культуры. Самарин полагал также, что судьба латышей неразрывно связана с культурным развитием русского народа и что у латышей не может быть каких-либо особых собственных интересов3.

Однако к концу ХГХ в. ситуация в значительной мере изменилась. Хотя в то время еще не сложилась определенная концепция этнической идентичности, почва для нее готовилась активно. В немалой степени этому способствовали этнографические исследования, формирование молодой латышской интеллигенции, новое осмысление культурного наследия народов Прибалтики4.

Сложившиеся представления о «туземных» народах, об их роли в жизни государства начали вызывать весьма критическое отношение к себе в среде русской интеллигенции конца ХК — первой четверти XX в. Наиболее отчетливо оно было выражено в работах евразийцев. Вот как это описал Н. С. Трубецкой: «До революции Россия была страной, в которой официальным хозяином всей государственной территории признавался русский народ. При этом не делалось никакой принципиальной разницы между областями с исконно русским и областями с "инородческим" коренным населением: русский народ считался собственником и хозяином как тех, так и других, а "инородцы" не хозяевами, а только домочадцами»5. На такой идеологической почве в эпоху царствования Александра Ш и Николая II, главным образом до революции 1905-1907 гг., в Остзейских губерниях активно проводилась политика русификации. Следует отметить, что эти стереотипы частично сохранились в русском сознании и до нашего времени. При этом Латвийская Республика, существовавшая в 1920-1930-е гг., в основном воспринимается российской общественностью, в том числе и теми русскими, кто живет в Латвии, «землей неведомой», в связи с чем вслед за Пушкиным нередко хочется воскликнуть: «как же мы ленивы и нелюбопытны!».

Проблема изучения жизни русских в Прибалтике связана не только с историей российской эмиграции (чем можно было бы ограничиться, когда речь идет о Германии, Франции, Австралии), но в том числе и с этнической историей русских и россиян. (С. М. Соловьев называет первых «великороссиянами», а вторых — «русским народом», что в нашем современном понимании может быть истолковано как «многонациональный суперэтнос».) Русский этнос организовывался путем многочисленных колонизации, перемещений народов, начиная с восточнославянских племен, и путем поглощения, присоединения соседних земель и народов (финно-угорских, балтских, иранских). В суперэтнос «россияне» вошли также тюркские, алтайские группы. На протяжении всей истории сложения этих народов, начиная примерно с V в. н.э., эти процессы происходили как мирно, так и насильственно. Но со времени образования в XVI в. Российского государства начали преобладать завоевания, осуществляемые в интересах государства.

Г. А. Станчинский в своем труде «Русские и балты» пишет: «Превращение русских и нерусских народов в россиян произошло в ходе сопряжения метаэтнической общности с государственно-политическим образованием в рамках Российской империи... Национальный нигилизм, насаждавшийся самодержавием, не мог не вызвать у аннексированных наций стремление к освобождению. Далеко не все население Балтии идентифицировало себя с россиянами»6.

Прежде чем обратиться к основной теме статьи, приведем краткую историческую справку. В 1184-1561 гг., в так называемый «немецкий период» истории Латвии, было образовано духовно-рыцарское государство Ливонского (Немецкого) ордена, Ливония, охватившее практически всю территорию современной Латвии и большую часть Эстонии. В середине XVI в., после распада Немецкого ордена, Ливония была разделена на части: Эстония попала под шведское владычество, Тербатское епископство отошло к России, Задвинское герцогство (современные провинции Латвии — Видземе и Латгале) — к Польше, Курземское герцогство обрело относительную самостоятельность, а Рига до 1582 г. входила в состав Германии. В 1627-1710 гг. провинция Видземе находилась под властью Швеции, Латгале (в 1629-1772 гг.) — под властью Польши, а остров Эйзель вошел в состав Дани-и7.

В течение XVTH в. вся территория Латвии, Литвы и Эстонии была присоединена к Российской империи — частью в ходе Северной войны начала столетия, частью после разделов Польши, произведенных в 1770-1790-х гг. В составе Российской империи были образованы три

Прибалтийские губернии: Эстляндская, Лифляндская и Курляндская, а восточная область Латвии, так называемая Инфлянтия, была включена в состав Витебской губернии.

На протяжении всей истории отношений России и Балтии главную роль, безусловно, играли геополитические интересы, среди которых ведущим было стремление получить выход к Балтийскому морю (так, в ХГХ в. порты Риги и Лиепаи осуществляли около 26% всего экспорта и 28% импорта Российской империи8). Очевидно, что в связи с этим обстоятельством формировалась и государственная идеология России, находившая свое выражение в отношении к государствам Балтии и населяющим ее народам. В последнее время в Латвии появился ряд основательных работ, посвященных этнокультурной и эт-нополитической истории этого региона. Видное место в них занимает тема истории и взаимовлияний славян и балтов9.

В течение ХГХ в. нарастающими темпами проходила миграция русских в Прибалтику. Если в начале XVTH в. русских в Лифляндии насчитывалось порядка 2 тысяч человек (около 0,7%), то в 1897 г. (по данным российской всеобщей переписи населения) вместе с белорусами и украинцами — около 220 тысяч (12%). В 1917 г. только русских было около 122 тысяч человек (около 5%)10. Особенно массовое переселение русских происходили после 1861 г. — в Ригу, а также на протяжении второй половины ХГХ в. — в Даугавпилс (Двинск) и Ре-зекне (Режипу; эти города вошли в состав Витебской губернии). Необходимо отметить, что содержание понятия «русский» не было тождественным сегодняшнему. «Русскими» могли назвать, независимо от их национальной принадлежности, и белорусов, и украинцев, и тех людей, которые служили в русской армии.

Станчинский замечает, что «спецификой российской колонизации в Прибалтике являлось то, что русскоязычное население, в отличие от юга и востока, составляло здесь меньшинство городского населения, не говоря уже о сельском, и следовательно, обладало большей способностью к самоорганизации, к созданию локальной субкультуры, отличной от всероссийской и сближающейся с местным, национальным образом жизни»11. Можно сказать, что вопреки стереотипному представлению о русском народе как приверженце имперских идей, в реальности взгляды на эту проблему отличались разнообразием. К примеру, среди части русской интеллигенции Прибалтики складывается отношение к русским как к одной из нескольких равноправных национальностей, населяющих этот край.

С 1860-х гг. зарождаются общественные русские организации (Русское благотворительное общество, Вспомогательное общество русских купеческих приказчиков, Русский Литературный кружок), появляются русские гимназии, училища, музыкальные коллективы, богадельни1 , у местного русского населения Балтии пробуждается национальное сознание (надо сказать, что это происходит параллельно процессу пробуждения национального сознания у латышей). В русской ежедневной газете «Рижский вестник» начинает встречаться понятие «нужды и потребности местного русского населения». В ходе выборов в городские думы и в Государственную Думу Российской Империи большинство русских депутатов Прибалтийских губерний объединяются на партийной основе. В литературе нередко отмечается, что в конце ХГХ — начале XX вв. либеральная интеллигенция в Прибалтике была представлена исключительно коренной национальностью, в то время как радикальные рабочие организации по своему составу являлись многонациональными (туда входили и латыши, в основном из батраков). В то же время такое положение дел в определенной степени обусловливало появление «антирусских» настроений в среде национальной интеллигенции Балтии.

Весной 1918 г. при поддержке западноевропейских стран были образованы независимые демократические государства — Латвия, Литва и Эстония. В ноябре-декабре 1918 г. в их восточных районах под руководством коммунистических партий были созданы Прибалтийские Советские республики: Эстляндская трудовая коммуна, Советские республики Латвии и Литвы (с временными правительствами, размещавшимися, соответственно, в Нарве, Валке и Двинске). В 1919 г. Эстония и Литва, а в 1920 г. и Латвия совместными усилиями и при поддержке западноевропейских стран ликвидировали эту власть, но существование большевистской угрозы оставило свой след в памяти народов этих стран.

После образования Латвийской Республики, независимого демократического государства, в ней был принят закон о национально-культурных автономиях. Все нелатышские народы получили возможность развиваться как национальные меньшинства; конечно, русские при этом утратили статус имперского этноса. Статистические данные свидетельствуют, что в 1920 г. в Латвии проживала 91 тысяча русских (т.е. 7,8%)13, в 1930 г. — 196 тысяч (10,6%)14, а в 1935 г. их насчитывалось 206,4 тысяч (10,59%)15. Расселение русских было, однако, неравномерным: больше всего их проживало в Риге и в восточной провинции Латгале. За весь период независимости русские составляли самое крупное по численности национальное меньшинство Латвии. Для сравнения приведу данные, свидетельствующие о количестве русских в процентном отношении ко всему населению Латвии в последующие годы: 1943 г.

— 9,5%, 1950 г. — 26,5%, 1970 г. — 29,8%, 1979 г. — 32,9%, 1989 г. — 33,9%, 1996 г. — 30,38%16.

Причинами увеличения численности русских в Прибалтике в годы Латвийской Республики можно назвать, во-первых, демографическую ситуацию в целом (естественный прирост русского населения был примерно в 4 раза выше прироста латышей, хотя смертность детей у русских была на 80% выше, чем у латышей), а во-вторых, гражданскую войну в России и установление советской власти, что вызвало поток беженцев и эмигрантов.

Станчинский предполагает, что по сравнению с периодом царизма в истории Латвии в это время русские приобрели значительно больше «деревенских и аграрных» черт, и утратили «городские и индустриальные»17. Примерно три четверти русского населения жили в восточной провинции Латвии, Латгале, входившей в состав Витебской губернии, около 14% были жителями Риги. Подавляющее большинство русских, около 80%, занималось сельским хозяйством, а в городах они не входили в число экономически и социально преуспевающих национальных групп18. Русские отличались от латышей, немцев и евреев меньшей долей собственников, но более широко распространенным детским трудом. Еще большие социальные различия наблюдались между русскими, жившими в сельской местности, с одной стороны, и латышами и немцами, с другой19. Среди русских грамотными в 1897 г. были 42% мужского населения и 28% женского, а всего — менее одной трети всего русского населения Латвии20; для сравнения: среди латышей эти показатели равнялись, соответственно, 73% и 74%21. В 1935 г. среди русских, проживавших в Латвии, грамотными были 67%, среди поляков — 82%, иудеев — 90%, латышей — 92%, немцев — 97,5%22.

К середине 1930-х гг. в Латвии функционировали школы, преподавание в которых велось на восьми языках, а периодические издания выходили на одиннадцати языках23. В описываемый период Латвия была одной из самых читающих стран Европы. Книги на русском языке публиковали издательства Гудкова, Дидковского, «Саламандра», «Вальтер и Рапа», «Грамату драугс» и др.

На всем протяжении существования Латвийской Республики в 1920-1930-е гг. большинство русского населения не говорило на латышском языке. Главной причиной этого было отсутствие потребности в знании языка: достаточно полноценно функционировала система культурно-националь-ной автономии. Кроме того, большинство латышей владело русским языком на бытовом уровне. К 1930 г. латышским языком в разной степени владели только 18,85% русских Латвии24.

Более половины русских рижан могли говорить только на одном языке, при том что латыши говорили на двух-трех, а более половины немцев, евреев, поляков и литовцев — на трех-четырех. Наилучшим образом владели латышским языком те русские, которые проживали в Елгаве (их было около 70%), Бауске, Валмиере, Кулдиге (около 80%)25. Образование Латвийского государства потребовало от местных русских переориентироваться как в отношении к власти, так и к собственному месту в культурной жизни страны. «Латвийские политики... начали с принятия очень либеральных законов, облегчающих адаптацию русских (как и других меньшинств) к новым условиям»26. Таковыми стали «Закон о гражданстве» от 23 августа 1919 г. (в результате исполнения которого к 1938 г. более 97% жителей Латвии получили гражданство) и «Закон о школах национальных меньшинств» от 8 декабря 1919 г. (по которому все национальные меньшинства Латвии, составляющие в целом четвертую часть населения, получили право на автономию в организации школьного образования, которое финансировалось государством27).

Закон о культурно-национальной автономии меньшинств, принятый Народным Советом в 1920 г., провозглашал, что русские и другие национальные меньшинства страны — это ее полноправные граждане, обладающие правом иметь свои институты (газеты, школу и другие культурные учреждения), а также участвовать в политической жизни, т.е. участвовать в выборах Учредительного Собрания Латвии и Саэйма. Рига и провинция Латгале были определены как места компактного проживания русских.

Т. Фейгмане отмечает, что общественная активность русского населения Латвии главным образом проявлялась в деятельности многочисленных организаций, преимущественно культурно-просветительного, профессионального и благотворительного характера. Еще в апреле 1917 г. возник «Национально-демократический союз» (позднее при нем образовалось несколько благотворительных комитетов). Сначала он объединял только русских жителей Риги, а в 1920 г. распространился на всю Латвию. Его задачей было «объединение русского населения для осуществления его интересов в государственном, общественно-политическом и материальном отношениях»28. В 1924 г., после реорганизации Союза, на его базе возникло два общества: «Русский национальный союз в Латвии» (организация правой ориентации) и «Русское национальное объединение». Важнейшими задачами первого были отстаивание общественно-политических прав и культурно-просветитель-ных интересов русских граждан Латвии согласно действующим законам, а также проведение в жизнь идеи русской национально-культурной автономии и развитие ее. Вторая организация (в 1939 г. переименованная в «Рижское русское общество») не выдвигала политических задач, но ставила целью сплочение русского население для решения задач в культурно-просветительной, правовой, благотво-рительной и религиозной областях. Всего можно насчитать около 50 обществ, сыгравших заметную роль в русской жизни 1920-1930-х гг. Это «Русский клуб» (с 1863 г.), «Баян» (возникший еще в 1863 г. и возобновивший свою деятельность в 1929 г.), «Общество русских врачей» (с 1888 г.), «Благотворительное общество для призрения русских бедных» (созданное в 1863 и возобновленное в 1922 г.), «Союз русских учителей в Латвии» (с 1919 г.), «Общество русских инженеров» (с 1923 г.), «Общество русских эмигрантов в Латвии» (с 1925 г.), «Рижское русское просветительское общество» (с 1925 г.), «Общество русских артистов в Латвии» (с 1925 г.), «Центральный Союз русских культурно-просветительных обществ в Латвии (с 1927 г.), «Русский сокол» (с конца 1920-х гг.), «Русское юридическое общество» (с 1929 г.), «Общество содействия академическому образованию» (с 1930 г.), целый ряд старообрядческих обществ, подростковых и студенческих организации и др. .

Важной составляющей русской культурной жизни в Латвии была деятельность русских студенческих академических корпораций. Старейшими из них были корпорации «Фратернитас Арктика» («Северное Братство»), существовавшая с 1880 г. и объединявшая первоначально русских студентов Рижского Политехникума, а позднее — Латвийского Университета, «Корпорация Рутения» и др.30 писал об этих организациях, что «в немецкие формы они сумели слить свое русское содержание, используя столь недостающую русскому характеру внутреннюю дисциплину; сумели создать свои традиции и выработать формы участия в жизни рижской общественности». Попутно отметим, что русские студенты составляли очень незначительное число от общего количества студентов высших учебных заведений Латвии. Так, в Латвийском университете в 1920 г. их было всего 20 человек (т.е. 1,48%), в 1930 г. — 171 человек (2,06%), в 1935 г. — 241 (2,79%), в 1937 г. — 188 (2,77%)31.

Критические замечания, высказываемые русскими гражданами Латвии, касались в основном вопроса объема прав русского меньшинства. Их взгляды отстаивали такие видные депутаты Саэй-ма, как Мелетий Каллистратов и Леонтий Шполянский, принадлежавшие к либерально-центрическому направлению. В 1925 г. русские депутаты Саэйма подготовили законопроект о расширении национально-культурной автономии русского меньшинства. Важнейшим его пунктом было требование признать русский язык как второй государственный. Это вызвало в Саэйме горячие дискуссии. Латышские партии придерживались разных точек зрения по этому вопросу, но все они были против принятия второго государственного языка. Депутат М. Скуиниекс, например, высказался следующим образом: «Русская культура чрезвычайно бедна. Говорить о русской культуре в Латвии — обскурантизм»32.

Социал-демократы выступили за признание русского языка важнейшим из иностранных, другие же партии были против этого. В итоге проект не был принят. Однако фактически русский язык в Латвийской Республике употреблялся в судопроизводстве и делопроизводстве с 6 декабря 1918 г. до 18 февраля 1932 г., когда он был отменен кабинетом М. Скуениекса в соответствии с 81-й статьей Сатверсме (Конституции) и без предварительного обсуждения этого вопроса в парламенте34.

В то же время даже среди русской интеллигенции Латвии не наблюдалось единства по данной проблеме. Вот что пишет об этом С. Мансырев в одной из газетных статей: «...Неутешительна картина тех русских начинаний, которые пришли за последние годы (т.е. к 1920 г. — СР.) на смену ранее бывшим... Видно стремление замкнуться в тесную скорлупу недосягаемости... Ничему не научились эти люди. И не могут посмотреть трезво в глаза действительности, честно и прямо признать, что царство их прошло и возврат к нему немыслим»35.

Характерной особенностью политического сознания русской интеллигенции в Латвийской Республике в 1920-1930-е гг. была непрекращающаяся полемика между приверженцами различных идей, что сильно тормозило выработку общей платформы и возможность реальных действий. Несмотря на близость взглядов и программ, многие русские политики предпочитали выступать на выборах в парламент по отдельности и чаще всего ожесточенно конкурировали между собой" 36. С. Кузнецов замечает, что русским политикам Латвии не удалось создалось не только единой, но и вообще никакой более или менее стабильной партии национального характера; «правда, в начале 1920-х гг. на роль таковой претендовал "Союз русских граждан Латвии".., а в 1928 г. новую попытку предпринял С. Трофимов, объявив о создании русской крестьянской партии»37. При этом большинство современных исследователей отмечает политическую пассивность русского населения; Кузнецов полагает, что до половины взрослых русских граждан не участвовали в голосованиях38. Надо заметить, что русское население Латвии в конце 1920 — начале 1930-х гг. на три четверти было сельским; в основном это были крестьяне, примерно половина их (более 90 тысяч из 196) принадлежала к старообрядцам, которые были «почти аполитичны, в силу сохранения патриархальных устоев»39.

К началу 1930-х гг. стало заметным усиление единства среди русских политиков Латвии. Особое внимание было обращено на проблему русского национального самосознания. Одним из наиболее сложных являлся вопрос о своеобразии русской культуры Латвии. Многие, согласно упомянутому выше имперскому стереотипу, полагали, что никакой своеобразной русской культуры Латвии не существует: «Единство русской культуры мы считаем основой единства русского народа. Духовная стихия — то общее, что связывает все ветви русского народа независимо от границ»40.

Но часть русской интеллигенции признавала, что русская культура в Прибалтике — это неоспоримо самобытное явление, что, попав в глубинные районы России, русский из Балтии будет ощущать свою «инаковость», своеобычность как в мировоззренческом, так и в поведенческом отношениях, и что этим обстоятельством пренебрегать нельзя. Я. Райнис предлагал в 1920-е гг. ввести понятие «латвийцы» для обозначения всех граждан Латвии41.

Большое внимание уделялось и обустройству русских, оказавшихся в новых условиях в связи с возникновением Латвийской Республики. Вот что писалось в русской прессе тех лет.

«Было время, когда лучшая часть русской интеллигенции считала себя неоплатным должником перед народом... Теперь, после революции, готовы обвинять этот народ в сплошном хулиганстве, варварстве, черством эгоизме и даже кровожадности». Оба представления затемняют и усложняют отношения, «которые должны существовать между интеллигенцией и широкими слоями народа. ... Общение интеллигенции с народом... необходимо, чтобы в народе найти точку опоры для разумной и плодотворной деятельности на благо народа, для улучшения экономических условий, для защиты национальных интересов, для поддержки и развития русской культуры. Эта точка зрения, по-видимому, за последнее время усвоена той частью русской интеллигенции в Риге, которая группируется вокруг русского национально-демократического союза. Образована комиссия "по расширению деятельности союза": сближение с широкими классами населения в создании кооператива, трудовых артелей, справочного бюро по спросу и предложению труда; детские сады, мастерские, курсы, лекции, клуб для рабочих. Для выяснения отношения к этому самого населения проведены два собеседования на Московском форштадте»42.

В настоящее время создается новый уклад политической и общественной жизни независимой Латвии. «Представители некоторых национальных меньшинств находят нужным знакомить своих сородичей с характером и значением проводимых реформ и важнейших фактов политической жизни Латвии. К сожалению, мы, русские, проживающие в Латвии, далеко отстали от немцев. Мы имеем своих представителей и в Учредительном Собрании, и в Городской Думе, но сведения о деятельности этих учреждений мы черпаем только из кратких газетных отчетов. У нас имеется свой Русский Отдел Народного образования, но о судьбе русских школ... мы узнаем из частных разговоров. Вопрос о воссоздании русского театра обсуждается и решается в каких-то отдельных замкнутых кружках. ...Необходимо привлечь круги русского населения к обсуждению вопросов политического, экономического и социального строительства молодой Латвии посредством собраний, собеседований, публичных докладов»43.

«Русское меньшинство обязано признать существующие условия и сделать это честно и добросовестно. Путь к этому один: искренне признав исторический факт и вытекающие из него последствия, стремиться к дружескому и тесному сожительству и с большинством населения и с другими меньшинствами, не допуская отнюдь никаких словесных, а тем более действенных выступлений, которые могли бы быть истолкованы в смысле тайного или открытого недоброжелательства к прочим племенным группам, или стремления к насильственному возврату прошлого, или же, наконец, в смысле презрительного или гордого отчуждения и замкнутой жизни в условиях аристократической касты. Необходим общественный орган, представляющий разные общественные группы русского населения»44.

Эти статьи, часть которых появилась уже через полтора-два года после обретения Латвией независимости, были написаны людьми, прекрасно понимавшими как положение и нужды русского сообщества, так и культуру Латвии.

В общественно-политических взглядах русской интеллигенции Латвии уже с 1918-1919 гг. наблюдалось несколько тенденций, из которых можно выделить две основные, противоположные друг другу линии, проводимые видными русскими обществами Латвии.

1. Ортодоксальное крыло Национально-Демократического союза (Н. Бочаров, Н. Бордонос) рассматривало русскую национально-культурную автономию как своего рода закрытое (почти сектантское) объединение, куда не следует принимать представителей нерусских народов, например, евреев. (Возможно, истоки этой линии следует искать в деятельности национально-политического клуба «Русская беседа», возникшего в Риге в 1909 г.45). Выразителем и проводником русских политических идей, по их мнению, должна была стать организация (Национально-Демократический Союз), руководство которой принимало бы политические решения в тайне от рядовых членов46.

Часть русского населения, выражавшая крайние радикальные националистические взгляды (например, депутат Саэйма Л. Шполянский, группа Русской рабочей крестьянской партии), группировалась вокруг газеты «Деревня», статьи в которой часто подписывались просто «русский», и полагала, что интересы русских крестьян Латвии могут выражать только «свои русские» . Б. Назарук в своих статьях отклонял всякие попытки ассимилировать русских в латышской среде и культуре; по его мнению, русская молодежь должна была получать образование только на русском языке48. Хотя среди русского населения Латвии было «небольшое число радикальных элементов», их влияние на общество в целом было невелико49. В основном национально-консервативной ориентации придерживалось русское учительство Латвии50. В. Волков резюмирует: «Конкретные социальные требования этого блока (их высказывали, к примеру, М. Каллистратов и Л. Шполянский. — С. Р.) свидетельствуют, что в русском политическом сознании была ярко выражена тенденция представлять социальные проблемы русского меньшинства как национальные»51.

2. Либеральное крыло Национально-Демократического союза и Русское общество Латвии в лице публицистов Н. Бережанского и кн. С. Мансырева осудили правое крыло НДС за стремление изолировать русских от других народов Латвии. Резкой критике подверглось Русское общество Латвии в статье Бордоноса «Русская общественность в Латвии» (Издание газеты «Маяк». Рига, 1922 г.), постулировавшего, что национальное русское общество в Латвии, выступающее в качестве политической организации, может быть только одно.

В русле этого (второго) направления развилось представление о так называемом «демократическом национализме». Бережанский писал, что Россия находится во власти «большевистского интернационализма» — врага русской национальной культуры и морали. Благодаря демократическому устройству Латвии русские могут развивать свою культуру, но они должны делать, опираясь на национальные ценности. Последние заключаются в определенной этической системе, которая передается русским не по происхождению, но с воспитанием, т. е. ее можно привить. Однако создатели этой идеологии также полагали, что русскую национально-культурную автономию Латвии не следует подкреплять идеологией национализма, хотя бы и демократического. Они это аргументировали тем, что русские не знакомы с демократической системой, не находились достаточно длительное время в паритетных отношениях с другими народами и культурами, чьи судьбы были связаны с Российской империей. Многие русские публицисты дальновидно предупреждали, что лучшие русские национальные устремления могут превратиться в защиту великодержавности.

Либеральное крыло Национально-Демократического союза и Русское общество Латвии призывали к сотрудничеству русского меньшинства со всем латвийским обществом. Профессор К. Арабажин писал в газете «Сегодня», что падение Российской империи вовсе не повредило русскому народу, но только отбросило груз, отягощавший его, вызывавший в русском народе «национальный индифферентизм», т.е. безразличное отношение к своей культуре52.

Множество публицистов признавало бессмысленность раскола, происшедшего среди русских, проживавших в Латвии, лишенного каких-либо оснований, которые обладали бы общественным значением, отвечавший личным интересам отдельных представителей диаспоры и поддерживаемый равнодушным к нему отношением большинства русской общественности (см. об этом работы Н. Н. Бордоноса).

1920-е гг. были отмечены процессом дифференциации, охватившем общественное сознание русских эмигрантов в Латвии. Многие пришли к выводу, что русская идеология должна быть основана на правовых нормах демократического государства. Национально-культурную автономию меньшинств они рассматривали как предпосылку для объединения русских и считали, что не следует добиваться изменения взаимоотношений русского меньшинства с властью ради улучшения положения первого. Это мнение часто отражалось в публикациях газеты «Сегодня» — крупнейшего и наиболее содержательного периодического издания русской диаспоры Прибалтики, издававшегося в 1919-1940 гг. В ней сотрудничали А.Аверченко, К.Бальмонт, Ю. Галич, И. Северянин. В период 1925-1929 гг. выходила русская газета «Слово» (в ней публиковался Бережанский). В помещаемых в ней материалах отмечалось, что для существования национально-культурной автономии недостаточно только сформулированных в законе общегосударственных принципов: русское самосознание должно основываться еще и на националистической идеологии. Н. Бело-цветов и архиепископ Иоанн (Я. Поммер) писали, что обращение русских Латвии к национализму — это явление естественное для эмигрантов53.

В целом в отношении русской интеллигенции в Латвии наблюдалась некоторая двойственность: с одной стороны, признавалось, что независимость Латвийской Республики — это большая ценность для русских, возможность правовой защиты их самих и их культуры; с другой стороны, высказывалось опасение, что в условиях иноэтничного государства русская национальная культура может исчезнуть, раствориться.

Белоцветов отвергал формулу, принятую газетой «Сегодня», в соответствии с которой принадлежность к русской нации определялась принадлежностью к русской культуре и языку. Так, евреев Латвии, связанных в основном с русской культурой, он не рассматривал как русских (хотя и признавал их заслуги в области защиты русской культуры в Латвии). Как и многие русские интеллигенты Латвии, он верил в скорое падение большевистского режима в России и считал, что русским в Латвии следует выработать четкое национальное мировоззрение — идейную основу будущего возрождения России. Белоцветов оценил очень положительно опыт Латвийской Республики по наделению национальных меньшинств национально-культурными автономиями: это положение замедлило ассимиляцию нелатышей, сохранило их национальную индивидуальность. Однако он, как и некоторые другие публицисты, признавал, что идеология русского национализма приемлема только для части русского меньшинства Латвии, которое в большей степени волнует судьба России, а не страны их проживания.

В 1934 г. депутаты от национальных меньшинств Латвии единогласно избрали в Саэйме новое правительство Карлиса Ульманиса (при этом социал-демократы, яунсаймниеки, партия Демократического центра и многие другие небезосновательно отвергали эту кандидатуру). Таким образом, вместе с Крестьянским союзом они стали оказывать поддержку авторитарному режиму. Русская общественность Латвии не считала Крестьянский союз «антирусским», позитивно оценивала факт осуждения им организации Перконскрустс («Громовый крест») и, основываясь на уроках русской истории, не верила в радикальный демократизм и в неограниченную власть парламента54.

Установление 15 мая 1934 г. авторитарного режима серьезно сказалось на политической активности этнических меньшинств. Наряду с другими была ограничена и русская национально-культурная автономия. (Хотя заметим, что газета «Сегодня», по крайней мере, формально вполне положительно отнеслась к деятельности нового режима). Мероприятия, осуществленные авторитарным режимом и ограничившие статус языков национальных меньшинств не позволяли русской общественной мысли проявить себя в полной мере.

По мнению Илги Апине, в течение двадцатилетнего периода независимости Латвии проявились две модели национальных отношений. Первая, условно названная «моделью Пауля Шимана» (немецкого либералыюго деятеля, содействовавшего ее воплощению в жизнь), сводится к требованию создания «латышской Латвии»; она заявила о себе в период, начавшийся в 1919 г. и завершившийся в мае 1934 г., когда функционировали законы парламентской республики и в полной мере использовались возможности культурной автономии национальных меньшинств. Вторая — «модель Карлиса Ульманиса», возглавившего авторитарный режим с мая 1934 г., выражаемая в формуле «Латвия для латышей», повлекла за собой явную политическую дискриминацию нелатышского населения55.

После августа 1939 г., когда было подписано тайное соглашение Молотова-Рибентропа, а в качестве его следствия в СССР был опубликован указ об образовании советских военных баз в Латвии, часть русского населения Латвии начала публично высказывать свои взгляды, используя для этого, в частности, «Газету для всех». Так, они приветствовали аннексию Германией Польши, агрессию СССР против Финляндии. Выпускавшаяся с 1940 г. вместо «Газеты для всех» «Русская газета» позитивно восприняла установление советской власти в Латвии.

Исторический опыт народов Латвийской Республики пока крайне мало известен и недостаточно оценен российскими историками, этнологами, политологами. В то же время он крайне интересен и важен как для исследования целого ряда проблем (этнические стереотипы и образы, национализм, национально-культурное строительство), так и для выработки дальнейших путей развития Латвии. Содержание понятия «национальная культура» осмыслялось применительно ко всем народам, населявшим Латвию. Несмотря на их «закрытость», кажущуюся (а частично и действительную) самодостаточность, здесь очевидно и их взаимовлияние.

В монографии «Национальный вопрос в Латвии в 1850-1940 гг.» Лео Дрибин определяет две задачи (по нашему мнению, во многом этнопсихологические по своему характеру), стоявшие перед молодым латвийским государством в годы его становления: противостоять позиции балтийской немецкой элиты и освободится от излишне конформистского отношения к России, к ее власти в Балтии56. С другой же стороны, было важно сдерживать некоторые крайне правые националистические тенденции. Постоянно проходили дискуссии по вопросу о правах национальных меньшинств: в истории Латвии впервые необходимо было выработать модель взаимодействия народов. В годы существования в Латвии парламентской республики (1920-1934) были созданы чрезвычайно благоприятные условия для общественной активности нелатышских народов. После установления авторитарного режима 15 мая 1934 г. многое изменилось, и прежде всего была ограничена политическая деятельность. Тем не менее, пишет Т. Фейгмане, «общественная жизнь продолжалась до аннексии Латвии в 1940 г., после чего были закрыты все существовавшие до того русские (а также еврейские, немецкие, польские и другие. — С. Р.) общества»57.

По справедливому замечанию В. Волкова, в период независимости Латвийской Республики русские обретали опыт жизни в качестве национального меньшинства. Однако многие из них так и не смогли связать свою жизнь и культуру с судьбой Латвии. Русское общество было сравнительно хорошо организовано (хотя во многом и не достигало уровня организованности немецкой и еврейской общин58).

В 1920-1930-е гг. на территории Латвии действовало около 50 русских культурных обществ59. Многие исследователи отмечают значительную неоднородность русской общины Латвии (возникает вопрос, насколько вообще можно было говорить о существовании единой русской общины? — С. Р.), поскольку «община эта объединяла в себе и лучших представителей предреволюционной российской интеллигенции, и аристократию, и православных священников, и старообрядчество, и немецкие и латышские круги, тяготевшие к русской культуре, и еврейство с его широким спектром политических тенден-ции и ориентации» .

В то же время очевидна поразительная интенсивность русской литературной и художественной жизни в Латвийской Республике: «В независимой демократической республике Латвии русская духовная культура развивалась несравненно органичней, разнообразнее и богаче, чем по другую сторону границы, в Советской России при Сталине, — и намного свободнее, чем на протяжении всего полувекового периода, когда Прибалтика оказалась в составе Советского Союза»61. Об этом убедительно свидетельствуют материалы, полученные Юрием Абызовым, Борисом Равдиным и Лазарем Флейшма-ном при работе над русской печатью Латвии 1920-1930-х гг.62.

О богатстве и разнообразии русской культурной жизни Латвии этого периода пишет в своих мемуарах очевидец событий тех времен Дмитрий Анохин. Он отмечает, что в значительной мере этому способствовало лояльное отношение правительства к меньшинствам, а также государственная финансовая поддержка культурной жизни национальных диаспор63. Одним из доказательств этого может служить жизнь старообрядческих общин Латвии, которая регулировалась Законом о старообрядческих общинах от 14 февраля 1934 г. В его основание был положен принцип религиозной и хозяйственной самостоятельности при условии выделения государством пособий на нужды храмов, обеспечения прав наставников и выдачи пенсий членам общин. И. Н. Заво-локо, виднейший деятель старообрядчества того времени, подчеркивал, что «попечением об интересах старообрядческих наставников латвийское законодательство выгодно отличается от законоположений других стран»64.

Жизнь русской диаспоры Латвии, события, происходившие в Советском Союзе (в том числе «зверства коммунистической олигархии над духовенством, интеллигенцией, инакомыслящими в многочисленных сталинских лагерях и застенках»65), местная и зарубежная хроника находили свое освещение в газетах, издававшихся на русском языке («Сегодня», «Сегодня вечером», «Слово») и других. «Как ни парадоксально это звучит, но мы в Латвии знали даже больше, чем сами советские люди», — пишет Д. Анохин.

Широкой популярностью не только в Латвии, но и за рубежом, пользовался возникший в 1921 г. театр Русской Драмы. Можно сказать, что он стал лучшим русским драматическим театром Западной Европы, имел очень богатый репертуар. В нем гастролировало множество русских актеров, здесь одно время работал Михаил Чехов.

В 1925 г. в Ригу приехала А. Федорова, бывшая солистка Императорского Мариинского театра в Петербурге. Она стала балетмейстером Латвийской оперы, вела частную студию, поставила в Риге 18 балетов. В 1920-е гг. в Риге нередко проходили гастроли русских артистов, тут выступали Шаляпин, Собинов, Смирнов, а в 1928 г. гостил казачий хор Сергея Жарова. С 1925 г. ежегодно широко и торжественно праздновались Дни русской культуры, чем занималось, главным образом, Рижское русское просветительское общество под руководством Е. Тихо-ницкого. При этом регулярно выходила газета «Русский День» (первый номер вышел в свет 20 сентября 1925 г.), где были напечатаны статьи Арабажина «О христианском гуманизме русской культуры», В. Третьякова «Россия — душа мира», Б. Виппера — о религиозности русского искусства. Заметим, что в этом издании отчетливо прослеживается характерная для позиции ряда представителей русских эмигрантов тенденция превращения национального («русского») в религиозное. Весьма симптоматичной в этом смысле была статья А. А. Гартмана в № 8 газеты «Русский День» (1932 г.), в которой провозглашалось «миссией России — спасти Европу»: «Русская культура, — писал автор, — это символ и начало осуществления вселенской миссии русского народа, а потому День Русской Культуры для нас не только день воспоминаний о ее былом величии, но и день проповеди миссионизма русского народа». Эти же настроения весьма отчетливо прослеживаются и в издании Комитета по устройству Дня Русской Культуры в Риге — в сборнике статей «Русские в Латвии» (части 1-2. Рига, 1933-1934).

В Латвию из Советской России иммигрировала целая плеяда русских художников. Академики бывшей царской России Н. Богда-нов-Бельский, С. Виноградов, К. Высоцкий организовывали в Риге свои частные художественные студии, воспитывали своих учеников, устраивали выставки.

В целом же приходится признать, что многочисленные культурные контакты между русскими художниками, поэтами, писателями и молодой латышской интеллигенцией того времени исследованы еще крайне недостаточно. В частности, речь идет о таких темах, как латвийские связи А. Ремизова, И. Северянина, Г. Адамовича, о таких фигурах русской литературной жизни межвоенной Латвии, как Василий Васильевич Гадалин, Сергей Рудольфович Минцлов, Петр Пильский. Большой интерес в этом плане представляют работы, публикуемые в продолжающемся альманахе «Балтийский архив» (тома 1 и 2 вышли в Таллинне в 1987 и 1988 гг.), в особенности статьи латвийских литературоведов Веры Александровны Ваверс и Людмилы Васильевны Спроге, а также работы искусствоведа Татьяны Сергеевны Зелюкиной .

В эскизно набросанной нами сложной и неоднозначной картине жизни русского общества Латвии в 1920-1930-е гг. следовало бы обратить особое внимание на деятельность отдельных персонажей. Как мы выяснили, судьбы некоторых представителей русской интеллигенции тех лет были связаны с Латвией фрагментарно; другие составляли особую, слабо связанную с основной частью диаспоры (и этнически, и конфессионально), общность. По выражению Абызова, «прибой истории то намывал сюда русский культурный слой, то вновь размывал»67.

Особым путем достижения русским населением Латвии целостности и устойчивости национального сознания было формирование пантеона разного типа героев (о чем пишет Равдин в своем биографическом исследовании, посвященном одному из неоспоримых героев, представителю русской культуры, развивавшейся в пределах Латвии, И. Н. Заволоко68). Начало образования такого рода «пантеона» можно отнести ко второй половине ХГХ в., когда в Прибалтийских губерниях наблюдался значительный рост русского населения. Равдин приводит имена деятелей русской церкви и просвещения, а также государственных мужей, которые заложили основания описываемой традиции: это епископы Платон (Городецкий) и Арсений (Брянцев), историк Чешихин, губернатор Суворов. Актуальность в создании местной культурно-героической традиции несколько снизилась в конце ХК в., что было связано с процессами русификации Прибалтики в царствование Александра Ш: слишком сильными стали тогда центростремительные тенденции, гораздо меньшее внимание удалялось явлениям «гения места». Этот разрыв традиции, с одной стороны, а с другой — слишком большая зависимость от политической борьбы, от сиюминутных интересов и стремления доминировать в политической жизни страны помешали русской общине Латвии в 1920-1930-е гг. продолжить формирование «пантеона». Тем не менее и в этот период появлялись люди, вполне того достойные. Равдин отмечает одну примечательную особенность «русского героического пантеона» этих лет, а именно, совершенную необязательность единства этнических корней героев: «формировался тип реликвария, основанный не столько на национальном, сколько на территориальном принципе»69.

Выдающуюся роль в развитии русской культуры межвоенной Латвии сыграли православный архиепископ, латыш Иоанн (Янис) Поммерс, активный участник гражданской войны на северо-западе России светлейший князь А. П. Ливен, председатель Рижского русского просветительного общества Е. М. Тихоницкий, эмигрировавший в Латвийскую Республику из Вятки, депутат латвийского Саэйма, организатор старообрядчества в Латгалии М. Каллистратов, а также краевед, педагог, просветитель, старообрядческий наставник И. Н. Заволоко.

Существенно, что объединение этих людей не носит национального характера: они были носителями не «русской крови», но «русской субстанции», интерпретируемой, скорее, с нравственных и философских позиций, что позволяло говорить о гораздо более объемном образовании, чем просто об объединении «русских по крови».

Именно в те годы целый ряд персонажей выполнял роль «живых нитей», связующих латышскую и русскую культуры. Особенно характерным и доступным это было для людей искусства. Одним из них был публицист и переводчик Виктор Васильевич Третьяков (1888-1961). Он появился в Риге уже сложившимся литератором; его творческая деятельность в Латвии составила значительную страницу истории русской диаспоры. В 1918-1920 гг. В. Третьяков учился на филологическом факультете Петроградского университета, а также в Академии художеств, однако ни того, ни другого учебного заведения не закончил. Параллельно он занимался в художественной студии Н. Гумилева, был знаком с Блоком, Сологубом. Эмигрировав в Латвию вместе с матерью и отчимом Эдуардом Вейспалом, он стал заниматься латышской поэзией, начал сотрудничать в газете «Сегодня», пытался основать художественную студию, издавал журнал «Основы», выпустил две книги своих стихов — «Солнцерой» (Берлин, 1930) и «Берег дальний» (Таллин, 1940). Хорошо известны его переводы стихов латышских поэтов, биографические очерки «Портреты латышских поэтов и писателей»70. Ю. И. Абызов признает, что до 1950-1960-х гг. никто не делал больше для ознакомления русского читателя с латышской культурой. Правда, следует отметить, что особого разговора заслуживает характер переводов, сделанных Третьяковым, поскольку их зачастую отличает чуждый для оригинальных текстов язык так называемой «медитативной поэтики», русский антологический стих второй половины XIX в.71. Странное впечатление производит тот период биографии В. Третьякова, который относится к сороковым годам. После установления в Латвии советской власти он был приглашен в качестве преподавателя на открывшееся в Латвийском университете славянское отделение. Как полагают исследователи, достаточных оснований у него, недоучившегося студента, для этого не было, но его поддержала новая администрация. Позднее, кстати, он был отстранен от преподавания, а к концу 1940-х гг. и вовсе освобожден от работы.

В целом далеко не все, созданное Виктором Третьяковым на литературном поприще, выдержало проверку временем. Тем не менее его труды составляют значительную часть истории взаимодействий русской и латышской поэзии. В 1940 г., после присоединения Латвии к Советскому Союзу, были закрыты многие издательства, в том числе абсолютно все органы русской печати Латвии. Ю. Абызов свидетельствует, что почти все журналисты, издатели, поэты и даже переводчики были арестованы и вывезены за Урал, если не расстреляны. Только владельцам газеты «Сегодня» удалось своевременно покинуть Латвию. «Уцелевших же при большевиках потом достреляли фашисты»72.

Все же приходится признать, что в 1920-1930 гг. не произошло глубокой интеграции большинства русского населения Латвии в новую общественную структуру этой страны. А. Страуме характеризует ситуацию как «медленную интеграцию»73. Значительная часть русских (приблизительно 33,5 тысячи эмигрантов из России в конце 1920-х гг.74) рассматривала Латвию как временное пристанище в ожидании установления демократии в России75.

К числу факторов, затрудняющих политическую интеграцию русских в Латвии, Сергей Кузнецов относит прежде всего «рецидивы имперского мышления»: «У многих сохранялось не вполне, вероятно, осознанное, но вполне реальное чувство некоего превосходства над коренным населением в силу своей принадлежности к великой, веками господствовавшей в исчезнувшей империи нации. Превращение из представителей относительно привилегированного слоя в национальное меньшинство создавало серьезную психологическую проблему не только для многих русских, но также для балтийских немцев и поляков в Латгале»76.

В начале 1920-х гг. для Латвии была характерна высокая степень аполитичности русского населения. В апреле 1920 г. в выборах Учредительного собрания участвовали только 13,6 тысяч из более чем 100 тысяч имевших право голоса русских избирателей, и их представителям пришлось довольствоваться четырьмя мандатами из 15277. Несмотря на то, что позднее наблюдается постоянный рост избирательной активности русских (в 1931 г. голосовали уже 65,5 тысяч русских78), избранные ими депутаты никогда не создавали единой фракции. Более того, они часто ожесточенно конкурировали между собой. «Апогея соперничество русских политиков достигло на выборах четвертого Саэйма (в октябре 1931 г.). ...Поэтому часть русских голосовала за инонациональные списки — латышские, еврейские, польские, немецкие, а также партии, не строящиеся по этническому признаку (например, социал-демократов)»79.

Политик из Даугавпилса, депутат Саэйма, старообрядец Мелетий Каллистратов писал: «Наш русский голос не отдается в стране таким эхом, как должно... Кто виноват в обделенности русских? Мы сами. Мы еще не воодушевлены нашей принадлежностью к одной русской семье»80. Опыт того времени должен, конечно, учитываться в современной Латвии. В сознании латышей советский режим имел явную этническую окраску: «советское» часто идентифицировалось с «русским» (период с 1940 по 1991 г. в латышской среде часто называют krievu laiki — русские времена). Русские в настоящее время, 1990-е гг. «вполне понимают, что с ними в Латвии связывается вовсе не образ великой культуры, а тот политический режим, который на десятилетия прервал развитие латышской нации»01.

Этнолог О. Брусина пишет, что более половины современного русского населения Балтии — мигранты в первом поколении. Они «появились здесь вследствие государственной программы по индустриализации союзных республик. Мигранты индустриальной волны сосредотачивались в городах, создавали промышленные центры и несли с собой весьма стандартизированный образ жизни.. .»82.

Кроме того, большинство мигрантов, приехавших в Латвию после войны из России и других республик Советского Союза, не подвергали сомнению официальную — советскую — точку зрения на историю Балтии (социалистическая революция в 1940 г., решающая роль СССР и советского народа в успехах экономики и социальной сферы Прибалтики и т.п.). «Это предопределило известный патернализм, снисходительно покровительственное отношение к латышам, проявлявшееся со стороны определенной части нового населения Латвии. Среди латышей же, помимо "официальной" истории, не прерывалась и неофициальная история, передававшаяся из поколения в поколение и остававшаяся неизвестной для большинства русских от вплоть до наступления политики гласности»0 .

Восстановление в мае 1990 г. государственности Латвии стало в ее истории вторым подобного рода опытом, но только первым шагом на пути к созданию демократического общества в постсоветский период. Поэтому не вызывает удивлений тот факт, что молодое государство сталкивается со множеством проблем, доставшихся ему в качестве советского наследства. Наиболее сложные из них — это проблемы межэтнических взаимоотношений, место в общественной жизни различных языков и культурных моделей.

В настоящее время русские Латвии не образуют единой национальной общины; среди них имеются различные слои и социальные группы с резко отличающимися интересами, образовательным уровнем, политической ориентацией (люди, принадлежащие к номенклатуре и военному контингенту, техническая и гуманитарная интеллигенция, квалифицированные и неквалифицированные рабочие; особый слой составляет старообрядческое население84).

С конца 1980-х гг. в Латвии начали возникать общества русской культуры, в которые вошли главным образом представители гуманитарной и творческой интеллигенции. Это Балто-Славянское общество (руководитель В. Попов), Латвийское общество русской культуры (Ю. Абызов), Центр гуманитарных исследований «Веди» (И. Иванов), Фонд славянской письменности и культуры (Б. Инфантьев, С. Журавлев), а также Русская община Латвии, Русская национально-культурная автономия национальных меньшинств Латвии (В. Юрков) и другие. Русская община Латвии, Ассоциация граждан России, Лига апатридов Латвии делали безуспешные попытки создания среди русских Латвии единой, всеохватывающей организации. В 1994 г. был основан Центр русской культуры Латвии, куда вошли семь русских организаций, однако и это объединение просуществовали недолго. В настоящее время в среде русских обществ Латвии и отдельных представителей интеллигенции можно наблюдать два противоположных процесса: как дифференциацию, размежевание, так и теоретические и практические попытки объединения (подчас радикального).

В целом, среди русских общин Латвии не наблюдается мировоззренческого и организационного единства; эту очевидную и естественную ситуацию можно оценить, скорее, положительно. Для оформления единого организма должны быть предпосылки, сформулированные цели и задачи, средства их достижения, отвечающие интересам всех потенциальных участников. Этого среди русских Латвии пока не имеется. Известный русский художник Латвии, руководитель Художественного объединения Балто-Славянского общества Николай Уваров полагает: «местные общества русской культуры забывают, что культура — это не организация, а живой организм. Когда русские почувствуют свою принадлежность к некоей космической культуре, тогда что-то может получиться. Как можно притащить человека к культуре, если он и книг-то не читает? В Латвии разрушена эта хрупкая интеллигентная среда. Сейчас все мы скорее как атомы-одиночки. Но мы еще только в начале пути. Нас встряхнули как банку с песком. Залежавшиеся слои перемешались. Общество только-только начинает структурироваться...» . Дальнейший позитивный путь развития взаимоотношений русских и латышей будет зависеть, видимо, от такой интеграции различных народов в латвийское общество, которая максимально гибко сочетала бы общегосударственные интересы и сохранение культурной самобытности. В этой связи крайне полезно было бы обратить внимание на опыт русской культурной жизни Латвии 1920-1930-х гг. Во многом он не потерял своей актуальности и по сей день.

1 КвакинА.В. Культурная миссия российской интеллигенции в эмиграции: к

постановке проблемы//Культура русского зарубежья. М., 1995.

2 Самарин Ю. Окраины России // Он же. Собр. соч. Т. 9. М., 1898.

3 Там же. С. 248.

4 DribinsL. Nacionalais jautojums Latvija 1850-1940. g. Riga, 1997; Рыжакова С. И. Москва и Санкт-Петербург в истории латьппской этнографии // Этнографическое обозрение. М., 1996. № 4. С. 116-124.

! Трубецкой Н. С. Общеевразийский национализм. 1927.

6 Станчинский Г. А. Указ. соч., С.80.

I Svabe A. Latvijas vesture. 1. sej. Riga, 1990. 89. lpp.

' Станчинский Г. А. Русские и балты. СПб, 1994. С. 125. 9Apine I., Volkovs V. Slavi Latvija (Etniskas vestures apcerejums). Riga, 1998. 10 Пит. по: Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 134; Антоне А., Цилевич Б. Латвия. Модель этнологического мониторинга. М., 1997. С. 7.

II Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 82. llApineL, Volkovs V. Указ. соч. 159-164. lpp. "Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 90.

14 Цит. по: Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии

(1919-1934) // Русские Прибалтики: Механизм культурной интеграции (до 1940 г.). Вильнюс, 1997. С. 168.

15 Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 90. Однако называют и другое процентное

соотношение — 8,8% (см.: Антоне А., Цилевич Б. Указ. соч. С. 8).

16 Национальные и этнические группы в Латвии. Информативный материал.

Рига, 1996. С. 14.

17 Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 100.

18 Апине И. Русские в Латвии в 1920-1940 гг. Возвращение традиций? // Русские

Прибалтики: Механизм культурной интеграции (до 1940 г.). С. 67.

19 Кузнецов С. Русское население в политической жизни Латвии (1920-1934) //

Latgale un Daugavpils: vesture un kultura. Daugavpils, 1996. 79. lpp.

20 Апине И. Указ. соч. С. 67

21 Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 86.

22 Данные приводятся по: Русский ежегодник на 1940 г. Рига, 1939. С. 34

23 Апине И. Указ. соч. С. 67; см. также: РавдинБ. Государственное финансирова-

ние русской печати меж военной Латвии // Русские Прибалтики... С. 205-214.

24 Апине И. Указ. соч. С. 67.

25 Станчинский Г. А. Указ. соч. С. 156. 26Апине И. Указ. соч. С. 67.

27 См.: Фейгмане Т. Русская школа в Латвии (1918-1940) // Русские Прибалти-

ки... С. 129.

28 Фейгмане Т.Д. Русские общества в Латвии (1920-1940 гг.)// Русские в Латвии.

История и современность. Вып. 2. Рига, 1997. С. 34. 29См.: Там же. С. 34^7.

30 Русский ежегодник на 1940 г. Рига, 1939. 3-й год издания. С. 58-59.

31 Данные приводятся по: Русский ежегодник на 1940 г. С. 33-34.

32Прения в Сейме о русском языке и культуре // Сегодня. 1925. 21 мая.

33См.: Volkovs V. Krievi Latvija. Riga, 1996. lpp.

34Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 177-178.

35 Кн. С. Мансырев. Русским, сознающим ответственность // Сегодня. 1920.

№118.

36 Кузнецов С. Русское население в политической жизни Латвии. 76-77. lpp.

37 Там же. 77. lpp.

38 Там же. 75. lpp.

39 Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 170. юГанфман М. Десять лет // Сегодня. 1929. № 270.

41 Райнис Я. Латвийцы // Сегодня. 1929. № 270.

42 Александрович Ф. Русская интеллигенция и народ в г. Риге // Русская жизнь.

Общественно-политическая газета. 1920. № 8.

43 Александрович Ф. Организация русского общественного мнения // Русская

Жизнь. Общественно-политическая газета. 1920. № 15.

44 Кн. С. Мансырев. Русское меньшинство в Латвии // Сегодня. Независимая де-

мократическая газета. 1920. № 124.

45 См. Apine L, Volkovs V. Указ. соч. 214-215. lpp.

46 См. об этом подходе критическую статью Н. Бережанского Quasi-обществен-

ность//Сегодня. 1919. 16 ноября.

47 Volkovs V. Krievi Latvij. Riga, 1996. 38. lpp.

тНазарукБ. О национальном воспитании//Деревня. 1929. №.50.

49 Andersons E. Latvijas vesture. 1920-1940. Arpolitika. 1. sej. Stokholma, 1982.

87. lpp.

50 Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 172.

51 Volkovs V. Указ. соч. 38. lpp.

52 Арабажин К. И. Независимость Латвии и русское население // Сегодня. 1921.

30 января.

"Наша задача // Слово. 1929. 2 июня. 54 Volkovs V Указ. соч. 55. lpp. "АпинеИ. Указ. соч. С. 73.

5SDribinsL. NacionalaisjautajumsLatvija 1850-1940. Riga, 1997. 206. lpp. 57 Фейгмсте Т. Д. Русские общества в Латвии (1920-1940 гг.). С. 34. 5*АпинеИ. Указ. соч. С. 73.

59 Фейгмане Т. Д. Русские общества в Латвии (1920-1940 гг.). С. 34^8.

60 Флейшман Л. Вместо предисловия // Абызов Ю. Русское печатное слово в

Латвии. 1917-1944. Биобиблиографический справочник. Том 1. Stanford, 1990. С. 9-10.

61 Там же. См. также: Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии. I-V.

62 Абызов Ю., Равдин Б., Флейшман Л. Русская печать в Риге: из истории газеты

«Сегодня» 1930-х годов. Стэнфорд, 1998. "Анохин Д. Как мы жили в довоенной Риге. Рига, 1998. С. 51. "Русский ежегодник на 1938 г. Рига, 1937. С. 28.

65 Там же. С. 53.

66 Vavere V. Latviesu un krievu «sudraba laikmeta» rakstnieku kontakti 20. gs.

sakuma // Latvijas Zinatnu Akademijas Vestis. 1997. Nr. %; см. также: Спро-ге Л.В. А. Ремизов в Латвии // Балтийский архив. № 2. Таллинн, 1988; Литература русской диаспоры. Тарту, 1998.

67 Абызов Ю. И. От петроградских акмеистов к латышским поэтам // Даугава.

1992. № 1.С. 82.

68 Равдин Б. И. Н. Заволоко: от биографии к биографии // Даугава. № 4. 1998.

С. 123.

69 Там же.

70 Латышские поэты в переводах Виктора Третьякова. Книга 1. Рига (издание

автора) 1931; Латышские поэты в переводах Виктора Третьякова. Книга 2. Рига, 1940; «Портреты латышских поэхтов и писателей» — несколько десятков статей о Р. Блаумане, Ф. Барде, Я. Поруке, В. Плудоне, Аспазии, Райнисе и многих других, опубликованные преимущественно в номерах газеты «Сегодня», начиная с 1922 г.

71 Абызов Ю. И. Указ. соч. С. 83.

72 Абызов Ю. Русский газетный мир Латвии 20-х гг. // Русские Прибалтики. С.

204.

73 Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 170.

74 Volkovs V. Указ. соч. 39. lpp.

75 Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 169. "См.: Там же. С. 171.

77 См.: Latvijas Republikas Saeimas velesanas 1931 gada. Riga, 1933. 141. lpp.

78 Кузнецов С. Русское меньшинство в политической жизни Латвии. С. 173.

79 Крестьянский листок. Рига, 1929, 29 декабря.

80 Volkovs V. Указ. соч. 114. lpp.

81 Брусина О И. Русские в странах Балтии и Средней Азии (права и социальные

возможности) // Этнографическое обозрение. М., 1997. № 5. С. 143. 82Антоне А, Цилевич Б. Указ. соч. С. 18.

83 Национальные и этнические группы в Латвии. Информативный материал.

Рига, 1996. С. 43.

84 Там же.

85 Кисис Н. Это тема не одной беседы (интервью с Н. Уваровым) // Субботний

день. 19 октября 1996. С. 5.

http://www.riku.ru/lib/RosIntel/7.htm